"Держаться за воздух"

[vinny1]

Учитывая что я мучаю диплом, то понятия не имею, когда начну что-то писать. И так как до конца второй части не ближе, чем рачки до Киева, то я решила немножко выложить. Я не ленюся, я пишу. Мне просто некогда.

"Держаться за воздух". Остальное вы знаете.
- … договоренность соблюдена, но сам знаешь: слово Кудесника недорого стоит. Человечек мой пока молчит, но… в общем, поставил я там пару камер, посмотрим. Что выйдет.
Сталлер кивает. Чутью Неймана он верит как своему, может и больше. Своего помощника он знает давно, в преданности его уверен на все сто: лет пять назад выкупил того на аукционе сомнительным «живым» товаром, проще говоря - снял с крючка у одного из тогдашних воротил Черного рынка. Воротилу позже, не без помощи последнего, «съел» и не подавился, а Нейман с того времени стал его ближайшим помощником и доверенным лицом.
Чутье Сталлера, не менее острое, чем у Неймана, подсказывает ему, что через пару лет придется избавиться от последнего: слишком много тот о нем знает, о слишком важных и слишком опасных вещах осведомлен. Захочет независимости, или не дай Юпитер, попробует продать на сторону информацию – важные и осведомленные люди, но куда выше рангом, от самого Сталлера и костей не оставят. Но пока чутье молчит и Сталлер по-прежнему доверяет своему помощнику.
- Вернулся Дик с орбиты: грузы доставлены. Ждут отмашки.
Вопросительный взгляд помощника Сталлер игнорирует и тот продолжает:
- Карик отправился на побережье, пока новостей нет. С Базы тоже ничего. Но с Черной Слюды вернулась абра, и купец их говорит, что со Слюды Черный пошел с кочевниками. И утверждает, что это – люди Красного Рагона, и вроде как сам Рагон с ними и идет.
Теперь Нейман сам избегает взгляда босса, стараясь ничем не выдать своего недовольства. Именно Нейман подсказал идею использовать мелких дилеров наркотиков для обеспечения связи через Церес. Именно Нейману принадлежала идея транспортировки оружия через заброшенные геологические станции. Именно Нейман нашел первых «сотрудников» среди жителей Старого Города и организовал первую сеть агентуры. Практически вся работа с пустыней: люди, оружие, вербовка – все идет через него и все контролируется его людьми.
Кроме Черного. Как только этот паршивый охотник появился на горизонте, как только произошло первое столкновение, босс взял дело под свой контроль и принимал решение единолично. Нейману оставалась только роль наблюдателя. Даже исполнение части приказов стали проходить мимо него.
Таких вещей бывший наркобарон Картели, бывший хозяин трех спутников планеты Центра – настоящего сосредоточия рынка наркотиков в южном секторе - бывший, черт возьми, раб семьи Рангори, не спустил бы никому. Сталлеру тоже не спустит. Просто пока у него нет таких сил, чтобы бороться со своим хозяином. В отличие от многочисленных других помощников Сталлера, Нейман знает, какие люди, и не люди, если уж говорить точно, стоят за спиной его босса.
Сталлер кивает с непроницаемым выражением лица, и Нейман продолжает доклад. Ничего неожиданного доклад не содержит, и Сталлер, дав указание придержать часть груза на орбите, прежде чем завершать сделку с местным дилером, вежливо выпроваживает помощника. О караване Черного, о неожиданном участии кочевников, он предпочитает раздумывать в одиночестве.
Если бы Сталлер хоть немного был склонен к мистике, он бы подумал, что Черного прислала на его голову сама Песчаная Дева. Он не сомневается, что некоторые из жителей именно так и думаю. Сплетни и слухи, бродящие по Старому Городу, истории, рассказываемые на границе о том, кто слышит Песчаную Деву, то влияние, которым пользуется охотник в пустыне: сколько не делай скидку на склонность людей к выдумке и преувеличениям, факт оставался фактом – Черный оставался самой загадочной и влиятельной фигурой. Более того, Сталлер вынужден признать, что не верно оценил значимость этой фигуры и величину влияния. Связаться с кочевниками, даже после прошлогодних событий, мало кто бы отважился: сотрудничать с кочевниками, не с остатками племени, а с полноценным и хорошо вооруженным отрядом равноценно самоубийству. Но, похоже. Черный сумел найти с последними общий язык.
Кочевники, старинное дальнобойное оружие, эти дикие слухи по Побережью о сигнальных огнях и помощи – ведь бред же полный! Сталлер изучил все возможные данные и о пустыне и о ее жителях, чтобы увериться в полной невозможности создать мало-мальски быстро реагирующую систему в условиях такого огромного пространства. Без устойчивой связи, в отсутствии средств передвижения, в условиях постоянной взаимной вражды – все это превращало идею об объединении пустынников в какое-то общество в фарс, в утопию. Зато предоставляло массу возможностей в манипулировании отдельными поселениями и племенами кочевников в своих целях. Так и только так можно было создать подобие власти в пустыне. Так на что надеется чертов дарт? Что он пытается сделать? Кто ему покровительствует?
Последний вопрос так занимает Сталлера, что вместо того, чтобы сразу отдать нужный приказ, он откладывает решение до самого вечера, раз за разом, взвешивая свое положение: какие люди могут быть заинтересованы и примут участие, какие окажут сопротивление, какие капиталы и в каком случае он может использовать, как сильно может рассчитывать на своего покровителя, на людей стоящих за его спиной. С какой стороны не посмотри – его позиции безупречны, его силы и возможности по сравнению с дартом не сопоставимы, Черный обречен. Так почему он испытывает сомнения? Почему медлит?
Он знает почему: это инстинкт, неуловимое неопределенное чутье старого монгрела. Это оно зудит и толкает локтем в бок: все не так, все не так как ты представляешь. Сила есть, оружие есть, деньги есть, люди за тобой есть, но опасность, которая ему грозит, которая может помешать его планам, совсем другая. Она остается где-то там, за рамками здравого смысла, ее нельзя увидеть, посчитать, указать пальцем. Она проявится только в последний момент. И тогда победа будет зависеть от того, кто этот последний момент просечет первым.
Уже ночью Сталлер делает один единственный звонок. Человек, с которым он говорит, отвечает двумя словами и сразу отключается. Человек знает, что делать и будет действовать максимально быстро и эффективно. А Сталлеру опять остается ждать.
Муторное занятие.





На рассвете тюльпаны кажутся одинаковыми: темными плотными бутонами на стройных тонких ножках. На скалах вокруг – розовый нежный свет, небо над головой цвета сизого шелка, а в низине застряла ночь, и цветы тонут в лиловатых сумерках.
Он неуверенно касается свернутых лепестков, боится, что его прикосновение как-то повредит цветок. Его руки, пальцы, лишком грубые, чтобы по-настоящему ощутить нежность цветка, и тогда он накланяется сильнее и касается тюльпана щекой. Да, очень нежный, прохладный, мягкий и упругий, а когда выпрямляется – видит блонди.
Тот сидит почти в центре цветочной поляны, в той заковыристой позе, которую он не раз наблюдал два года назад. Вообще он такой, каким Черный помнит его в пустыне: похудевший, усталый, но с блестящими глазами и чем-то таким внутри – живым, настоящим – что заставляло его верить в победу, верить, что они дойдут. Тогда Черному все время казалось, что если рассмотреть блонди внимательнее, поговорить, то можно увидеть, где это живое. А что будет потом – уже неважно.
Сейчас блонди такой же, только одет прилично и волосы в порядке: тяжелая, светлая волна до самой земли, а глаза в сумерках кажутся черными, как у него самого. Блонди тоже его рассматривает, потом наклоняет голову, предлагая подойти.
Черный прослеживает взглядом все расстояние до блонди, сплошной цветочный ковер, гладит грубыми, нечувствительными пальцами тюльпан и отрицательно качает головой.
- Не-а. Я все передавлю.
Блонди иронично выгибает бровь. Движение такое знакомое, такое родное, что Черный не удерживается и откровенно улыбается. Похоже, его веселье раздражает блонди, тот слабо хмурится и вот-вот должен сказать: «Не капризничай, пет». Почему-то блонди молчит, и Черный вдруг ощущает себя невероятно счастливым. Совершенно свободным и совершенно счастливым.
Когда он просыпается, то все еще смеется. И чувствует себя совершенно счастливым. Небо над головой - как сизый шелк, в точности как во сне, а воздух пропитан ароматом цветов и чист как вода из источника. Черный думает, что даже во сне, даже мысленно, он никогда не произносит имя блонди, и почему-то это кажется ему какой-то счастливой приметой. Что может измениться из-за одного имени?
И он шепотом, одними губами произносит имя блонди. И действительно ничего не меняется.


Тракт пуст.
Бывают случаи, когда караван двигается несколько дней подряд и никого не встречает. Например, когда это первый караван этого года, и нет смысла малым группам выходить на дороги – торговля еще не восстановлена. Или когда налетает большая буря: не обычный буран, а несколько дней сильного, порывистого ветра, с ураганами, с ливневыми дождями – тогда даже кочевники стараются прибиться к какой-нибудь лежке или стать лагерем. Еще тракт пуст перед приходом Северного ветра, хотя Черный знавал одно исключение.
Но сейчас весна, скоротечная, яркая как улыбка солнца, весна. Караваны снаряжаются чуть ли не каждую неделю, между базами уже вовсю шныряют охотники и «сынки» местных «бугров», обитатели лежек и поселений группами и поодиночке выходят в пустыню за «добычей» в виде редких сланцев, соли, выходов пород, рагонов, крысюков, мумифицированных трупов, останков горнорудной и геологической техники, роботов и прочее и прочее. За несколько сотен лет разработки и попыток освоения пустыня поглотила такое количество отходов жизнедеятельности человеческой цивилизации, что вышеперечисленного «богатства» хватит еще на пару сотен лет. И если мелкая техника или ее останки используются в большинстве своем на месте, то мумии, пластинки содержащих немагнитное железо пород и даже рагоны являются статьей экспорта. Просто удивительно как падки гости самого высокотехнологичного города галактики на местные знахарские зелья и порошки.
Сейчас весна: в «озах» трубчатые стволы древнего мутировавшего папоротника покрыты зелеными узорчатыми листьями, вода подымается в каменных колодцах почти до уровня земли, в спрятанных в скалах низинах цветут тюльпаны, на несколько дней превращая сухую вечно голодную землю в рай. И в «озы» приезжают «свадьбы» - пышные, со многими гостями или скромные, состоящие только из жениха и невесты, и нежные весенние ночи оглашаются стонами и шепотом, вечными и неизменными во все времена.
Сейчас весна: самое время для любви, для работы, для поиска, для пути. Так почему тракт пуст? Что происходит?
Байки Красного Рагона начинают выходить из строя, несколько человек уже едут по двое и недалеко то время, когда кочевникам, так или иначе, понадобится обновить транспортный парк. Понимает это не только Черный. От кочевников и так старались держаться подальше, а теперь и подавно сохраняют дистанцию. По ночам между ближайшими спящими охотником и кочевником шагов десять не меньше. Черный проходит их, морщась от досады, но делать нечего: многолетнее противостояние между кочевыми и оседлыми обитателями пустыни за пару недель не исчезнет.
- Слышь, Красный, - тихо говорит он, усаживаясь на корточки над валяющимся рядом с байком предводителем кочевников, - надо поговорить с кем-нибудь.
- Угу, - кивает тот, философски рассматривая звездное шелковое небо над головой, - только сначала поймаем. Этого кого-нибудь.
Черный хмыкает, вытаскивает сигареты, предлагая одну Рагону. Оба закуривают, по привычке тщательно прикрывая огонек рукой.
- Стремаешься? – спрашивает Рагон. Без насмешки, какая уж тут насмешка. Черный задумчиво кивает:
- Уж больно тихо. Жди беды.
- Да, спокойно как на жальнике. Даже рагонов нет.
Это, конечно, преувеличение, не далее как вчера Вин наткнулся на двух тварей мало не с байк размером. Убивать их не стали, но шугнуть пришлось: твари оказались упрямыми и раздраженными. Весна – она для всех весна.
- Помнишь, на лежке перед Железным Камнем, твой человек сказал, что те четверо были своими: охотник и трое торгашей с ними? Шли на Белую Базу? Ну и где они?
Рагон пожимает плечами.
- Да мало ли? Могли перед нами пройти, могли разделиться: охотник ушел дальше, а те трое потопали обратно по тракту. Тогда мы их и не увидели, они позади были.
- Могли, - кивает Черный. Вполне правдоподобное объяснение. А могли и не вернуться. Могли остаться на Базе в качестве… трофеев.
- Втроем, или если дальше один охотник пошел, могли и срезать, могли предыдущий караван догнать, - продолжает рассуждать Рагон и Черный снова кивает.
- Могли.
И предыдущий караван им догнать было бы нелегко, даже если он заходил на Белую Базу. Они тоже задержались на Железном Камне, и двигаются они в обычном темпе, загонять людей Черный смысла не видит.
- Стремаешься, - констатирует Рагон и усаживается, опираясь спиной о байк. Объяснять ему тоже ничего не надо: тракт пуст, это он и так собственными глазами видит. Но и вокруг никого нет. Его удальцы, гоняющие по пескам, так никого за все время и не обнаружили: ни охотника, ни пустынника, ни своего брата кочевника. А это уж совсем странное дело, если кочевые вдруг перестали на караваны нападать. А если вспомнить, что у некоторых кочевых теперь оружия немеряно, так совсем уж странное дело.
- Что ты сделать хочешь? – Рагону понятно, что Черный не поболтать перед сном пришел, а с каким-то делом. Только непонятно почему ночью.
- Сгонять надо в одно место, с одним человечком потолковать.
- Ну, так в чем дело? Скажи куда, мы быстро.
Черный слабо улыбается, качает головой.
- Нет. Человечек этот ни с кем кроме меня говорить не будет, пусть ты хоть Песчаная Дева. Мне самому нужно ехать.
- Ага, - глубокомысленно изрекает Рагон, прикидывая, сколько заряда осталось на его батареях, и не придется ли снимать с другой машины.
- И ехать надо мне одному.
- Чего? – от удивления Рагон говорит намного громче, чем до этого. Ближайший кочевник приподымает голову, сонно оглядываясь. Красный машет ему рукой и тот снова укладывается на песок.
- Ты, что сдурел? – эксперссивно шепчет Рагон, наклонившись к Черному, - оставить караван? Сейчас? А если ты там, где угробишься, что тогда?
- Не угроблюсь, - спокойно произносит Черный, - не тот расклад.
- Один не поедешь, - категорично изрекает Рагон, - я поеду. Возьми Вуда, еще пару ребят и…
- Нет. Целая группа привлечет внимание намного большее, чем один человек.
- Ты… блядь… ты сдурел!
Черный помалкивает, слушая экспрессивную ругань Рагона, только глазами блестит. И Рагон, повспоминав всех существующих и несуществующих родственников спятившего дарта и всласть изругавшись, понимает, что Черный решения не изменит. Выражение лица у него не такое, чтобы можно было его словами с места сдвинуть: сидит довольный и улыбается как крысюк после мяса.
Рагон прав. Не дело дарту покидать караван, да еще и во время войны, но дело легендарного Черного найти разгадку и привести людей к цели. И то, что разгадку надо искать самому, как в «добрые старые времена», для Черного… ну как свежее мясо для крысюка.
Он справится. Он сделает все как должно.
- Ты останешься, потому что ты знаешь весь расклад. Вуд знает только о договоре, и с кочевниками дела почти не имел. Ни с твоими, ни с другими парнями. Он тоже останется, потому что все контакты в Городе и Соленом Побережье завязаны на нем, а Келли Юпитер знает, когда появится. И если что случится, вы двое знаете, что делать дальше.
- Иди на х***, Черный. В Юпитерову ж*** понял? Случится – не случится, а ты возьмешь двоих моих ребят и умолкни в тряпочку.
Черному становится смешно: рассерженный и обескураженный Рагон, воинственно потряхивающий рыжими усами и косичками – зрелище сногсшибательное. Он не удерживается от улыбки, даже хихикать начинает. Рагон еще сильнее пушит усы, матерится и в избытке чувств прикладывает кулаком по корпусу байка. Машина обиженно гудит и кочевник, давеча уже просыпавшийся, снова встревожено подымает голову.
Теперь Черный успокаивающе машет рукой и поближе подвигается к собеседнику.
- Не кипешуй. Вдвоем вы справитесь при самом дурном раскладе. Главное – дотащить караван до Четвертого «колодца». Там ждет Белка со своими приспособлениями, а дальше уже дело Вуда и Келли.
- Ага, конечно. А всем остальным я расскажу сказочку о том, что Черный ушел к Песчаной Деве и теперь я говорю его устами. Да меня и слушать никто не будет. И Вуда слушать не будут. Блядь, Черный, ты не врубаешься что ли? Они пойдут только за тобой.
Черный кивает терпеливо: в этой части возражений Рагон, безусловно, прав. Очень многое - контакты, люди, обещания - завязано на нем самом, на его личности, на его словах. Но, безусловно, и другое: все то время, которое понадобилось Черному, чтобы превратиться из охотника в дарта, в голос Побережья, все это время он действовал не один. У него были свои люди и этих «своих» людей, так или иначе, знает каждый его контакт: каждый фискал, каждый купец, каждый «бугор», каждый вождь кочевников или продажный армейский. Знаю и те люди, с которыми заключено соглашения о взаимопомощи. Знают и те, которые почитают Черного за врага.
Черный считает, что его команда справиться.
- За моими людьми тоже пойдут. Может не все, может не без обещаний или доказательств, но пойдут обязательно, - Черный вдруг улыбается как старик, печально и горько и говорит, - у них просто нет выбора. Или идти за кем-то, кто хочет сохранить пустыню, или остаться на месте и погибнуть.
Он снова улыбается, немного не так горько, встает, говорит так, словно отвечает своим мыслям:
- Идет война, Красный.

Тихий в отличие от Рагона никаких возражений не приводит и в правильности решения Черного сомнений не выказывает: мимолетно скользит взглядом по лицу дарта, наполовину скрытого маской, кивает и утыкается взглядом куда-то в горизонт. Черный улыбается про себя и поворачивается к Рагону:
- Постарайтесь держаться вместе. Я вернусь через неделю, возможно полторы. Тихий знает маршрут.
Рагон с недоумением смотрит на дарта, оглядывается, словно желая убедиться в том, что тракт никуда не делся, потом снова смотрит на Черного.
– Какого черта?
- Хочу проверить еще одну загадку.
Загадка собственно та же – отгадки разные, а сама загадка большая и одним ответом не решается. В голове Черного фрагменты одного важного большого ответа складываются из мелких, не связанных друг с другом фрагментов: из «ничейного» шпика Никласа и всевидящего ока спутников, которые, как он знает, никогда не оставляли пустыню своим вниманием; из отсутствия кочевником на тракте и прогулки неизвестных торговцев к Белой базе; из согласия Автоклава присмотреть за Келли и пары строчек, второпях напечатанных на допотопном наладоннике; из тихого неумолимого шепота песка и содержания двух контейнеров, привьюченных к байку. Все эти куски следовали друг за другом, никак не связанные, они крутил их мысленно, так и эдак, прикладывал друг к другу и, когда головоломка не складывалась – оставлял на потом, а когда складывалась – пробовал на прочность и точность, и складывал заново, если догадка утрачивала смысл при другом положении вещей. Не то, чтобы ему это нравится, это складывание головоломок, он предпочитает действия, но он точно знает: время действия наступает тогда, когда цель и путь к ней становятся единым целым, ясным и прозрачным как вода в «озах». И пока это время не настало.
Байк натужно гудит, выбрасывая воздух с долей песка, всхлипы сопел и едва слышное при остановках скрипение при поворотах руля обещает скорую и окончательную остановку. Весна идет на убыль: по вечерам ветер взвихривает мелкую поземку на песчаных склонах, утреннее небо уже не столь упоительно-чистое, день становится все жарче, и обходится без маски даже на короткое время привалов вся тяжелее. Скоро лето.
Черный подымает голову вверх, улыбается синему, немного побледневшему небу над головой. Он щурится, как если бы ехал без маски и очков, просто так, и мог смотреть на небо без обрыдлых стекол. Он готов заорать от восторга, как делал всегда, когда гонял байки, хоть в пустыне, хоть в Городе. Он, машина и ветер – это и есть свобода.
.Он соскучился за этим, соскучился гораздо больше, чем думал. И Черный думает, что хотел бы снова идти по пескам, или мчаться на байке через ущелья и перевалы Южных Гор, или брести сквозь каменные нагромождения Железной Долины – одному, и чтобы только ветер и небо над головой. И может быть, чтобы где-то там, далеко, среди других людей кто-то ждал его, или хотя бы помнил о нем. И тогда он не просто шел бы куда-то, а шел к кому-то. Но место, где мог быть такой человек, осталось далеко позади, и время, когда такое могло бы случиться, давно истекло.
Черный думает, что это все весна. Ну а как же, даже рагоны вон, бегают через всю пустыню, а он же человек, его весна тоже тревожит.
Солнце только склоняется к закату, когда Черный останавливает байк и готовится к ночевке. Тихо напевая про себя песенку, в основном состоящую из трам-там-там, готовит нехитрую снедь, и наевшись, неторопливо, в смак, закуривает. Ложится он не спешит, разглядывая курящиеся, оранжевые в закатном пламени, вершины дюн и ожидая начала первой весенней бури. Хотя, конечно, это еще не буря, а так – проба сил.
Сначала по вершинам легко-легко скользит ветер: глинистые склоны лишь чуть сильнее блестят, а с песчаных холмов в воздух поднимается пыль – алая и блестящая в лучах солнца. Затем ветер усиливается, и с вершин начинают скатываться мелкие песчаные ручейки. Их становится все больше и больше, с песком скатываются мелкие глиняные осколки, похожие на куски цветного льда, по ложбинам двигается поземка и наступает момент, когда кажется, что весь песок вокруг ожил. Льется, кружится, покрывается мелкой кружевной рябью, как вода, и поет. То есть сначала он шепчет, а потом – поет.
Это момент, которого ждет Черный. Как это называется и почему происходит только в первый достаточно сильный ветер весной – он не знает. Но пески поют: тонкими тягучими голосами, пронзительно-тоскливыми, иногда низкими, пугающими, иногда – чистыми как источник. Звуки перекликаются между собой, сливаются в одно и распадаются и льются, и льются, как льется песок под ветром.
Эта удивительная музыка живет недолго: стоит ветру достигнуть силы настоящей бури и голоса стихнут, превратятся в обычный вой и рев воздуха. Но пока она звучит, Черному, кажется, что более удивительного и красивого места на Амой просто не существует.

Караван идет целый день, как и полагается нормальному каравану поздней весной: между идущими дистанция в несколько футов, у последнего за плечами торчит рогатина с цветной тряпкой: предосторожность для хорошей погоды вроде бы и лишняя, но Черный требует ее соблюдать, а значит, требование будет выполнено, идет ли сам дарт с караваном, или куда-то отлучился по служебной надобности. Из чего как раз следует, что караван идет необычный и дарт у каравана тоже особенный.
Караван идет целый день без остановок. Тихий даже полчаса не выделил: ели на ходу сухой паек, а отливать бегали по мере надобности. Причем отливающего сопровождал последний идущий, который с тряпкой, так что через какое-то время предосторожность перестала казаться излишней: подозрительное отсутствие мелких стычек с кочевниками, и вообще кочевников, тревожит всех караванщиков. И то, что с тракта к вечеру караван сошел и направился по неглубокой долине на север ни у кого не вызвало вопросов. Наверное, еще и потому, что на повороте в долину сидел верхом на байке Красный Рагон и во всеуслышание доложил Тихому, что место чистое.
О том, что место на последнюю неделю вряд ли использовалось для засады, он тоже доложил. Тихий помрачнел, но только головой кивнул. Черный как в воду глядел: нет бандюков паршивых, и не было. Если бы кто-нибудь месяц тому назад сказал бы, что он, Тихий, будет счастлив, если на его караван нападут кочевники – посмеялся бы. А вот поди ж ты, и такое случается.
Жизнь умеет много… чего. Куда больше, чем наука.
Лагерь готовится к буре: кочевники накрывают оставшиеся машины нанопеной, используя байки под стену убежища, остальные роют ямы, желательно поближе к глинистым склонам. Дарт еще утром перед отъездом предупредил, а сейчас и самый первый новичок и тот увидел бы, что идет сильный ветер. Дюны курятся, песок шевелится, кажется, что до самого горизонта, и если смотреть сверху, то, кажется, что плывешь на корабле, а перед тобой океан и нет ему ни конца, ни края. Тихому это зрелище нравится, он простаивает на вершине холма лишние минут пять, чтобы посмотреть как это красиво. Океан: желтый, оранжевый, красный океан, движется и движется, течет и течет.
Тихий неожиданно для самого себя, усаживается на задницу, на подол вытертого до белого сияния охотничьего плаща, и, отталкиваясь ногами и локтями, съезжает вниз. Вместе с ним съезжает куча песка, и он тратит минуту на то, чтобы отплеваться и стряхнуть хотя бы часть песка и пыли, но это все равно не портит ему удовольствия. Там где он раньше жил, океан замерзал зимой. Полосы берегового льда могли протянуться на несколько фарлонгов, и если скатиться с засыпанного снегом пологого склона, можно было нестись по льду несколько минут. Их вечно ругали за опасную забаву, да когда ж ребятню останавливали выпоротые задницы?
Отряхнувшись, Тихий огибает холм, чтобы вернуться в лагерь и останавливается, услышав чей-то диалог:
- Ни фига не понимаешь, парень. Дарт до Песчаной Девы подался.
- Куда?
- До Песчаной Девы. Потолковать.
Судя по молчанию собеседник, склонного к мистицизму караванщика, несколько опешил. Тихий решает дослушать и замирает на месте:
- А разве… Песчаная Дева… может говорить?
- Хм… с тобой она, если и заговорит, то только перед твоей смертью. Да и со всеми остальными. Хоть уши затыкай, хоть пой вслух, хоть криком кричи – ничем ее голос не заглушить.
- Это ты о голосах в песках, что ли? От которых с катушек съезжают? Так это никакой не голоса. Просто от постоянного шума идут глюки, как на торве, вот у человека крышу и сносит. При чем тут дарт-то?
Тихий узнает голос спрашивающего, как и голос «сказочника» - Лукас, большой любитель помолоть языком - и вслушивается еще внимательней, стараясь запомнить даже интонацию.
- Дурень ты, хоть и городской. Дальше своего носа ничего не видишь.
- Ага. Во всех местах у людей глюки и поэтому они умом трогаются, а здесь Песчаная Дева говорит.
Лукас какое-то время молчит, то ли думает, то ли обливает собеседника презрительно-холодным взглядом «настоящего охотника», которому на такую глупость и обжаться-то зазорно. Но Лукас продолжает говорить совсем не снисходительным и не ироничным тоном и Тихий понимает, что ошибся.
- Это тебе не все места, парень. Это пески. Это пустыня. Это такое место, по которому ты сегодня идешь, завтра ползешь, а послезавтра они тебя сожрут, и следа не останется. И увидеть здесь можно много чего, чего и самому страшному врагу не пожелаешь, и самому близкому другу – тоже. Ты вон, такой блин умный, чего дальше с Черным двинулся, а? Чего назад в Город не побежал? А потому что знаешь: кто пойдет с Черным, тот и выиграет. Хотя я б на его месте сразу бы тебя в песок закопал. Но дарту виднее, так что ходишь ты по этим пескам по его милости и по его слову.
Голоса замолкают. В наступившей тишине отчетливо слышен усиливающийся шум ветра и отдаленный слабый гул, словно где-то очень далеко бьют во множество маленьких барабанов одновременно. Тихий уже собирается вставать, когда вновь слышит голос:
- Пески – не все места. И Черный… не такой как все. Ну и что? При чем тут Песчаная Дева?
Проходит еще с десяток секунд, пока Лукас необычно резко и гневно произносит:
- Ни хрена ты не понял, что я тебе тут толкую. Ни хрена.
Тихий дожидается, пока оба монгрела отойдут на достаточное расстояние и тоже возвращается в лагерь. Лукас правильно понял: Никлас отправился с ними, потому что выбрал Черного. Вот только из кого он выбирал-то? И что хочет проверить?

К середине ночи ветер стихает и Черный просыпается. Чем еще удобен байк, так это тем, что из него получается отличное убежище. Жаль, что до сих пор никто не озаботился нуждами пустынников и не создал байки, которым песок не страшен. Выбравшись из-под нанопены, Черный минуту любуется чистым ночным небом, утыканным стеклянными гвоздиками звезд и начинает собираться. Ехать еще далеко, рассиживаться нечего.
Воздух отчаянно холоден, хоть лето и близко, но по ночам температура не выше 7-8 градусов. Черный, не жалея, тратит время на то, чтобы разогреть на спиртовке консервы и выпить горячей воды, и только потом отправляется. Байк заводится не сразу, двигатель чихает и кашляет, но, в конце концов, машина двигается с места. Черный прикидывает, какова вероятность того, что у Пифийского оракула найдется лишний или вообще какой-либо байк, полагает, что вполне может найтись, и решает не беспокоится раньше времени.
Вообще называть надо было как-то не так. Черный не помнил точно, какое имя носила та одурманенная каким-то газом женщина, которая слыла прорицательницей, какое-то похожее, но другое. Да и пророчествовать местный оракул был не мастак. Зато владел одной необыкновенно-ценной вещью, перед которой стоимость хрустального или даже бериллиевого гадательного шара непоправимо меркла.
- Живи, Черный.
- Живи, Крон. Как дела?
- Цветами не пахнут.
- А кредитами?
- Только если ты привезешь.
- А зачем? Солить их, что ли будешь?
- Не-а. разложу на матрасе, буду потом всем говорить, что в кредитах купаюсь.
Черный фыркает. Крон здесь навроде «сынка» и телохранителя при бугре, хотя с первого взгляда и не скажешь: худой, жилистый, разве что высокий как для монгрела. Да и лицо у него – обветренное, выдубленное как у настоящего пустынника, слишком живое и сообразительное. Последнее впечатление верное: в ремонте оборудования он участвует наравне со своим боссом. Роль телохранителей исполняют другие обитатели лежки. Можно сказать, что все остальные обитатели.
- Транки привез? И антифаги обещал в прошлый раз.
- Привез, - Черный стаскивает контейнер с байка и тянется за вторым, - биофильтры и оптика во втором.
- Ага, - Крон помогает Черному разгружаться. Кроме лекарств Черный привез «лишний» кислород, доставшийся после разгрома банды в Железных камнях. Пара подошедших аборигенов тут же начинают потрошить и рассортировывать содержимое контейнеров, и Черный мысленно хвалит себя за предусмотрительность: шесть штук гранат, которые он намерен презентовать Пифийскому оракулу, покоятся в его поясе. И хотя нет пока никаких оснований подозревать кого-то из людей Жанги в предательстве, лишняя предосторожность не помешает.
- Там он, - Крон машет в сторону центральной хибары поселения, имеющий вид подозрительно-красочный и экзотический. Черный кивает, вполне равнодушно, и спокойно, не торопясь, направляется к жилищу оракула.
Дверной проем украшенного заковыристыми рисунками и кусками слюды сооружения подпирает плечом «часовой». Или может младший жрец. Черный подает условный знак, бросает в протянутую ладонь черный керамический диск, плоский, гладкий, без всяких видимых узоров, тот кивает и провожает Черного вглубь, где за расшитыми цветными лентами кожаными коврами и металлическими наборными лентами скрыто основное сооружение – старый, укрепленный дот. Набирает код на простеньком сканере, дверь отодвигается и Черный ныряет в низкий дверной проем, останавливается на середине комнаты и улыбается так широко и искренне, как можно улыбаться только лучшему другу.
- Живи, Алек.
- Иди на хрен, Дарк!




продолжение в комментариях

Продолжение за 30.03 - очень мало. Для разгона требуются отзывы.

Продолжение от 13 апреля - для поклонников Келли.
Я больше не буду указывать, когда выкладываю продолжение, а просто буду поднимать запись.

28 апреля - последний привет из Таганрога