Держаться за воздух. Часть четвертая.

[vinny1]

Я правда еще не подобрала нужную песню. Но найду.

Не бечено, совсем. очень грязно, очень много ошибок! Плиз! Кто-нибудь, помогите!!!




- Ты туда не полезешь, - Черный для убедительности тычет пальцем ему в грудь, и начинает распутывать веревку из-под фуфайки.
- Почему?
Тот окидывает его слегка раздраженным и одновременно полным ярости взглядом, фыркает:
- Лохмы запутаются, - после чего деловито обвязывает камень, собираясь использовать его в роли якоря.
У Черного странные глаза: темные, но наполненные этой постоянной яростью, вызывают ощущение чего-то светлого, горящего. Это несовместимые понятия и изрядно сбивают с толку.
- Я могу подстраховать тебя, - предлагает он. Черный снова фыркает:
- Можешь.
Это не согласие, так как веревка остается на камне, а Черный, упираясь ногами в стену узкого ущелья, начинает спуск.
Ясон садится прямо на песок, опираясь спиной о нагретый камень, сидеть так удивительно удобно. И будет удобно еще около получаса: быстрее Черный ущелье не обследует.
Собственно, эти образования не являются ущельями. Скорее кавернами, настолько узкими, что там могут пробраться далеко не все человеческие особи. Он, например, не может, поэтому исследованиями «дыр в заднице» занимается Черный. А он ждет.
Хотя конкретно в эту каверну, он, скорее всего, смог бы проникнуть. Ясон распластывается на краю: несмотря на кажущуюся прочность, порода здесь легко крошится и осыпается, поэтому следует проявлять осторожность – рассматривает ущелье. Глубокое и узкое настолько, что солнце не проникает дальше, чем на несколько ярдов, а поэтому и оценить с точностью параметры лаза не удается.
У Ясона есть основания думать, что его проводник не желает подвергать его риску, который по каким-то причинам считает избыточным.
Черный возвращается через сорок минут: изгвазданный, усталый и довольный сверх меры.
- Обе наполнил. Живем!
В доказательство он приподымает обе фляги с водой, которые только что отвязал от троса. Фляги тяжелые – по 10 литров, он опускает их слишком резко, под ногами у него крошится порода и Черный, теряя равновесие, взмахивает руками и падает спиной назад.
И тогда каверна внезапно раскрывается, и Рики скрывается в ней из виду.

Ясон резко открывает глаза и слышит как бешено колотиться сердце. В пустыне они ни разу так и не спускались в такие колодцы. Черный говорил о них. В чем-то похожем они переждали бурю, когда у него отказали ноги. Но те колодцы оставались далеко на Севере, он их не видел. Так что каверна во сне была не более чем спутанным представлением.
Чего нельзя сказать о Черном.
Ясон вытягивается я на спине, успокаивает дыхание. Что ж, сон блонди - явление редкостное, так как мало что так волнует искусственную расу, чтобы этого желать или бояться. Однако в его случае присутствуют оба чувства, так как сон превратился в кошмар.
После возвращения в Танагуру сны о пустыне довольно долго сопровождали его. И чтобы не составляло сюжет сновидения, ощущения после пробуждения оставались приятные. Ясон прекрасно понимал почему: несмотря на все опасности и трудности, которые ему доводилось там переносить, то ощущение свободы – глубокое, полное, составило одно из лучших впечатлений в его жизни. Неудивительно, что желание вновь почувствовать его в полной мере преследовало его и во сне.
Черный не являлся непременной составляющей снов. Но в тех редких сновидениях, которые появлялись позднее, он знаменовал собой тяжкую, но преодолимую трудность, и Ясон с любопытством наблюдал эту эволюцию в восприятии. Без сомнений личные впечатления смешались с данными, полученными об этом человеке и своей собственной роли в его судьбе, но подсознание блонди определило монгрела в «буревестники» и использовало в качестве сигнала.
Однако сегодня ночью что-то изменилось: в его предыдущих снах Черный не умирал, или не исчезал, если быть точнее. Ясон полагает, что таким образом отображаются его опасения за судьбу проекта. Монгрел – существо пусть и управляемое, но не всегда предсказуемое и эта невозможность в точности установить последовательность его решений и действий, порой вызывает затруднения: слишком большое количество переменных оказывается в составе уравнений, приходится делать много допущений. Но что куда более удивительно – это то ощущение потери, которое он испытал во сне.
Черный – фигура важная, но вполне заменимая. Означает ли это, что существует какой-то фактор, который он, Ясон, исключает или игнорирует, в то время как последний представляет угрозу для проекта?

Поселение – название одно, а не поселение, куда приволокли Барбра, оказалось почти пустым. Или так выглядело. Во всяком случае, пока они топали по ущелью и дальше через анфиладу жилых пещер, Барбра увидел только двух человек и одного услышал. В свете рассказов об оружии и обещании его продать принудительным образом отсутствие людей наводило на печальные размышления. Барбра решил придержать их пока при себе и подождать, что еще выкинет его инопланетный проводник.
В последнем он почти не сомневается: нормальный мужик не потащит того, кто угробил его спутника, покупать у него оружие и с этим самым оружием свободно передвигаться. Не влезет такое в голову нормального мужика. А вот инопланетника – запросто. У них у всех в мозгах выебы водятся, иначе какого рагона они лезут в амойское дерьмо.
Проводник довел его почти до края ущелья, толкнул внутрь глубокой и явно нежилой пещеры и потребовал.
- Респиратор и воду.
- Че? Да ты сдурел на хрен!
- Респиратор и воду, - повторяет проводник, - следить за тобой некому, а без кислорода и воды никуда ты не уйдешь.
- Да я без кислорода и так загнусь на хрен! Дышать нечем же!
- Вот именно. А, значит, никуда не денешься.
Барбра матерился до тех пор, пока оба его конвоиры не скрылись из виду. Потом уселся возле стены и задумался.
На счет того, что следить за ним некому, он, конечно, не поверил: каким придурком надо быть, чтобы дарта каравана, у которого людей убил и которого силком сюда притащил, без присмотра оставить? Кто-то должен торчать, не считая сторожевого у входа в ущелье. Без кислорода и воды далеко он не уйдет – в этом резон есть, но достать и то, и другое, и третье можно таким, же способом каким забрали у него. С таким делом Барбра и без огнестрела справится. Но ведь и дороги он отсюда не знает. Тропку может и найдет, так ведь горняки, что здесь живут, десяток таких тропок знаю – перехватят враз. Так что если начинать, то, блядь, опять с поиска проводника.
Барбра витиевато рассказывает обитателям этих мест, что он о них думает, но быстро замолкает. Воздух плохой: он сидит без движения, а слышит, как дыхалки не хватает. Если идти, и быстро, то хрен дойдешь. А значит, надо ждать удобного случая.
Решение это Барбра несколько раз успевает поменять и вновь постановить, пока ждет этого самого удобного случая, потом просто случая, потом и вообще чего-нибудь. Но когда и на закате никто не появляется, Барбра решительно встает и двигается к выходу. Здесь не пустыня даже, здесь горы, и темнота начинается намного раньше заката, а у него, рагон всех затрахай, не было и капли воды во рту уже больше восьми часов.
На входе пещеры никого нет. Барбра останавливается в проеме, всерьез опасаясь, что пристрелят, не разобравшись, и орет:
- Эй! Сукины дети! Долго я тут торчать буду?! – крик заканчивается кашлем и неожиданно резким удушьем. То ли воздух тут еще хуже, чем ему сидя на камушках, представлялось, то ли кислород здесь дают порциями, и она уже закончилась.
Это его крика и кашля отразилось от стены, и, повторяясь, попрыгало вверх по ущелью. Отдышавшись, и чувствуя привычное для пустынника ощущение неполноты дыхания, Барбра выпрямляется и орет снова, стараясь не хватать ртом воздух, а осторожно дышать. Так что вопль получается с перерывами.
- Какого рагона?! Долго мать… вашу мне… торчать здесь?! Где… этот мудила?!
Никаких звуков кроме эха нет по-прежнему. Убедившись, что на данный момент никто не собирается его пристрелить за нарушение правил поведения в тюрьме, Барбра смело выходит на середину ущелья и идет, производя намеренно много звуков: шороха, стука камней, сопения и непрерывного мата. При этом не забывает оглядываться по сторонам в попытках определить кто, где есть.
Пройдя примерно половину расстояния, как он помнит, Барбра неожиданно замирает, а потом резко, молча и почти бесшумно прыгает в сторону одной из пещер, перекатывается через проем и шарахается за каменный выступ. Кислорода начинает не хватать очень сильно, перед глазами бегают красные мушки, а в руках и ногах появляется краткая мерзкая слабость.
Маневр пропадает втуне: пещера пуста как в день собственного рождения. Барбра позволяет себе расслабиться и успокоить дыхание, а потом осторожно выглядывает наружу. Там царят тишина и тени, удивительно быстро заполняющие ущелье. Барбра ругается про себя – похоже, темнеть начнет еще скорее, чем он рассчитывал, встает и вновь выходит на середину.
- Эй! Чтоб вас… рагон задрал! Эй!
Он успевает добраться до конца ущелья, выползающего на крошечное круглое плато и полюбоваться Гланн, пока светило не успело скрыться за ближайшей горной вершиной. Он проверяет еще тройку пещер – одну со всеми предосторожностями, две другие без всяких предосторожностей, но нигде никого не обнаруживает. Люди ему не приснились, следы были, хотя и до странности немного, но за время его идиотского плена, куда-то все делись.
Стоя на краю плато, с которого верх, вниз и совсем вверх по склону вьются тропки, он видит, как снизу стремительно ползет тень, а сзади из ущелья навстречу ползет вторая, еще более глубокая и непроглядная. Барбра в сердцах на собственную глупость, грозит кулаком всем местным держателям Гор и матерится. На час хоть бы раньше задницу оторвал, глядишь и успел бы отсюда куда-то выбраться или хоть место поукромней бы нашет, чтобы дождаться кого или напасть. А теперь ему придется возвращаться назад в ущелье, в чужие пещеры и ждать утра. И хрен знает кого с этим утром сюда принесет.
В тех пещерах, что он осмотреть успел, никаких пожитков или припасов не обнаружилось. А по темноте одним нагревательным стрежнем ничего и найти и не удастся. И если с кислородом поделать нельзя ничего, и придется терпеть, то с водой дело обстоит еще хуже. Опять мочу свою придется пить, если найдет, куда ее слить.

Буря накрыла их в отчаянно неудобном месте – между рядами подвижными дюнами, которые пешая часть отряда рискнула преодолеть до предполагаемого начала ветра. Тихий, который был с этим мнением согласен и теперь укоряет себя за недальновидность, вместе с мобильной частью, возвращается к подножию дюн, чтобы разбить лагерь как можно ближе к точке выхода пешей группы. Сила ветра повышается стремительно, ближе к дюнам рев надрывающихся машин громче воя бури, и Тихий останавливает байк и тянет его вручную, показывая пример остальным.
Когда первый пеший – Бекри с рагоновского «обоза», появляется рядом с дюной, машины уже перевернуты и почти все накрыты брезентом. Ветер рвет полотнища из рук, песок сечет плоть и ткани, без респираторов и очков оглохнуть и ослепнуть можно мгновенно. Брезент стараются прикрепить хотя бы к трем байкам сразу, пока кто-нибудь выгребает из-под навеса песок. Тот льется как вода, течет между руками, под ногами, срывается в воздух полосками, словно развевающихся на ветру стяг. Тихий тащит первого появившегося под ближайший навес и сдергивает с того респиратор.
- Где страховка?
Бекри кашляет, вытирает мокрое лицо, на которое сразу липнет мельчайший песок, сплевывает.
- Не было, блядь.
- Очумели?- Тихий говорит не громче обычного, но кочевник явственно напрягается.
- Не было. Решили, что проскочим.
Тихий выскакивает наружу, забегает под следующий уже сделанный навес.
- Марджа, идешь со мной. Остальным передайте – нужно еще человек пять. Наши пошли без страховки.
- Вот же блин… уебки, - ругается кто-то из троих. Марджа быстро распутывает с пояса крепкий нейлоновый трос , Тихий подвязывает веревку к своему поясу. За то время, пока они ожидают троих добровольцев, в стороне от лагеря появляется еще один человек. На вопль сирены – обычного сигналки, он едва реагирует, дезориентированный несущимся песком, и кто-то из первого убежища, отправляется к нему на помощь.
Тихий кидает конец троса подошедшим добровольцам, краем глаза, наблюдая за растягивающейся второй цепочке «ловцов душ», тех, кто будет ждать, искать и находить вышедших самостоятельно. Привязавшись и проверив прочность троса и связки, они направляются к тому месту, где появился Бекри, и которое назвать входом, куда бы то ни было, уже невозможно. Дюна, теряя песок с вершины и середины, начинает передвигаться, и месиво из песка и глины под ногами «плывет» как болото. Рев все нарастает, ветер тащит, гнет, давит к земле, а поток песок кажется уже сплошным, как весенний ливень на такой далекой отсюда Спике. Тихий упрямо ползет по подвижке, чувствуя как натягивается трос, и думает.
Почему его люди, пеший отряд под предводительством Ванжека, проигнорировали приближение бури и не воспользовались страховкой? Он полагал Ванжека человеком осторожным, и именно поэтому решил, что тот возглавит вторую группу. Возможно, решение было неверным с самого начала, и не следовало разделять отряд. Тихий решил, что имитируя передвижение небольшого каравана, они смогут привлечь внимание нужных людей, и отвлечь ненужных. Но, по-видимому, следовало и следует держаться ближе к пешей группе, чтобы избежать столь трагических и нелепых ошибок.
Третий, или уже четвертый псевдокараванщик буквально выползает им навстречу. Объяснение простое: Ванжек, а это именно он и есть, тащит трос, за который держится связка. Тихий опускается рядом на колени, привязывает отрезок к ремню Ванжека, завязав на другом конце скользящую петлю вокруг своего троса. Потом толкает его в бок, демонстрируя раскрытую пятерню. Ванжек кивает и дважды открывает ладонь. В его связке десять человек, еще двое вышли самостоятельно, значит, неизвестна судьба еще семи.
Тихий хлопает его по плечу – веди к лагерю, и двигается дальше. Навстречу, кто на ногах, кто ползком
, идут те, кого Ванжек тянет в связке. Вопрос: почему страховку завязали не сразу, остается открытым.
Они тратят еще не менее 20 минут, чтобы разыскать двоих, причем второй уже успел приткнуться к небольшому камню и накрыться брезентом, и отправляют их по тросу к лагерю. И когда поток ветра и песка становится совершенно непреодолимым, возвращаются назад.
Под навесом завывания бури слышны ничуть не меньше, но без ветра и песка кажется, что в убежище царит тишина. Они стягивают респираторы, чтобы выпить горячей воды со стимуляторами, и сразу же валятся спать. Пятерых оставшихся будут искать после того как буря затихнет. Место там паршивое, завалить может запросто, но парни в караване опытные, знают, что делать.
Перед сном Тихий понимает, что Карен-Ольга осталась среди этих пятерых и ее опытным пустынником назвать трудно.

от 17 ноября

Что собой представляет завод по переработке горной руды, никто из них не знает.
Хорек его никогда не видел. В позапрошлом году Белка в экспедицию ходил сам, в прошлом – мотался один раз с Черным. Из Мастерских здесь вообще никого не был: дело это держали в большой тайне, да и особых надежд не питали. Технические описания что Хорек, что Белка понимали с пятого на десятое, а уж в хитромудрые сплетения правил обслуживания даже лезть не пытались.
У Никласа гигантская, просто неописуемая словами заводская установка вызывает что-то вроде восторга одновременно с отчаянием. В какой-то мере ему жалко ненормальных, решивших запустись эту развалину, в какой-то – он уважает их за отчаяние, и в какой-то – причисляет самого себя к числу этих ненормальных, и тоже готов тащиться вслед за судьбой, явленной психом-дартом, который завел их на край земли в полную задницу. В любом случае попытки понять, что и как можно с этим сделать, Никлас временно оставляет: по-видимому, он просто устал.
Ненормальный на всю голову дарт, превратившийся в перст судьбы по велению повелителя Танагуры, маячит на краю скалы и тоже думает. Правда, не о том, что с этой невероятной штукой делать, а о том, как ее отсюда вытащить. Понятное дело платформы им не откапать, да и где они тут железную дорогу искать будут. Но Белка утверждал, что как раз передвижение на платформах – не есть основой способ перемещения завода, а только опция. На самом деле эта махина может реально встать и пойти, то есть: выпустить где-то там спрятанный гусеничный ход, скомпоноваться в более ходибельную конструкцию – караван меньших по размеру механических чудовищ, и в таком виде двинуться сквозь горную цепь. Проблема в том, что не все ущелья она сможет пройти даже в компактном виде, а значит, нужно будет включать приспособление для формирования скважин, что сильно их задержит.
Так что Черный в отличие от всех прочих присутствующих занят делом практическим и вполне соответствующим званию дарта: мысленно пролагает маршрут обратной экспедиции.
Марина садится на корточки, утирает вспотевшее лицо, а потом внезапно встает, кидает вверх респиратор, ловит, еще раз кидает, ловит и вопит во всю мощь легких, за что тут же получает по шее от Никласа: его философская покорность судьбе еще достигла столь высокого просветления.
- Прекрати немедленно, это горы.
- Ага, - кивает Марина с таким странным выражением на лице, как будто не очень понимает, что он только что сделал и зачем.
Эхо от его вопля прыгает вниз в долину, набирает силу. Внизу что-то солгано грохочет, ссыпаясь камнями со склонов, так что спутники Черного невольно оглядываются по сторонам и отходят от тропинки.
Черный торчит на краю и даже, кажется, покачивается с носка на пятку. Никлас тут же вспоминает, что повелитель Танагуры помимо всего прочего обязал его обеспечить минимальный уровень жизнедеятельности рагонова дарта, и тут же направляется к объекту.
- Отойдите от края.
Черный с некоторым удивлением смотрит на него, пожимает плечами, и, вызвав теперь уже у Никласа глубокое удивление, покорно отходит от края.
Эхо затихает, камни перестают сыпаться, Хорек открывает рот, чтобы поинтересоваться дальнейшими действиями, как вдруг внизу происходит что-то еще.
Какой-то звук, похожий на низкое рычанье, глубокий рокот, нечто, что предшествует движению и нечто, которое никогда не спутаешь с живым звуком. Этот механический гул раздается из машины, из древней инженерного динозавра. Раздается из разных мест, меняет тональность, перемещается где-то там по глубинам механического существа. Непонятный и от того чудовищно страшный в первый момент он повергает людей в ужас, заставляет замереть на месте, буквально не шевелясь, и лишь слушать где, откуда идет звук. Да, причиной его, скорее всего, стали камни с откосов, достигшие многочисленных поверхностей неизвестных инструментов и теперь выстукивающих внутри чудовища неживую музыку. Да, скорее всего, это пустая угроза, потому что если бы на заводе могло что-то включиться от того, что камень что-то задел, то вся эта конструкция давным бы давно включилась и поломалась.
Да, ничего опасного в этом нет, но замирая от страха, они слушают этот удаляющийся гулкий рокот и стук, и чувствуют, как вместо страха приходит радость. Это механическое чудище живое и может ходить.
Черный, отплевывается и, подняв ладонь, предупреждает.
- Тихо. Орать в горах нельзя.
- Да мы знаем, - сообщает Марина, что звучит очень непоследовательно после того как сам же и кричал.
- Ну, так и не орите, – дружелюбно говорит Черный и направляется к тропе, - Пошли, туда еще спуститься надо.


Одинокого путника, прущего напролом через барханы, Рагов увидел сразу. То есть, сначала его увидел дозорный – Чак, и тут же доложился, а Рагон съездил посмотреть в визор, кто ж такой отважный шурует по пескам в одиночку.
Опознать сходу не удалось, но в том, что не свой, Рагон убедился. Распоряжение дарта о новой униформе для своих, те, кто с Мастерских уходил в поход, выполнили свято. Оружейники посчитали это дело необязательным, чем вызвали большое недовольство Сиггела и серьезную размолвку последнего с Шивой. Когда Рагон вернулся за вооружением, спор как раз подошел к концу: навязанные на головные повязки красные лоскутья у кузнецов приходили в негодность за смену, а у испытателей – за три, хотя как подозревал Рагон, последние немало способствовали этому. В итоге два больших вожака решили, что красные повязки будут носить дозорные, а остальные будут беречь опознавательный знак для похода.
С людьми с Перевалки дела обстояли еще хуже. Ни Астор, ни Игни в вожаках дарта не ходили, и приняв помощь Черного, с ответной услугой не спешили. Рагон, послушав разборки Сиггела с Шивой, сначала хотел вмешаться, а потом с необыкновенной для себя прозорливой осторожностью, решил, что оба мужика из такой простой вещи игру устроили, чтобы всем остальным в нее играться, а не задумываться: почему раненых они лечат и остальных кормят и уважают, а те нос воротят и особняком держатся.
Рагону это тоже не шибко понятно. Если бы он сделку заключал, то первое что потребовал бы – подчинения. Где это видано: таскать за собой людей, которым ты даешь воду и кислород, а они за это спину тебе не прикрывают? Да ни один дарт на это не подпишется, а уж тем более кочевник. И ни в одном поселении такого не бывало, чтоб пришлые люди ничего не делали, а бугор им позволял жить и пить воду сколько влезет. Но Черный оговорил это жестко, несколько раз каждому, и теперь им всем остается только ждать, что выйдет из очередной дартовской затеи.
Идея установить бомбомет на байк Шиве и оружейникам страшно понравилась, так что временно от сложных политических отношений отвлеклись все. Оказалось, что смонтировать орудие на машину не так-то просто: и вес у железной дуры изрядный, и из баланса она цирк делает. А стрелять с нее прямо с байка вообще дело невозможное: отдача гробила тормозную систему лучше всех летних и северных бурь вместе взятых.
В конце концов решили возить бомбомет разобранным на одном байке, а для обстрела водружать его на складную платформу на две машины сразу. Решение такое Рагону не сильно понравилось, но, по крайней мере, бомбомет ездил, не падал, не переворачивал байк и стрелял. Но, правда. Только во время остановки. Шива пообещал сделать лучше со временем, и посоветовал брать, что дают. С тем Рагон и отбыл.
Через два дня их накрыло бурей, через три еще одной. И так как лето шло на убыль, то были эти бури злые и холодные.
- Рано чего-то, - заметил Чак за следующей едой.
- Чего рано? – бурчит Рагон, хотя и догадывается о чем идет речь.
- Ветер холодный был, слышал? Рано.
- Ни хрена, - отрезает Рагон, - это мы близко к границе.
Объяснение звучит хорошо: Рагон своих за тракт выводил редко, а уж на север да в конце лета – тем паче. Другое дело, что холодный ветер был, и был рано.
А еще через день они таки нашли человека с Перевалки, но такого, какого и искать не собирались. Одиночка никаких опасений не вызвал: идет крыса какая, не с пулеметом, и даже ружья нет – это дозорный рассмотрел в точности, так что Рагон маршрут решил не менять. А может даже и спросить чего у охотника: раз он с севера идет, может, что путевое про тамошнее поселение скажет. Но доехать до путника они не успевают, когда Дарен внезапно дергает машину к Рагону, и, сдернув маску, орет, тыкая ею в предполагаемого охотника.
- Тю! Рагон. Это ж Ниро!
- Чего?!
- Да чтоб я сдох. Это Ниро!
Когда они окружают великого механика, тот, наверное для того чтобы точно опознали, снимает маску вместе с очками, и молча рассматривает байкеров. Рагон мысленно плюется, вспоминая настойчивое: «Смотри, не прибей ненароком», потому что прибить действительно хочется.
Куда успел добраться хитрожопый умник? Что он искал эти три недели? Где шлялся, кому, что успел сказать? И будет ли большим невыполнением дартовской просьбы, если он сейчас Ниро привяжет к байку и маленько повозит по песку?
Ниро кашляет – резко и сильно. За те пару минут, что он стоит без маски, песок уже успел забиться в носоглотку. И Рагон уже собирается поздороваться, после чего к респиратору можно будет приложиться, не оказывая неуважения, как Ниро вытаскивает из кармана кусок тонкой ткани и отирает им рот и забрызганный подбородок.
От просьбы дарта в мыслях остается только «не убий», и Рагон, свирепо оскалившись, приказывает:
- Снять воду и кислород, и остальное, что найдете. Связать и повозить, чтоб неповадно было.
Приказ кочевники встречают веселым гоготом – давно не было хорошей развлекухи. Двое тотчас же спрыгивают с машин и приступают к обыску – шмонают, выгребая из всех карманов и поясов все подряд, и бросают на песок, сопровождая глумливыми комментариями. Ниро лишь чуть дергается от слов Рагона, но обыск переносит достойно и поглядывает на разбойника со спокойствием чересчур ценного заложника. Рагона это злит еще больше, но лицо он тоже держать умеет. Так что разворачивает машину и не спеша едет на дюну, откуда наблюдать за зрелищем будет удобнее. Дарену, нагнавшему его на полдороге, он бросает через плечо:
- Присмотри, чтобы не перестарались.
- Да понятное дело. Меру знаем.
И пока Ниро «возят» - таскают привязанным за машиной по песку и глине, он думает, что хитрожопого мудака придется брать с собой. Черного все равно на Мастерских сейчас нет, а больше никто с этим умником по-правильному не поговорит и ничего из него не вытащит. А Игни и Астор еще и стакнутся с ним, и станут на его сторону, если что.
Кочевники внизу вопят и размахивают руками, подбадривая то водителя, то жертву, кто-то, похоже, ставки делает. Рагон видит, как Дарен, опытный судья в таких делах, взмахивает красной тряпкой – той спорной головной повязкой, и плюется по-настоящему.
Мудак он и есть мудак. Че, сложно было «Живи» сказать? Как людям? Ну, так пусть теперь попробует свою харю раздолбанную платочком вытереть.