Я мстю и мстя моя ужасна!!!

[vinny1]

Осторожно спойлер! Хотя скорее всего я его буду переделывать, но он будет иметь место.
Пик любовного желания обычно приходится на последний месяц весны. Конечно климатические условия конкретной планеты вносят коррективы в график выбросов адреналина и феромонов, но традиционно желание продолжить род настигает человека в период обновления. Или в период после восстановления жизненных сил. Внезапная «весна» в колонии «Неистовые земли» объясняется последним.
Для людей, выросших на относительно благополучных планетах, для людей, почитающих работу в колонии за ссылку, каторгу, а жизнь в воздушных куполах, на неустроенной неверной земле действующих вулканов, воспринимающих как жизненную неудачу – для таких людей весны здесь не бывает. Даже когда она приходит согласно календарю. И уж тем более не испытывают они того эмоционального подъема, простой и естественной радости отдохнувшего, отъевшегося тела, ощущения свободы – да, на таком крошечном пространстве купола, но свободы – которая переполняет бывших изгоев до краев души. Свобода тихо и незаметно овладевает монгрелами, каждое утро просыпающимися не от воя ветра или тычка чанкером под ребра; питающихся не просроченным армейскими консервами, а почти нормальной, хотя и синтетический пищей; вкалывающих от зари до зари, но не на неведомого правителя, не на упившихся вседозволенностью торговцев, а на самих себя, на свою будущую жизнь, на жизнь - чем черт не шутит! – своих будущих детей, и засыпающих каждый вечер с убеждением, что жизнь изменилась, что она другая, что эта жизнь принадлежит только им по праву и по достоинству. Эта свобода исподволь заполняет все части жизни, становится идентичной с жизнью, одним целым с ней и превращает бродяг и преступников в тех самых защитников и столбов общества, которые мечту свою исполнившуюся, жизнь свою новую, а значит и колонию будут строить, любить, и защищать до последнего.
Ничего достойного без любви сделать нельзя. Люди это знают, даже когда не отдают себе в этом отчета. И потому инопланетяне, прожившие здесь уже пять лет – все еще инопланетяне и таковыми останутся. А монгрелы, хозяйничающие в куполах без году неделя – жители этой планеты. Это их земля.
И чтобы доказать это жители этой земли жаждут размножаться. А поскольку эти жители – люди, то для зачатия новых жизней, как и положено в этом мире, они жаждут любви.
Время пришло: работа есть, тело здорово, душа поет – что еще надо?
Инкубатор для начала. Черный задумывается над его необходимостью, подчиняясь ровно тем же законам, что и все остальные люди. Собственные физические недостатки и душевные травмы не мешают его мыслям развиваться в этом направлении, хотя на тот момент, он не понимает истинного значения этой идеи. Чтобы освоить планету, чтобы жить на земле, сделать ее своей люди должны здесь рождаться и расти. Так что умильные и смущенные взгляды, грубоватое ухаживание, драки и выяснения отношений по явственно личным причинам, встречают у него глубокое понимание и некоторую снисходительность по отношению к «пострадавшим».
Людям положено любить друг друга. И это очень хорошо.
Доложив о готовности партии, Силлер торчит за спиной Черного и все никак не уходит. Дарт, полностью поглощенный работой настройщиков геологического комбайна, не обращает на него внимания, и Силлер какое-то время беспрепятственно разглядывает бывшего вожака караванов. Как уже было сказано, за полгода народ отъелся, отдохнул и привык жить без постоянного ожидания удара в спину. На характере и на внешности такое положение вещей сказывается положительно, и Черный не стал исключением. Силлер несколько минут рассматривает ладную фигуру последнего, в конце концов, сосредотачивается на пятой точке и едва ли не вслух вздыхает. Такая задница пропадает.
Не то, чтобы ему не хватает двух его постоянных партнеров, и не то, чтобы он хотел с кем-нибудь из них расстаться, нет. У него всю жизнь, всегда был постоянный партнер. Очень скоро стало два, и Силлер не находил это ни странным, ни удивительным: он считал себя и своих парней одним целым, семьей, и куда больше его удивляло нежелание заводить постоянного, равного партнера, любовника, а пробавляться случайными или короткими связями. Как может нормальный человек предпочесть одиночество и пустоту близости и согласию? С этой точки зрения одиночество и неприкаянность Черного кажутся ему несправедливостью, а привлекательность последнего пробуждает желание эту несправедливость устранить лично и немедленно. Предыдущее предложение дарт отклонил, но тогда и ситуация была другая – куда ни плюнь везде опасность, одна хуже другой – и, говоря по чести, Черный не выглядел тогда настолько пригожим. В смысле ничего, есть за что подержаться, но больше цепляла сила, слышная в этом небольшом человечке за лигу. Больше цепляло мужество, что-то отчаянное и необыкновенное, приведшее их всех аж сюда. А сейчас… а сейчас он три минуты пялится на задницу дарта, и чем дольше пялится, тем больше ему хочется приступить к устранению несправедливости.
Черный быстро поворачивается: не целиком, а только предельно разворачивает корпус, от чего его тело красиво напрягается, мышцы двигаются под тонкой тканью майки, талия кажется невероятно тонкой, а одиночество и «необихоженность» этого человека – вопиющими. На миг желание обнять, приласкать как-то, становится настолько острым и сильным, что у Силлера голова кружится, все вокруг исчезает, все внимание, способность что-то делать сосредотачивается на стоящем перед ним человеке. Его «тянет» к нему, как магнитом, и, не соображая, Силлер делает несколько шагов и останавливается, словно споткнувшись о вопросительный насмешливый взгляд Черного.
Убьет же. Взбесится и убьет. Или покалечит на фиг, он такой. И как объяснить этому гордому как сто чертей олуху, что он к нему со всей душой, хотя и телом тоже? Что он с серьезными намерениями и что это идиотство – жить одному только потому, что у него там с кем-то когда-то не сложилось. И уж тем более идиотство – терпеть одиночество, потому что ты не совсем мужчина. Ему вот, Силлеру, плевать, например, с высокой горки. Уж он-то ради него расстарается, а уж любить его будет так, что Черный про всех остальных и думать забудет.
И хотя Черный на полные пять лет старше Силлера, в этом вопросе дарт кажется последнему сущим пацаном. Как маленький, ей-ей: любить можно только молодых и красивых, и только раз в жизни и навсегда.
- Что?
- Я это… - Силлер непроизвольно сглатывает: ох ты ж черт, эти его глазищи… И тут новая планеты ни при чем, глазищи у Черного всегда были такие, что душа переворачивалась, - я… помнишь я тебе говор, ну тогда в пустыне…
Вполне очевидное на фоне заполняющей купол волны влюбленности и любви под веселым и безмятежным взглядом Черного кажется не только не очевидным, но и вообще не имеющим никакого отношения к последнему. Очевидно то, что дарт никакого предложения не помнит.
- Ты о чем?
- Да… кгм… о нас.
Недоумение на лице Черного тоже вполне очевидно. И искренне.
- В смысле о нас? – Черный, наконец, поворачивается, но отступает на шаг – Силлер слишком близко стоит. И это движение объясняет все намного лучше слов.
- Да в прямом. Партнером я тебе предлагал быть, а ты послал меня куда подальше.
Черный хохочет. Смех его – безудержный, искренний и от того не обидный, словно ставит еще одну преграду между ним и любовью. Для дружбы никаких препон нет, а для любви есть. И шага этого последнего, одного - не перейти, и смех этот в радость, в утеху не превратится.
Не будет Черный ни с кем. Не будет и все.