Дети-цветы

[vinny1]

«Дети-цветы».
Пейринг: ОП, Рики, Катце.
Бета: Lynx
Предупреждение1: идея на мой взгляд очевидна.
Предупреждение2: не канон ни разу

Перед дверью стоят трое охранников. Серая униформа на них топорщится и едва по швам не расползается: под ней полная боевая экипировка, включающая прочный панцирь экзоскелетона, батареи, снаряжение и, исходя из того, на кого работают эти парни, какое-нибудь биологическое мерзопакостие, вроде вживленных моллюсков. В любом случае экипировка тяжелая, неудобная, а главное, слишком основательная.
Внутри - там за дверью - он ощущает напряженность, злость, недоверие и ненависть, надежно скрытые под каменными лицами с любезными улыбками и под клятвами в вечном союзе. Обладатели улыбок занимаются привычным для них делом – перераспределением ресурсов, и полагают, что отсутствие пары участников, прежде разделяющих дружеские переговоры и трапезы, ничуть им не помешает. У них есть основания так думать, о, вполне законные основания, именно так они и думают, и теперь полностью сосредоточены на дележе бонуса. Это тоже нелегко: они улыбаются и говорят тихими спокойными голосами, они произносят слова, свидетельствующие о мирных намерениях, свидетельствующие о желании иметь дело с Вами, уважаемый, только с Вами, и не надо слышать, что там у них под каменными лбами и улыбками, чтобы понимать, насколько лживы эти слова и коротки клятвы.
Самое смешное, что они и сами это прекрасно знают. За исключением некоторых нюансов.
Он шагает в коридор, по привычке «гася» камеру. Чертыхается про себя – на фига, все равно мелкий все почистит. На троих боевиков со всей экипировкой требуется времени чуть больше. Охранники с пустыми, словно стертыми лицами опускаются на пол – медленно, как в старинном кино, но он обходит стороной спящих боевиков: на фиг, та дрянь в них - паразиты с биологической начинкой, они ни хрена не отрубаются вместе с носителями. В прошлый раз он сдуру сунулся посмотреть, и эта дрянь плюнула в него кислотой. Погасить вживленных уродцев привычным способом ему и в голову не пришло. От одной мысли прикоснуться, почувствовать энергию этого, вот этой дряни, в себе, его стошнило. Он выблевал и завтрак, и ужин, и что там еще могло у него быть прямо на трупы и убрался оттуда как можно скорее. Позже, когда Штерн вычитывал ему за оставленные следы, он даже не огрызался как обычно. Да еще и шрам на руке остался, на долгую добрую память.

« - Должен был сказать.
- Прям счас.
- Балда… тебе не раз придется с этим сталкиваться, и если ты не можешь утилизировать этих тварей, это превратится в проблему.
- О-о. Не превратится».
Перед Эйр ему всегда хотелось выпендриться.

В комнате шесть человек и четыре дроида. Его интересует один-единственный, как он понял – зачинатель сегодняшних судьбоносных переговоров. Ему все равно, сколько их, он мог утилизировать их всех скопом еще в коридоре, но Листер сказал – нам не нужны лишние вопросы полиции, будьте любезны сделать как надо, а не как вам удобней – поэтому он стоит в дверях, не обращая внимания ни на угрожающие взгляды, ни на короткие стволы пульсаторов, направленных на него, крутит пачку сигарет в руке, достает одну, закуривает.
- Это частная вечеринка, или можно присоединиться?
Дроидов он обесточивает до минимума еще в коридоре. Двоих людей – «должны остаться живыми и здоровыми» – он начинает обрабатывать с порога: для полноценной картины встречи, трансформировавшейся в разборку, нужны реплики, но чуть позже они благополучно уснут. Стараться особо не приходится. Собственно, одного лишь появления на пороге одиозной фигуры в длинном кожаном плаще достаточного, чтобы недоверие, буйно цветущее в мозгах мафиози, превратилось в открытую ненависть.
- Вы… вы нас предали, - шипит тот, что с усами, похожий на постаревшего сводника, хотя боже упаси, никакого касательства к благородному делу проституции и развлечений он не имеет. Его собеседник движением руки отвергает обвинение и указывает охраннику на неизвестного типа с сигаретой в зубах.
- Вы с ума сошли! Прекратите!
- Вы нас предали! Это ваши люди!- кричит усатый, активируя нехитрый микрофон на воротнике рубашки. Сигнал передается его людям, и сейчас здесь начнется свалка.
Боевик стреляет – малый импульс, ограниченная территория. Он «гасит» его без труда и насмешливо скалится:
- Какая проницательность, - после чего швыряет в ближайшего охранника портсигаром.
Блестящая титановая вещица попадает в нос, вбивая косточку в мозг, остальные начинают беспорядочно палить по расплывшемуся на пороге силуэту и друг по другу, в комнату вваливаются люди усатого, он аккуратно двигается за старшим, оставаясь в слепой зоне, добирается до убитого им охранника, выдергивает портсигар и так же уходит, прикрывая себе спину полуожившим дроидом.
Теперь выстрелы и звуки ударов раздаются гораздо интенсивнее. Надолго боевиков не хватит, он не тронул только двоих избранных, остальные сейчас не в лучшей форме, и с ними легко справиться. Мелкий уже в гараже, возится с замком чьей-то тачки. Он успевает обесточить все остальные кары, пока добирается до машины, отправляет двух сунувшихся не ко времени обитателей здания поспать, и выруливает с площадки. Кар потом надо отправить обратно и подзарядить.
- Адрес.
На переднее стекло ложится голопанно – интерактивная схема городских трасс. Мелкий ошалело таращится на него, тыкает пальцем в кружок 14 сектора, тот разворачивается, на более подробной карте видны отдельные дома и подъезды к ним. Куда-то там, кому-то там надо отвезти скачанную информацию.
- Ты что, не знаешь адреса? – судя по голосу, мелкий поражен до глубины души. Он насмешливо скалится в ответ: «Это твоя работа, пацан», поворачивает на шоссе. Это немного удлинит маршрут, но зато увеличит шансы остаться незамеченными.
Не пойманными они и так останутся, а вот остаться при этом незамеченными труднее, но больше соответствует цели миссии.
Позднее, когда Листер в очередной раз отчитывает его за «нерациональные действия, поставившие под угрозу выполнение задачи», он думает, что Штерн – хитрый сукин сын и специально оставил после себя этого мудака, чтобы тот «не давал вам почивать на лаврах». Тогда он просто не понял, в чем дело, и вообще надолго был выбит из колеи уходом Штерна. Но вот теперь, после гибели Алана, наверно понял.
- Вы всерьез полагаете, что трансляция концерта «Statics», поднявшая охрану всего жилого района, была удачным способом не привлекать к себе внимания?
- Конечно. За таким грохотом никто и не понял, что мы там делали.
- А главное, не заметили. И следующие шесть часов в полиции вас наверняка считали невидимками.
- Нет. Нас считали накурившимися мелкими хулиганами. Даже не били. Одни из полисов правда пытался мелкого потрогать, но он выблевал прямо на его чертовы туфли, и нас тут же отправили в камеру.
- И завели досье. Потрясающе. Впервые в жизни я вижу агента, который сумел засветиться в полиции, засветить своего напарника, но при этом полагает, что он справился с миссией и требует вознаграждения!
Он старается не особо сильно улыбаться, когда вспоминает, что там могли нафотографировать полицейские, и какие отпечатки пальцев и сканы сетчатки они получили. Искать по ним, не переискать. К тому же это не первое его досье, и он надеется - не последнее.
- Ну, значит, хорошо, что я такой один.
Окончательно выведенный из себя Листер бледнеет, прикрывает глаза, чтобы случайно не превратить зарвавшегося подчиненного в кучку пепла, и цедит сквозь зубы.
- Трое суток.
Он потягивается, заставляя Листера заскрипеть зубами от раздражения, и фыркает:
- Хоть высплюсь.

Правила подчинения остаются непоколебимыми и неизменными во все времена и на всех планетах. На самом деле, невелика разница между «обязуюсь подчиняться безмолвно и любому приказу, как палка, покорная любому движению, как восковый шар, повторяющий любую форму» какого-нибудь ветхозаветного ордена иезуитов из никому не известной Испании и кратким «приказ обсуждению не подлежит», незатейливо вдалбливаемым в головы курсантов в конце 27 века. Отличаются лишь формы и способы выражения.
Вот эти «формы», оглашаемые звучным, холодным голосом, с хорошей четкой дикцией, он и изучал на протяжении всех трех суток. Выспаться не удалось. Листер - сука.
Выбравшись из карцера, он отправляется к Эйр. Эйр щурит блестящие темно-синие глаза и говорит с непередаваемым акцентом жителей Креона.
И как далеко Алиса забралсь в кроличью нору?
Он настолько отупел от трехсуточных нотаций и облучения, что даже не врубается в смысл того, что она говорит. Когда понимает – начинает смеяться, а Эйр вторит ему звонким девчачьим смехом.
Алиса, да. И как далеко? Он тоже хотел бы знать.
Весь старший выпуск потешался над его плащом, над его банданой и увлечением старинными, еще докосмической эпохи, фильмами. Он постоянно зарабатывал наказания и штрафы за нарушение дисциплины, развязные манеры и слишком вольное толкование приказа «действовать по обстоятельствам».
Иногда наказания были более тяжелыми. За вспышку «датчикофобии», рассматриваемую трактуемую, в зависимости от личности рассматривающего, как злостное хулиганство или попытка бунта, его отправили в лаборатории. После курса «оптимизации латентных способностей» он вернулся молчаливый и непривычно медлительный, но через какое-то время «приступы» возобновились. Медиколог, после некоторого колебания, признал отклонение несущественным и рекомендовал ограничиться штрафами.
Конечно, ничего такого не могло произойти с Эйр. С умницей Эйр, с красавицей Эйр, с благоразумной и терпеливой Эйр, способной месяцами выслушивать преподавателей, клиентов, сокурсников, обслуживающий персонал, руководство и даже дроидов, покорно выкладывающих ей любые коды. Ее дар был тих и спокоен, как река в какой-нибудь райской стране, о которых она читала ему вслух из старинных, с листами из настоящей бумаги, книжек. И над ее увлечением, конечно, никто не осмеливался подшучивать.
Ну и точно никто не мог знать, откуда взялась эта привязанность: к фильмам, к книгам, к дурацким вышивкам из бисера и устойчивому поведенческому комплексу. Знал только Штерн. Это он однажды сказал: «Парень, мало быть лучшим, нужно иметь свой стиль, чтобы отличаться от других, это важно для карьеры». А еще он сказал: «Нужно иметь маску, легкоузнаваемую, особенную, чтобы ты мог спрятаться, просто сбросив ее». Он послушался. Штерна он почти всегда слушался. Штерн вообще хорошо разбирался в людях.
Он в три шага пересекает комнату, утыкается лбом в теплое мягкое плечо.
- Блин, мне так плохо.
- Неужели тебя заставили учить русский?
Он рычит, не отрываясь от ее плеча. Так приятно жаловаться, чувствуя на губах теплую кожу.
- Хуже. Я слушал лекции о дисциплине. Все трое суток. Я его убью когда-нибудь.
- Не надорвись.
- Он чертова сука, Эйр, - скулит он, трется щекой о ее шею, - что я ему сделал?
- Достал, наверное.
- Ему надо трахнуться.
Эйр фыркает. Представляет, какое лицо должно быть у дежурного, если ему делать нечего, как только лично прослушивать беседы курсантов. Фыркает еще раз.
- С тобой?
- Конечно. Я ему сразу мозги на место поставлю.
- И мы получим еще одного неадеквата в командиры. Не-а, давай я тебе лучше спинку потру.
В принципе, секс между курсантами не поощрялся. Собственно, официально любые неуставные отношения строго воспрещались, но они были старшим выпуском «Нарцисс» - психами, убийцами, пушечным мясом – и на их выходки смотрели сквозь пальцы.
В ванной было тепло, мокро, безопасно, пахло апельсинами и хотелось спать. Полупотушенные лампы слабо светились, датчики были «погашены» - ну так… в качестве разрядки – по воде плавали островки пены, от которых шел одуряющий запах, не дававший ему заснуть.
Спать нельзя. Трехсуточная обработка мозга психокинетика не проходит даром, ему надо во что бы то ни стало дотянуть до следующей «кормежки». Иначе и вправду можно стать пушечным мясом.
- Мерзкий запах, - морщится он. Сгибает ногу в колене и осторожно проводит пальцами по бедру Эйр. Девушка фыркает, отталкивает его ногу локтем.
- Хочешь с «перчиком»?
«Перчик» - тот же самый апельсин плюс немножечко меркаптана. Уснуть нельзя будет ни при каких обстоятельствах, но ему еще не настолько плохо.
- Пока не надо, - он снова касается ее бедра – теперь пальцами руки.
- Придурок.
Эйр полусидит напротив, ее ступня упирается ему в грудь, несильно нажимает. Он улыбается.
Он бы давно съехал с катушек. Давным-давно, как все остальные: Хелс, Гил, Рейвен – все они не выдержали в какой-то момент. Может быть, потому что не слушались. Может быть, потому что слишком хорошо слушались, но не тех, кого надо. Он слушался Эйр. А Эйр слушала всех. Она так хорошо умела слушать. Просто невероятно.
Старший выпуск: неудачники, неликвид, объекты с малым сроком пригодности, ага.
- Надоело до чертиков. Ненавижу этого гребаного Листера, ненавижу Крамера, ненавижу Золотарского, ненавижу всю эту гребаную школу и планету заодно.
Эйр насмешливо выгибает бровь. От тепла ее обычно бледное лицо порозовело и выглядит нереально красивым и немного ненастоящим, как фарфоровые лица ангелочков, которых они сбивали рогатками с какого-то странного колючего дерева. Влетело им тогда по первое число.
- Согласно статистике, девяносто два процента курсантского состава «Нарцисс» готовы на что угодно, чтобы стереть школу с лица земли. Неоригинально.
- А остальные восемь?
- А остальные восемь - перемещенные.
Теперь его очередь удивляться, но Энн только качает головой.
- Не дури. Дай голове остынуть.
Он кривится. Эйр права, Эйр всегда права. Как хочется, до ломоты в зубах, до красных искр под веками, как хочется зайти в кабинет Листера, просто посмотреть на него и увидеть, как варятся в черепе глазные яблоки, как хочется потом найти воспитателя и прямо на глазах всех мелких испечь его мозги. Как хочется добраться до учительского корпуса и убивать их, убивать, убивать, пока кровь не будет литься по ступенькам, пока не будет ему по колено…
Впрочем, тот способ, которым он может убить, такое количество крови не обеспечит.
- Придурок, - снова повторяет Эйр, толкает сильнее. Конечно, придурок, кто же еще. Не-е, убивать за идею - а месть это идея, не более того – это не в его стиле. Хорошо выполненное задание включает в себя не только достижение цели, но и сохранение жизни и функциональности исполнителя. Уж это-то Штерн вбил им в головы крепко.
Он прижимает маленькую ступню к груди, усмехается как можно похабнее.
- Трахни меня, детка.
Эйр показывает над водой средний пальчик, тонкий и изящный.
- Отсоси.
Оба смеются. Секс между курсантами не поощряется. Официально. Неофициально, это слишком удобный рычаг управления, чтобы им могли пренебречь. Но есть еще один нюанс: это слишком удобная маска, чтобы ею можно было пренебречь.
По-настоящему они никогда не занимались сексом. Губы, пальцы, голая кожа: за все время эрекция у него была не больше десяти раз, вялая и быстро пропадающая. Даже сравнить нельзя с тем боевым пылом и готовностью, которую он проявлял, выполняя роль проститутки. Он подозревал, что возбуждение Эйр было и того меньше. Но их это не волновало.
О причине оба предпочитали не задумываться. В их случае поговорка «меньше знаешь, крепче спишь» была как нигде актуальной. С поправкой «меньше помнишь».
Примерно через два часа, когда ему понадобился «перчик» и он выгнал Эйр из ванной - не хватало, чтобы она прогонялась мерзким запахом, это его привилегия – он сказал.
- Я могу больше, Эйр, понимаешь?
Они смотрит на него почти с жалостью:
- Девяносто два процента, - и после паузы, - и остальные восемь.
Он упрямо мотает головой:
- Я могу больше. Я хочу больше.
- Тогда определись с приоритетами. У тебя только две руки, чтобы нести необходимое. Только две.
Он кивает, закрывает глаза и погружается под воду. Сидит, пока под веками не наливается алым. Эйр права. Эйр всегда права, она умная.

Он начинает их слышать еще в подвале. Поначалу не верит: искоса поглядывает на ползущего позади Марка, не проявляющего никаких признаков беспокойства, повторяет про себя таблицу логарифмов – безотказное средство от лишнего ментального мусора – ничего не помогает. В разных местах только на первом этаже находится пятнадцать человек, что ни при каком раскладе не равно четырем патрульным. Он отлично чувствует сигналы: настороженность, собранность, цепкое внимание, присущее хорошо подготовленным бойцам, профессионалам. Никаких следов стимулятора, никакой химии, он готов поклясться. И «броня» на них – не «усовершенствованная» цейсовская подделка, и натуральный биоклеврон, даже на подзарядке, если он правильно идентифицирует тоненький легкий зуд, от которого начинается такое слюноотделение, как будто год не кормили.
Ловушка. Полицейская ловушка.
Тут же он понимает, что не стоит делиться новоприобретенным знанием с напарником, который, похоже, по прежнему ничего не чувствует. Если штаб решил избавиться от «засветившегося агента», то напарник его может быть как наблюдателем, так и вторым проваленным агентом. А если их отправили на миссию по принципу «горячего реактора», то варианты становятся еще интереснее. Например, посмотреть, оптимизировался его гребаный дар от стимуляции, или не оптимизировался.
Нет, это не Листер. Проворно ползя по воздуходувной трубе и соображая, как выбраться из западни, он думает, что только надеется на то, что это не Листер. Потому что на самом деле, почему бы последнему не постараться ради карьеры? У него ведь тоже только две руки, так ведь, Эйр?
Они выбираются на первый этаж, воздух в трубе становится существенно теплее. Он «слышит» трех боевиков в комнате, над которой они должны проползти. Комната угловая, одно окно выходит в переулок, а второе – на площадку общественного транспорта. Через две с половиной минуты сюда подойдет городской автообус, но они, конечно, ни черта не услышат, потому что стекла здесь звуконепроницаемые, да и кому какое дело. Но он видит в этом шанс, совсем крошечный, потому что сражаться с пятнадцатью профи в полном боевом вооружении ему не под силу, как бы хорошо он о себе не думал, и к тому же он помнит, что и то хорошее, что он о себе узнал, надо во чтобы то ни стало сохранить в тайне. Так что он «включает» в соседней комнате принтер, переводит сразу в режим «экстра». Машина сопротивляется, но куда она денется, и принтер, оглушительно рявкнув, выбрасывает тонкие листы распечатки с такой скоростью, что в комнате приключается маленькая метель, двое из боевиков тут же мчатся в соседнее помещение, готовые уничтожить все и вся на своем пути. Тогда он, тихо вскрикнув, как бы от неожиданности, или испуга, или чего хотите, неловко поворачивается, шум заставляет оставшегося боевика вскинуть голову и выстрелить. Он «гасит» импульс буквально в пяти сантиметрах от своей кожи, одежда начинает тлеть, но зато импульс пробивает перекрытие потолка и канал воздуходувки. Он валится вниз, под вой включенного на всю мощность пульсатора, его напарник кричит высоким тонким голосом, бьет узким малиновым лучом – черт тебя знает, мелкий, может ты и впрямь был «хорошим парнем» - доспехи на боевике оплавляются, превращая его в вонючую пластиково-углеродную статую с приготовленным жарким внутри. Он распластывается на полу, когда влетают те двое, сразу же начиная стрелять – по окну, какие умнички, да? – капли стекла шлепаются и застывают в опасной близости от лица, одна впивается в плечо - пронзительная жаркая боль, выжимающая слезы на глаза. Он чувствует толчок воздуха, судорожно стискивает кулаки, и м-е-д-л-е-н-н-о гасит боевикам мозги, рискуя превратиться в такую же поджаренную сардельку, как и первый охранник. Но быстрее нельзя, никак, «Нарцисс» доберется до трупов, стопроцентно. Они п-р-о-а-н-а-л-и-з-и-р-у-ю-т результаты сканирования, вычислят отклонение от стандартных параметров и тогда…
О «тогда» он подумать не успевает, потому что отчетливо слышит стремительное приближение десятка человек. Стекло оплавилось неравномерно, получилась такая красивая абстрактная композиция, хоть сейчас на конкурс современного арта. Отверстие оказывается недостаточно большим, сверху тянутся и медленно обрываются тонкие стеклянные нити, они горячие, и вообще стекло горячее, он шипит сквозь зубы, прощаясь с кожей на ладонях. Вываливается наружу и несется через площадку с мыслью, что если это действительно правительственные агенты, то объяснить прицельную стрельбу по мирной публике им так же трудно, как и агентам «Нарцисс».
По его расчетам он должен был вывалиться буквально под автобус. Но чертов городской транспорт опаздывает, глаза зудят и слезятся, а на площадке пасутся три машины и пять калек, которых какой-то псих с банданой на голове совершенно не волнует. Он «гасит» двух добежавших до окна, это ничего не дает, ему нужен чертов автобус, ничем не поможет взрыв каров, ничего не даст гибель прогуливающихся, он бы вручную его дотолкал, если бы был способен на такое. От напряжения перед глазами вспыхивает белым, потом таким же белым вспыхивает в мозгу, он отчетливо слышит тонкий звук лопнувшей струны. Потом в голове устанавливается какая-то нереальная, кристальная ясность, он набирает воздуха в грудь, ощущает, что два дула пульсаторов уже смотрят ему в спину, уже выплевывают невидимый плазменный огонь, это так ясно, как если бы он их видел, но уже неважно, потому что время…
Время становится медленным и вязким, как если бы кто-то держал в руках песчаные часы, а он бы кончиками пальцев чувствовал тяжесть и форму каждой песчинки. Медленное время остается за его спиной, он ощущает его позади, впереди время обыкновенное, это он для него слишком быстрый. Но за спиной – там другое, там все замедлилось, обесточилось, выродилось. Время потеряло движущую энергию и исчезло.
Вместе со временем исчезает часть стены здания. То есть она не исчезает, но становится хрупкой, как старинная, не обработанная бумага, и она обваливается, часть этой стены, на людей внутри, на улицу и на подъехавший аэробус. Наполненная пассажирами платформа в последний момент виляет в сторону, врубается в угол здания, воют системы безопасности каров, сверху на автобус падают куски облицовки и мелкие камни, люди кричат. Но он уже убрался с места столкновения и торчит в увеличивающейся на глазах толпе зевак, падких на увлекательные и редкие зрелища. Авария городского транспорта – действительно редкое зрелище.

- … я не знаю. Сколько раз повторять? Я не знаю.
- Сколько было человек?
- Я видел троих. Двое находились в соседней комнате. Один под нами. Мелкий дернул сканером, ударился, полис нас услышал и стал стрелять вверх. Я успел закрыться.
- Почему он стрелял сразу?
- Потому что он полицейский, а полисы стреляют сразу. Твою мать, неужели непонятно, что это «крысы» облажались, а не мы?
- В данный момент мы рассматриваем ваши действия…
Допрос длится почти сутки. Он знает, почему спрашивающие так настойчивы, почему так скрупулезно анализируют его слова, так старательно ищут нестыковки и ошибки. Их полно, завались, но ошибка ошибке рознь. К концу суток, когда он разговаривает уже исключительно на цересском жаргоне, они выбивают из него признание в «предумышленных действиях, повлекших гибель напарника», и отправляют в камеру. Учитывая, что статус у младшего курсанта в этой операции был выше, положение у него незавидное.
В камере он опускается на пол, упирается затылком в стену и воет. Громко, потом тихо, потом опять громко. Ему плохо, ему и должно быть плохо, правда не до такой степени, но мучаясь болью и срывая горло криками, он все равно чувствует себя почти счастливым. Ни хрена они не узнали, ничего экспертиза не дала. Иначе разговор шел бы совсем другой.
Они ни хрена не узнали.

Эйр не было. На задании. «На сколько? – Не твое дело, курсант. – Листер… - Вам мало карцера? Странно, в вашем профиле как будто ничего не указывало на склонность к мазохизму».
Он покружил по ее комнате, заглянул в ванную: там все еще пахло мерзким апельсиновым запахом, значит, ей тоже пришлось не спать, вернулся на стенд и весь вечер гонял тренировочный реактор, пока не увлекся и не утилизировал всю энергию. Золотарский выгнал его с позором, запретил тренировки на ближайшую неделю и выписал штраф.
Штраф раньше чем через два месяца выплатить не удастся, ну и черт с ним. Зато теперь у него есть неучтенный ресурс. И нет плаща. Плащ, как и все остальные мелкие признаки его стиля, пришлось сбросить и утилизировать на месте, прямо под «потекшим» двигателем автобуса. Плохо.


« - Надо убираться отсюда.
- Не горячись.
- Надо убираться. Шейла погибла. Я знаю, что она была полностью больная на голову сука, но она все равно не взрывала бы генератор.
- Я знаю. Но вдвоем нам не вырваться.
- Надо искать третьего. Найти кого-то из мелких…»

Он действовал просто и незатейливо. Хотите тупого убийцу? Будет вам тупой убийца, правда, с вашей помощью. Наблюдателя - кто-то из воспитателей, он его не знал - тащил за шкирку Гремм и радостно лыбился. Заставить вечно голодного пирокинетика поживиться за счет контролера не составило труда, так же, как не составило труда по-дружески разделить с ним утилизацию. Биоэнергия не в пример лучше живила их тела, мозги и души, так что не стоило удивляться тому, что на роль наблюдателя так тяжело было найти охотника.
Сонный и слабый, на грани обморока, наблюдатель не мог адекватно оценивать ситуацию, а его несколько утомила необходимость соблюдать субординацию. Или следовать плану, согласно которому они бы уже лежали трупами в холле: нехилая охрана в простом мидасском клубе оказалась.
Они двигаются по коридору в сторону заветных кабинок лифта. Воздух раздирает неимоверная какофония из музыки, новостей, переговоров, рева двигателей и еще черт знает чего. На самом деле они слышат лишь слабые отголоски: в других помещениях динамики включены на близкий к пределу безопасности максимум, и выключить их никому не удастся. Конечно, кто-нибудь сообразит просто уничтожить аппаратуру, но на это понадобится время.
Лифт скользит вниз с жуткой скоростью, от которой ноют зубы, перед кабинкой они слышат троих, «гасят» их еще до того, как откроется дверца. Он аккуратно обходит лежащих, Гремм задевает охранника ногой. Того внезапно скрючивает, рука у него дергается, и словно из ладони вылетает комок белой слизи, отчетливо пахнущий ацетоном. Гремм успевает прикрыться телом наблюдателя и топает дальше.
В нужной комнате четверо: двое боевиков, один гражданский без оружия. Четвертый, и последний, совершенно точно последний – он тщательно сканирует помещение, да и Гремм не отстает, - сидит за столом, слегка откинувшись в кресле, и что самое интересное, пульсатор у него в руке появляется едва ли не раньше, чем у его охраны. Крутой мужик.
Он гасит «крутого мужика» почти осторожно, этот человек должен остаться в живых, и безжалостно утилизирует всех остальных, выкачивая энергию до последней капли. Гремму остается только один боевик, с которым он обходится еще более беспощадно, вспомнив о вонючей слизи. Грохот здесь тоже слышен, но позволяет даже разговаривать. Впрочем, говорить им не о чем. Достав сканнер, он подключает всю действующую технику: ноут, стационарный компьютер, телефон, принтер, даже ключи от кара. Обшаривает трупы и подключает все найденное на них: телефоны, карточки и выдернутые из ушей чипы.
Очень интересно то, что у «крутого мужика», явно начальника этого места, чип в ухе поддельный. Он внимательно рассматривает его лицо: скуластое, красивое, обезображенное рваным шрамом – рассматривает очень внимательно, запоминая не столько черты, сколько форму черепа и ушей. Потом подходит к трупу гражданского и также внимательно осматривает и его. Чипа вообще нет, забавно? Но это точно монгрел, хотя и нетипичный. Совсем мелкий, лет пятнадцать, смуглый, черноволосый, остекленевшие глаза настолько темные, что кажутся черными.. Интересная компания здесь собиралась по вечерам, а?
Гремм, похлопав по щекам наблюдателя и убедившись, что воспитатель–неудачник совсем отрубился, тоже опускается на корточки.
- На тебя похож, видишь?
- Вижу.
Наверху гремит взрыв, он слышит «откат», слышит, как двигается воздушная волна, сотрясая стены и разрушая публичные помещения клуба. Там уже должна быть полиция, и это, как ни странно, им на руку, выбраться будет проще. Еще буквально минута, и копирование завершится.

« - Я думаю, он подойдет.
- …?
- Я очень внимательно слушала».