Держаться за воздух, часть вторая

[/винни-пух/]

Это первая часть текста. Как только будет проверена вторая - выложу.
Бета - Рысь.
Военный консультант наличествует, но имени не знаю.


Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне…
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Удачи.
В. Цой и группа «Кино»

За дальним столом бара сидят двое. Будь это обычный бар в Цересе или даже в Мидасе, вряд ли спокойно пьющие самогон мужики привлекали бы чье-то внимание. Но это бар в Черной Слюде – последнем поселении перед рекой. Это место встречи людей, идущих в пустыню, и последняя остановка перед Рекой – границей постоянного действия двух самых больших климатических комплексов. Невидимая линия, которую переходят лишь отчаявшиеся или отчаянные.
В баре – а среди поселений юга, и вплоть до Белой Кости, таких заведений больше нет – эта граница пролегает среди людей. Те, кто возвращаются назад с абрами или, сбившись в небольшие команды, с проводником-охотником, занимают часть помещения ближе к барной стойке, бурной выпивкой и громкими беседами отмечая окончание похода. Те, кто идут дальше, намного скромней и сдержанней, но обслуживаются в первую очередь. Эти люди могут не вернуться назад, возможно, они в последний раз сидят за нормальным столом и дышат воздухом без респираторов – и это осознание кладет свой отпечаток и на хозяев, и на гостей.
Эти двое сидят возле самой стенки, а это значит, что они идут с караваном в пустыню. И даже если не знать в лицо Черного, все равно понятно, что перед тобой опытный, смелый охотник, которому можно доверить немалое дело. Но большинство присутствующих здесь знают, кто такой Черный, что служит некоторой гарантией безопасности для его собеседника.
Потому что визави Черного – кочевник. Он отличается от жителя поселения или охотника так же, как в старые добрые времена на Терре отличался узкоглазый воин степи от своего оседлого приморского соплеменника. Помимо этого кочевник высок, крепко сбит и своей прической из множества косичек, перевязанных разноцветными ленточками, сильно напоминает другого терранского охотника за чужими деньгами – викинга. Масть косичек позволяет безошибочно признать в кочевнике Красного Рагона. Рыжий он, такой рыжий, что поднеси бумагу к волосам – и вспыхнет. Все остальные признаки принадлежности к племени рыжих тоже наличествуют: красная от солнца кожа, вытянутая форма черепа и светло-голубые глаза.
Говорят, что рыжие бывают только двух видов: или очень плохие, или очень хорошие. Красный Рагон, вождь трех объединенных кланов кочевников, разоривший и сжегший только в прошлом году два поселения и неизвестное количество лежек, относится ко второй категории рыжих. Это действительно хороший человек.
«Хороший человек» неторопливо отпивает самогон, почти прозрачный, в отличие от своего дальнепустынного собрата, вытирает усы – а у него есть усы и борода, длинные, толстые, и как они умещаются под респиратором – загадка природы, и спрашивает:
- Как дальше пойдем?
Вопрос немаловажный. До Черной Слюды караван и отряд кочевников под предводительством Красного Рагона добирались в мире и согласии. Почти. Но перед Рекой люди оставят машины и дальнейший путь будут преодолевать пешком. Предлагать такой способ перемещения кочевникам – по меньшей мере наивно.
- Как и предполагали. Мы пешком, ты с парнями на машинах.
- Кругами, что ли? – скептически хмыкает Рагон. Не то чтобы он сомневается в необходимости сопровождать караван Черного, но избранный последним способ кажется кочевнику, мягко говоря, нелепым.
Черному так тоже кажется.
- У тебя есть идея получше?
Рагон крякает, отпивает из кружки спиртное, морщится.
- Дрянь самогон, - и повторяет несколько громче, чем требуется для того, чтобы его услышал только собеседник. - Дрянь самогон. Водой разбавляют, небось.
- Брось, - сухо роняет Черный и успокаивающе кивает насторожившемуся бармену. Авторитета Черного достаточно для того, чтобы бармен положил чанкер туда, откуда он его достал, и не стал подзывать вышибалу. Но не достаточно для того, чтобы окружающие перестали посматривать на Рагона с напряженным вниманием.
- Другого способа нет.
После Реки караван передвигается пешком, потому что ехать на байках становится слишком дорого: батареи разряжаются, машины быстро изнашиваются, многочисленные аномалии путают их электронные мозги, и в результате скорость, которую предоставляет такой способ передвижения, не окупает расходы по ее обеспечению. Если, конечно, эти расходы оплачивать. Однако превращение каравана в разбойничью банду Черного не прельщает.
- Другого способа нет, - повторяет он, - более того, твоим ребяткам придется вести себя смирно.
Рагон недобро щурится.
- А то я не знаю.
Удержать кочевников от разграбления всего, что попадается по дороге – если это позволяет перевес в численности и вооружении – дело трудное. Но Рагон не зря «тренирует» своих людей на стезе воздержания уже полгода. Те, что остались в живых, слушаются вожака беспрекословно.
- За это не беспокойся. Мои ребятишки справятся. Машины у нас хорошие, запасов на полдороги хватит, - и, уловив понимающий взгляд дарта, Рагон кивает. Дальше, как ему кажется, Песчаная Дева побеспокоится о том, чтобы у них всего было в избытке. - Оружия у нас мало, вот в чем беда.
- Мало.
Всего с отряда Ромика они сняли три пулемета, десять винтовок, пять биноклей, с десяток бронежилетов и несколько десятков крошечных убойных гранат неизвестного Черному вида. Для пробы одну гранату взорвали и убедились, что, несмотря на миниатюрность, штучка действенная. Холодное оружие они выгодно поменяли на Черной Слюде – ножи были армейскими, превосходного качества – но и после этого по праву могли считаться самым хорошо вооруженным караваном за последние полвека. Увы, внешнее впечатление не соответствовало действительности: большая часть боеприпасов сгорела вместе с байками. И если оставшегося было достаточно для одной боевой акции, то для обороны каравана требовался запас раз в десять больше.
- У меня-то тоже кое-что есть, - задумчиво произносит Рагон, - но если все, что принес с собой последний ветер – правда, это меньше, чем горсть песка.
А «ветер» приносит вести странные и неутешительные. Рагон, собравший вокруг себя остатки трех кланов кочевников, долгое время полагал себя единственным вождем столь большого «племени», и долгое время действительно так и было. Собственно, он и сейчас вожак самого большого клана кочевников, но, увы, у него появились конкуренты.
Разборки между кочевниками – привычное дело: то в разделе территории не сошлись, то припасы у одного из кланов кончились и никого рядом нет для пополнения, кроме такого же кочевого племени, то слишком много от каравана досталось одному клану. Причин и поводов множество, и бывало, проходящий по тракту караван видит только результаты таких разборок: горящие байки, куча трупов, а победителей настолько мало, что угрозы для караванщиков они не представляют. Хотя и наоборот часто случается. Но разборки такие велись между противниками равными по вооруженности, что не позволяло какому-то одному клану занять главенствующее положение.
Какое-то время назад все изменилось.
Чего не хватает кочевнику для полного счастья? Оружия, конечно. С боеприпасами, естественно, и так, чтобы боеприпасов было много, и чтобы пополнялись они по первому слову, и чтобы платить за них не надо было. Вот тогда станут они правителями пустыни, и все «бугры» и их «сынки», не говоря уже обо всех остальных, пятки им лизать будут, а городские уроды «лавсу» бесперебойно привозить. Уровнем выполнимости такое желание равно мечте некоего фольклорного персонажа, жаждавшего рассадить деревья, плодоносящие национальными блюдами, и облагородить генофонд нации за счет привлекательных девушек. И, пожалуй, пожелание этого персонажа является более выполнимым делом. Поэтому и мечты такие, и слухи о будто бы перехваченных поставках с одной базы на другую, и уверения, что «собственными глазами видел и в этих руках держал», остаются всего лишь слухами и вымыслом. И бойня, успешно проведенная воинскими частями в прошлом году, казалось, надолго должна была избавить и кочевников, и оседлых обитателей пустыни от подобного рода мечтаний.
И вот, года не прошло, а слух такой снова зародился. Да не один, да не пустой треп о чьей-то удаче.
- Пока что его никто не видел.
- Не видел, - соглашается Рагон, - но если бы мне это какой обдолбанный мудак на Побережье напел, или свой же кочевник – послал бы дальше, чем видит. А Жменя… хрен его разберешь. В прошлом году не стал бы слушать: мало что толкач наплести может, особенно когда его за шкирку держишь. А в этом… говорить о нем стали, что людей своих завел, что видали с винтовками и его, и его людей. Причем о Жмене отдельно говорят, а об оружии, что дадут, если встанешь за нужного человека – отдельно. Сечешь?
Черный кивает. Два не связанных друг с другом, но сходного рода слуха означают, что какой-то из них – правда. А вот какой – подумать надо. Черный склоняется ко второму: не одному ему могла придти в голову мысль подружиться с кочевым кланом.
- Ну а раз сечешь, то вот тебе и второй слушок. Помнишь Серого Пса? Возле Белой Базы он промышлял?
Дарт опять согласно кивает: отмороженная была банда, но большая, все никак не удавалось его щенят перебить. Но в прошлом году с этим делом отменно справились армейцы.
- И их всех положили в прошлом году.
- Не всех, допустим. Кое-кто остался. Алеф, лысый, типа за техника у них был. Так вот, этот техник недавно объявился на Мысе, и не один. И говорили мне, мнит себя крутым «бугром», и на пьяную голову обещает всех остальных кочевых к ногтю прижать, потому как теперь у него сила есть. А это, как ни крути, уже третий слушок. И все об одном и том же.
На пьяную голову, положим, много чего можно сказать, но на фоне двух других сообщений и это заявление укладывается в одну схему.
- Так что сам видишь, Черный. Кто-то крутит это дело, и все в одну сторону. Как бы нам не опоздать.
Оружие, кочевники, внезапно воспылавшие страстью к объединению, относительная легкость, с которой Черный сам раздобыл оружие, та готовность, решительность его людей драться, как будто они уже знают, как будто уже уверены в том, что это единственный способ выжить – все это говорит ему, что война началась раньше. Не он ее начал – наоборот, он вступил в войну позже всех. Но все же, Черный считает, что не настолько поздно, чтобы ничего нельзя было изменить.
Но поторопиться следует. Медленно и не спеша.
- Еще не опаздываем, - Черный ставит кружку на стол слишком резко, и жидкость едва не выплескивается наружу. Красный Рагон смотрит ему в глаза, будто собираясь что-то сказать или уточнить, но сразу же опускает взгляд и меняет тему разговора.
- Ты на фига шпиона этого тащишь?
Интересно, кто Рагону доложился: ни Вуд, ни Тихий не могли, Черный в этом уверен. А караванщик, который о чем-то добровольно разговаривает с кочевником – вещь пока что невиданная.
Хотя нет. Один раз уже виданная.
- А с чего ты взял, что он шпион?
- А типа не вижу. Глаз быстрый, цепкий, ходит тихо, мелко. Не пустынная повадка, видно. Соображает быстро и не по товару. Толкач он, знаешь, все больше о деньгах, а этот о чем-то другом.
- Вот и мне интересно, о чем это он о другом, - бормочет Черный. Тайна какая-то есть у этого парня, секрет. И Черному до смерти хочется узнать, что это за секрет. Но не пытать же его!
- Нужен.
Рагон многозначительно хмыкает, вкладывая в невнятный звук всю философию человека, чьи враги и друзья меняются местами по обстоятельствам, так что мера его прощения давно вышла за рамки терпения святого. Но так в пустыне живет большинство, и способность эту ни за святость, ни за доброту не почитают. Ты сегодня мой враг, и драться придется не до последней крови. А завтра ты мне друг, и я разделю с тобой воду.
Люди нужны друг другу. Но иногда трудно сразу понять – зачем.

Когда банда Красного Рагона налетела на поселение, а это была Третья Миля, второе поселение возле обогатительной установки, Черного там не было. Рагон привел с собой чуть больше десятка человек: сжигать поселок он не собирался, задерживаться до прибытия помощи с соседнего поселения – тем более. Целью его было несколько уменьшить ассортимент товаров на местном рынке: ушедший караван был богатый, так что аборигены получили не только лекарства и батареи, но и фильтры, и «лавсу», и даже ВСВ-флешки.
Кочевники налетели на поселение со стороны установки, для чего пришлось красться между дюнами, чтобы не выдать себя обитателям станции. Нападения отсюда никто не ожидал, и хотя кочевников заметили и даже успели поднять тревогу, но организовать толковую оборону не успели. Бандиты вихрем промчались по поселению, разбрасывая дымовые шашки и газовые гранаты, и ворвавшись на площадь, сняли чанкерами не успевших сбежать или пытающихся защититься людей. Справедливости ради, после действия гранат, мало кто был способен оказать сопротивление, так что кочевники за десять минут очистили склад Менгара – местного торговца «лавсой» и лекарствами, и ринулись прочь.
Четко спланированная акция прошла без сучка без задоринки, но на последнем этапе дала осечку. Рагон заметил, как двое его людей остановились возле фасонистого, раскрашенного под дерево домика владельца ВСВ-шника, явно собираясь экспроприировать установку. Высказав вслух претензии родителям двух идиотов, он махнул остальным – двигайтесь дальше – и развернул байк обратно. Рагон успел добраться до халабуды, недвусмысленно пригрозить парням распятием на двух байках и увидеть, как оба усаживаются на свои машины. Затем все пошло не так.
С той стороны, куда уехали остальные его люди, послышались проклятия и вопли, точно такие же, какие он только что слышал от обитателей поселения. Но на этот раз кричали кочевники. Не оглядываясь, Рагон рванул к месту схватки и увидел именно то, что предположил по звукам: большая часть его людей мечется между краем поселка и рядом невысоких барханов, один байк горит, несколько машин перевернуто, двое парней убито. И количество раненых увеличивается благодаря хладнокровной меткости стрелков со стороны поселка и со стороны пустыни. В сторону установки никто не попытался уехать – после взрыва байка там наверняка уже подняли тревогу, но двинуться в противоположном направлении парни уже сообразили. Не обращая внимания на раненых и уже не пытаясь достать удачливых стрелков, кочевники дружно устремились прочь от поселка.
В первую секунду Рагон решил найти и пришить ближайшего снайпера, но сразу же передумал. Если бы стрелки эти с самого начала тут засели, то его отряду не удалось бы без потерь войти в поселок. А раз так, то явились они за те пятнадцать минут, пока его парни чистили склад, и за это время успели организовать засаду и найти укрытия. Нападать на таких людей без разведки – самоубийство. Поэтому Рагон, бросив в переулок, где предположительно засел стрелок, еще одну «лягушку», последовал за своими людьми.
На этом бы история и завершилась, но отъехав от поселка на пять фарлонгов, кочевники заметили погоню. И ладно, если бы это были те стрелки или обитатели поселка, да даже помощь со станции, неведомо как добравшаяся за пять минут: они все равно успели бы уйти, ну может, еще парой трупов отделались бы. Но из-за холмов за ними ползло нечто, размерами превышающие десять байков вместе взятых, на гусеничном ходу и с круглыми пурпурными отверстиями в верхней квадратной части корпуса. И хотя эти отверстия ничем на напоминали оружейные дула, впечатление все равно было потрясающим.
Ползла установка совершенно бесшумно, вернее, двигатели у нее были намного тише, чем на байках, и никакими изменениями ее перемещение не сопровождалось. И, пожалуй, это и было самым страшным. Кочевники, притормозившие было, чтобы рассмотреть диковину, разом увеличили скорость и рванули вперед. Песчаная Дева ведает, что это за хрень, и хорошо, если она и дальше будет так медленно ползти.
Установка, как выяснилось, действительно не могла передвигаться быстрее – она вообще была рассчитала на стационарное размещение, и Белке пришлось изрядно потрудиться, чтобы соорудить ей гусеничный ход. Зато она могла кое-что другое.
Из-за рева разгонников кочевники не сразу расслышали новый звук – низкий, глубокий, торжественный. А расслышав, не придали значения. Однако звук продолжал усиливаться, как будто увеличивающееся расстояние не играло для него роли, и в считанные секунды из басовитого сочного звучания превратился в ультрафиолетовый рев, от которого волосы вставали дыбом и глаза лезли наружу от страха. Звук догонял их, толкал в спины, переполнял воздух и, казалось, навстречу идет такой же звук, такой же кромешный ужас, и куда не повернешь – тебя все равно догонят, тебя все равно убьют.
Рагон видел, как двое его людей столкнулись при попытке увеличить скорость, видел, как один человек упал, то ли потеряв сознание от страха, то ли не удержав руль трясущимися руками. Позднее он вспоминал все это, как смотрел бы запись на диске – без эмоций и ощущений, а тогда не понимал ничего и не видел на самом деле ничего. И если бы его кто-то пытался обойти или впереди оказался, таранил бы без всякого соображения: не потому, что тот мешал бы ему двигаться, а потому что не понимал бы, что перед ним машина.
Так он мчался и мчался вперед, не отличаясь ничем от своих людей, кроме того, что сильнее забирал на запад, охваченный ужасом, наполненный одним желанием: убраться отсюда, все равно куда, лишь бы подальше от этого чудовищного рева. И когда стих уже звук и исчезло далеко за спиной поселение, байк вдруг остановился, словно дернула его рука из-под земли, и Рагон головой вперед вылетел из седла. А потом все исчезло.
Установку в поселок, вернее на станцию, привез Черный. Из чего ее делал Белка и новоявленный его помощник, тощий и лысый как колено «топляк» хрен знает с какой планеты – никому неизвестно. Известно, что началом послужила очередная игрушка, вопящая, как бык во время неудавшейся случки, и долженствующая играть роль сигнализации на складе Белки. Черный, к несчастью своему оказавшийся слишком близко от демонстрируемого образца, оглох на одно ухо, отвесил хозяину за все приятное хорошую зуботычину, и к вечеру вернулся с дельным предложением. Идея, рожденная контузией, Белке понравилась, и через некоторое время на свет божий родилась экспериментальная малоходная установка, типа «Страх пустыни». Именно она и была пущена вслед за кочевниками, когда те, атакованные стрелками Черного, пришли в себя и попытались сбежать в пустыню.
Всего этого Красный Рагон не знал. Очнувшись через пару часов, он обнаружил, что ранен – чей-то шальной выстрел из гвоздемета пробил ему ногу, а полет из седла завершил начатое, так что у него теперь не только ранение, но и перелом ноги. И, судя по характерной «обтягивающей» боли в груди, перелом ребер. Увидел неподалеку свой байк – перевернутый, с растрескавшимся гнездом батарей, и уяснил, что совсем недалеко от него бродят люди – наверняка поселенцы, желающие присвоить имущество убитых кочевников.
Он попытался подползти к байку, но боль оказалась чересчур сильной. Чтобы удержаться от вопля, Рагон вцепился зубами в рукав куртки – так потом и ходил с отметинами от своих зубов – и замер на месте. Прекрасно зная, как поступают поселенцы с типами вроде него, он положил возле себя нож, вытащил и освободил кольца у двух гранат. Еще две оставил для себя: попадать живым в руки недавних противников ему не хотелось.
Если бы он не был ранен, если бы байк не был поврежден – он бы устроил этим сукам веселую жизнь. Как они наверняка устроят тем, кто по несчастью остался в живых – например, тем идиотам, из-за которых он задержался в поселении. В лучшем случае он сумеет умереть быстро и захватить с собой пару человек. В худшем… о худшем лучше не думать: ни на помощь, ни на милосердие Рагон не рассчитывал.
Он долго лежал неподвижно, прислушиваясь к невнятным голосам за волнистой стеной барханов, ждал, почти желал последнего: «О, глянь. Тут еще один валяется», после чего можно было бы уже ни о чем не думать, а просто убить двух-трех из них и подорвать гранаты. Но слова все не раздавались, голоса то удалялись, то приближались, заставляя его замирать в напряжении, пока в конце концов не затихли совсем. И только спустя еще почти час Рагон понял, что люди ушли окончательно, и он остался в живых.
Никакого облегчения или радости эта мысль ему не принесла: он был ранен, его байк нуждался в ремонте, воды не было и помощи ждать тоже было неоткуда. С пониманием, что это не спасение, а всего лишь отсрочка мучительной смерти, он снова отключился. А когда пришел в себя, его байк возвышался у него над головой, накинутый на машину кусок нанопоры образовывал полог, защищающий его от ветра, рядом на разогревательной плитке варился концентрат, а стоящая на песке емкость с горячей водой исходила специфическими медицинскими запахами.
Гранат, чанкера и ножа рядом уже не было. Но зато был невысокий худой мужик с обезображенным ожогом лицом и темными, показавшимися огромными в сумерках, глазами. И хотя Рагон понимал, что перед ним – обычная крыса, был у него и тот ирреальный, страшный и веселый миг, когда он всерьез поверил в россказни о Черном Страннике, что приходит на помощь кочевникам. Если их подвиги и слава достойны его помощи.
Миг исчез без следа, заставив Рагона испытать, кроме обычного презрения к охотникам, злость за свою ошибку, за собственную глупую веру. А вместе со злостью вернулась осторожность и готовность убивать. Черт его знает, что крыса затеял, но ничего хорошего для него. Так что пусть только наклонится к нему, пусть малую оплошность сделает – он разорвет ему горло зубами, если надо.
Рагон поморщился, простонал что-то, как будто от боли – а на самом деле пробуя, насколько хорошо может владеть своим телом. Тотчас же понял, что руки связаны, а на ногу наложена шина. Охотник криво усмехнулся, показывая, что маневры Рагона его не обманули, потом отлил во флягу варева, поболтал, чтобы остыло, и ткнул флягой ему в подбородок:
- Пей.
Запах шибанул в нос так, что чуть слезы на глаза не выступили. Но Рагон выпил: если бы крысе захотелось над ним поизгаляться, он бы его поселенцам отдал, а не лечил бы. Но вот на фига охотнику живой и здоровый кочевник – это, конечно, вопрос.
Задал его Рагон дня через два, когда варево погасило воспаление, и башка больше не крутилась, как две луны друг около друга. Охотник снова сидел над плиткой, на этот раз варил концентраты и собирался кормить кочевника с ложечки.
- Давай.
- Слышь, крыса, жрать я и сам смогу.
Охотник хмыкнул и ткнул ложкой в зубы.
- Размечтался. Жри давай.
Рагон окатил крысу злобным взглядом, проглотил содержимое ложки и насмешливо спросил:
- И долго ты так собираешься меня кормить?
- Пока не очухаешься.
- Решил стать моим родным папой?
- Как только, так сразу.
В принципе, есть одно объяснение невиданному поведению крысы, и Рагон считает эту версию наиболее близкой к правде: в Цирк его решил отдать, сволочь поганая, там крепкие бойцы всегда нужны. А до Серых Дотов, где ближайшая арена, далеко, вот и кормит, и раны перевязывает, потому как ему здоровый кочевник нужен. Больше заплатят. Но только ничего у ублюдка не выйдет: Рагон скорее вены себе перегрызет, чем будет на потеху поселенцев черепа разбивать.
Он больше ничего не спрашивает в течение двух дней, и хотя силы возвращаются к нему быстро и нога практически не болит, продолжает делать вид, что страшно слаб. Крыса никак не реагирует, временами исчезает неизвестно куда, возвращается с пустыми руками, а может, тайком от Рагона складывает где-то свою добычу. Никакого графика он не придерживается и это затрудняет выбор Рагона: то ли дождаться, пока охотник уснет, и прикончить его, то ли, наоборот, подождать его очередного исчезновения и свалить по-тихому, прихватив его пожитки и запасы. Первое кажется более надежным способом. Но для начала Рагону надо освободиться.
Руки у него связаны за спиной нейлоновым шнуром. Промежутка шнура достаточно, чтобы можно было шевелить руками, но недостаточно, чтобы он мог переступить через веревку или поднять руки над головой. Пока его трясла лихорадка и на ногу нельзя было наступить, об освобождении не могло быть и речи. Но теперь, дождавшись очередного ухода крысы, Рагон встает на колени, потом на ноги, убеждается, что идти долго он еще не может, но нога в колене сгибается. А значит, с байком он управится.
Охотник не оставляет рядом с Рагоном острых предметов, но на байке, на гнезде с батареями повреждена обшивка. Края у нее вполне острые, и хотя перетереть шнур оказалось не скорым делом, он с ним управился. Теперь надо было озаботиться припасами.
Увы, на машине ничего не осталось: помянув крысу крепком словом, Рагон отправился разыскивать предполагаемую добычу. Найти ничего толкового не удалось: то ли крыса был не при делах здесь, то ли воду и кислород держал в поселке. За ближайшим глиняным склоном лежали аккуратно завернутые в разную мягкую рухлядь капсулы, платы, фильтры и местная «плата» – полупрозрачные пластины черной и красной слюды, а также странного вида пластиковые упаковки с какой-то древней техники и кристаллы аконита – самая дорогая валюта в пустыне. Добыча была богатой, охотник с ней был один и никаких трудностей у него с водой не было. Все вместе наводило на тревожные размышления, и Рагон решил, что действовать надо безотлагательно.
Ждать крысу оказалось не долго. Охотник шел не таясь, тень точно указывала его местоположение. Но, не доходя до лежащего Рагона, он остановился и громко сказал:
- Вставай парень. Медленно.
Открыв глаза, Рагон увидел направленный на него чанкер и хмыкнул презрительно.
- Чего? Сначала кормил, когда не спрашивали, а теперь решил таки добить?
- Медленно встань. И держи руки перед собой.
«Сука», - подумалось Рагону, но он безропотно встал, протягивая руки вперед. Если охотник решит его связать, чанкер ему придется оставить, и тогда у него, Рагона, появится шанс. Но крыса швырнул ему под ноги красные блестящие наручники и приказал:
- Одевай. Давай, пошевеливайся.
- Сука, - коротко выдохнул Рагон, с ненавистью глядя на охотника, - Блядь ебанная.
Последнее крысу почему-то развеселило, он смеялся все время, пока Рагон медленно, пытаясь найти какой-нибудь выход, наклонялся и надевал браслеты. Потом вытер выступившие слезы и велел:
- Теперь садись.
К ногам Рагона упали упаковка с концентратом и фляга с водой.
- Руками, я смотрю, ты пользоваться и впрямь научился. Так что действуй.
А на следующий день они тронулись в путь. Охотник на его байке, со скоростью тихого пешехода, а Рагон трусцой, привязанный проклятым шнуром за наручники. Бежать он долго не мог, нога болела адски, они останавливались каждый час, и Рагон просто валился на песок, воя сквозь зубы и обещая ублюдку все самые страшные кары на земле и на небе. Проклятия охотника не трогали, он давал Рагону передохнуть минут с десять-пятнадцать, и все начиналось сначала.
К полудню от усталости и боли у Рагона мутилось перед глазами, в ушах стоял звон и нога болела так, словно кто проткнул ее раскаленным прутом. Когда крыса объявил остановку, он свалился, где стоял, и минут десять даже шевельнуться не мог. Его трясло от напряжения и ненависти к охотнику, а от бессилия сводило скулы. Ему хотелось только убить его. Не выжить, не сбежать, нет – убить мерзавца, резать по кусочкам трусливую тварь, затеявшую такую пытку.
«Трусливая тварь», дернув за наручники, заставила его сесть. Рагон поднял мутные от боли глаза, пошевелил губами и плюнул ему в лицо. Плевок вышел пустым, во рту все высохло. Крыса, вместо того, чтобы ударить в ответ, ткнул флягой в рот и дал напиться. Отошел и так же молча вернулся, поставив перед Рагоном горячее варево концентрата.
От запаха желудок скрутило судорогой, на глаза выступили слезы. Рагон выматерился, но проявлять гордость не решился, а схватив руками миску и ложку, стал жадно есть, едва не захлебываясь от торопливости. И только когда наелся, поднял глаза на крысу.
Тот курил, сидя возле байка на корточках, и заметив, что пленник с едой управился, молча протянул ему сигарету. Рагон так же молча закурил, и какое-то время они были похожи на двух близких друзей, которым нет надобности говорить друг с другом, чтобы быть понятыми.
Потом охотник подошел к нему, наклонился и одним небрежным движением снял «браслеты». Рагон, наверное, с минуту тупо смотрел на свои руки, не понимая, что происходит. Когда поднял глаза, крыса уже рассовывал по карманам флягу с водой и нагревательные стержни, готовясь идти. С ужасом он подумал, что надо тоже вставать и идти, и лучше пусть этот ублюдок его прикончит, но еще лучше, если он сам попытается его прикончить, иначе зачем крыса освободил ему руки?
Никакой логики в этом не было, но когда Рагон попытался встать, то понял, что напасть он просто не сумеет. Его затрясло, нога подломилась, и кочевник рухнул в песок. Сел и снова встал – осторожно, стараясь опираться только на здоровую ногу.
Крыса удовлетворенно кивнул и произнес:
- Фляга с водой и еда в байке, шину лучше не снимать. Догнать даже не пытайся.
Этого охотник мог бы и не говорить: взобраться на байк Рагон сможет не раньше завтрашнего вечера. А за ночь охотник два раза успеет добраться до поселения.
Крыса обходит его по широкой дуге, соблюдая осторожность – трусость, хотел бы сказать Рагон, но не скажет, потому что это точно неправда. Но именно эта осторожность, аккуратность, с которой охотник решил проблему своей безопасности, и вся эта дикая, ни на что не похожая ситуация – охотник спасает кочевника, отводит подальше от поселения и отпускает на все четыре стороны – приводит Рагона в бешенство. Тем более сильное, чем загадочней и непонятней ведет себя охотник.
- Какого хрена? Какого хрена ты делаешь? Куда ты попер?
Охотник приостанавливается:
- Тебе нет дела до того, куда я иду. Пустыня большая: я пойду в одну сторону, а ты в другую.
Ответ еще больше злит Рагона, он невольно делает шаг к крысе, шипит сквозь зубы от боли, но на этот раз не падает, а только слегка наклоняется.
- Какого черта? На хрен ты меня сюда притащил? На хрен ты меня кормил? Чего тебе от меня надо, ублюдок?
Охотник медлит с ответом, пожимает плечами:
- Да ни хрена не надо. Иди себе своей дорогой.
Он окончательно отворачивается, подымается на склон. Рагон кричит ему в спину:
- Я тебя достану! Слышь, ублюдок? Кто бы ты ни был. Я тебя, сука, найду и удавлю!
Крыса в ответ не оборачивается. Никто не видит, как он улыбается, и уж точно не слышит, что он повторяет про себя...
Семь месяцев спустя Рагон напал на арбу. Караванщики, вместо того, чтобы начать беспорядочную стрельбу или попытаться вырваться, быстро заняли круговую оборону, соорудив из перевернутых байков укрытие. Первая атака была отбита, в ход собрались пустить самодельные бомбы с напалмом, но не успели: из укрытия на дорогу вышел человек и спокойно двинулся к кочевникам. Чанкера при нем не было, руки он держал на виду, и Рагон подумал, что это дарт каравана посчитал более выгодным решить дело малой кровью и заплатить. И только когда человек снял маску, он понял, кто это.
Его люди тут же окружили охотника, но тот оставался таким же спокойным, как тогда, когда кормил Рагона с ложечки. Только улыбался насмешливо. Тогда Рагон опять подумал, что этот человек – чокнутый, но с ним стоит завести дружбу.

@темы: Ai no kusabi - фрагменты, мир "Дороги", Ai no kusabi - фики

Comments

[/винни-пух/]

- Точно, - Черный перехватывает вторую руку Белки, убедительно глядя тому в глаза, - совершенно точно. И ты покажешь. Образец! На ровной поверхности, где твердая глина и камень, чтобы было эффектно и абсолютно, полностью, совершенно.
- Да, - кивает Белка, и покорно дает себя увести с «полигона», подальше от лежки. И даже отдает шарик Черному, который почтительно просит его оказать ему честь, не меньше. И Рагон смотрит на все это скептично и с некоторой долей разочарования и брезгливости, какую вызывают у него не начинающие сходить с ума наркоманы, а те, кто пытается общаться с ними, как с нормальными людьми. И так он смотрит до тех пор, пока Черный не укладывает уже совсем обмякшего и тихого Белку на песок, кивком головы не предлагает Рагону тоже лечь сюда же, а сам становится на колени и кидает шарик за цепь дюн, и хлопается на песок, закрыв уши руками.
Взрыв поражает Рагона до глубины души. Через пару секунд с той стороны дюн взметается фонтан, фейерверк, гигантское облако в виде карикатурного гриба, грохот раздирает перепонки, несмотря на то, что уши он тоже закрыл, следуя примеру Черного. Затем он слышит толчок горячего воздуха, потом еще один, потом толчки превращаются в ветер, бурю, самум, который тащит его по песку, засыпая мелкими и крупными осколками, песком и пылью. И Рагон мысленно благодарит себя, умного, что не снял маску, как это сделал глупый автор взрыва, и проклинает на чем свет Черного, который мог бы отвлечься от своего спятившего дружка и предупредить по-нормальному. Потом крупный осколок больно впивается в ногу, последний толчок ударной волны прижимает к песку и все прекращается.
Рагон садится, сплевывая кашу из слюны, крови и песка, все-таки пробившегося сквозь тряпку – уже бесполезную, стягивает маску с лица, облизывает языком зубы, удивляясь, что они таки остались в целости, трясет головой и видит перед собой Черного.
- Ну как? - интересуется тот и с легкостью уклоняется от удара. Рагон рычит, прицеливается лучше и вторым ударом таки попадает Черному, правда не в лицо, а куда-то в ухо. Черный предупреждающе подымает руки, но Рагон и не собирается продолжать драку.
- Сволочь ты, - сообщает он Черному, непроизвольно повышая голос. Закрывай уши или не закрывай, а в такой близости от взрыва все равно глохнешь, - блондяк недорезанный! Сука армейская!
- Мило, - скалит зубы Черный. Рагон наклоняет голову в раздумье, а не зацедить ли в этот белозубый оскал еще раз, но решает, что успеется.
- Крысюк гнилой. Дура песчаная.
- А это что значит? - удивляется Черный. Рагон еще раз сплевывает и тяжело подымается.
- Ладно, Черный, твоя взяла. Но только чтоб про штуку эту молчок. Незачем про это дерьмо всем знать.
- Конечно.
Когда Белка очухался и они вернулись в мастерскую, оба потратили еще почти день, чтобы наловчиться мастерить шарики и запалы. Еще несколько дней Рагон привыкал к тому, что без запалов это дьявольское дерьмо точно не сработает. Разве что стрелять в него. Черный же , если и привыкал, то незаметно. Про себя он только думал, что когда Белкиным увлечением были механические игрушки, жизнь в пустыне была куда как спокойнее. Или наоборот.


Тихий немного ошибся в расчетах, представляя, что численность отряда напавших кочевников составляла тридцать человек. Напавших было тридцать семь, и, наверное, следует считать милостью Песчаной Девы то, что именно Тихому и его людям довелось сражаться с большей частью отряда: Сиггел действительно был лучшим стрелком после самого Тихого и Рагона, Врон, Дик и Саита ходили в караване не менее десяти раз, а сам Тихий мог бы вполне заменить собой небольшой диверсионный отряд, если бы у него было соответствующее оборудование. У людей, оставшихся под началом Вуда, опыта было меньше и как минимум четверо из тех пятнадцати, что шли впереди, были в караване впервые. При любых расчетах выходило, что у Тихого с его командой больше шансов победить такое количество противников.
Милостивая Дева была настолько милостива, что поместила Никласа в первый отряд, хотя мало кто в тот момент мог оценить величину этой милости. И что тоже немаловажно, она позволила Рагону убраться с тракта, но не дала возможности вмешаться в драку с кочевниками.
Рагон вывихнул ногу. Прыгая со склона в общем-то невысокого и пологого такыра, он приземлился левой ногой на камень, спрятанный под песком, поскользнулся, услышал, как хрустнула и заледенела от боли лодыжка, и полетел вниз кувырком. Он успел прикрыть голову руками, но это не спало его от чувствительного удара затылком и непродолжительной потери сознания. Это спасло ему жизнь, потому что занятые истреблением его парней кочевники не обратили внимания на незваного помощника, который умудрился укокошить сам себя, а немного позднее – сыграть решающую роль в окончательной битве.
Возможно, невнимательность или самоуверенность кочевников тоже относилась к милостям Песчаной Девы: слишком уж приметная внешность была у знаменитого Красного Рагона, чтобы бандиты могли его не узнать. Но в позднейших пересказах даже самые самонадеянные сказители опускали какую-то из этих милостей, чтобы слушателям не казалось, что милостей набралось чересчур много и победа была предрешена. Так не бывает.
И… так действительно не было.
Вожак кочевников, который, кстати, действительно был когда-то соплеменником Красного Рагона и сумел выжить с горсткой своих людей во время «чистки» совершенно самостоятельно, был человеком, возможно, не самым отважным и проницательным, но определенно хитрым и умным. И, получив свое задание, он не поленился уточнить: сколько людей осталось в караване, есть ли и какое оружие, сколько боеприпаса осталось, учитывая «наследство» Ромика; и узнав, что караван Черного сопровождает знаменитый Красный Рагон, выяснить, сколько человек Рагона и на чем сопровождают караван. Более того, подтверждая мнение о себе как о человеке предусмотрительном и хитром, за что в свое время и получил кличку Лис, потребовал увеличения вознаграждения. Анонимный абонент попытался возмутиться или пресечь оные поползновения угрозами, на что хитроумный Лис заметил, что караван Черного уделал отряд Ромика и с кем-то уже схлестнулся на мелкой лежке, а значит, в караване его идут люди опытные и смелые. Абонент замолчал, а через некоторое время подтвердил требования Лиса.
В этих предположениях-опасениях насчет действующей в пустыне связи и Черный, и Рагон, да и все остальные, к сожалению, оказались правы.
Лис и его команда были чем-то вроде мобильного отряда, без определенного места базирования, но с некоторым районом влияния, простиравшимся от торжища Белой Базы, до, если привязывать географию к тракту, озы Весенней Луны, получившей свое поэтическое название за краткий срок существования: только весной, пока Серебряная луна… и так далее. Из пустынных мифов этот, наверное, был самым красивым и самым бессмысленным. Зиму они проторчали возле Реки, изрядно надоев обитателям Черной Слюды, а весну – курсируя между торжищем и лежками к северу от тракта. Поэтому о схватке Черного со своими как бы соратниками Лис узнал, наверное, раньше, чем его загадочный босс: они перехватили сначала крысу у Белой Базы, а позднее – пару человек с Железного Камня, на свою беду решивших добраться до торжища. Так что, обдумывая план операции, Лис учитывал не только численность караванщиков, кочевников Рагона и возможное количество оружия – он пытался учесть опыт монгрелов и организованность действий каравана, и, конечно, легендарное везение Черного.
Поэтому когда его человек с торжища донес ему о том, что Черного в караване нет, Лис не медлил ни секунды. Его люди выдвинулись к заранее присмотренному ущелью в ту же ночь. В ту же ночь Лис потребовал усиления отряда и получил людей: неизвестных ему, но оплачиваемых тем же боссом. В ту же ночь он потребовал оружия из расчета винтовка на каждого человека и получил его. Последнее заставило Лиса судорожно рвать полупереваренным ужином, когда он наконец понял, в какую игру вляпался. Но тогда же он понял, что выбора у него уже нет.
Лис решил напасть на караван сразу в трех местах, а людей Рагона – отделить усиленным отрядом из двенадцати человек. Расчет его был бы абсолютно верным, если бы он не впал в то же заблуждение, что и большинство других пустынников: винтовка, Огнестрельное Оружие с большой буквы, представлялась ему материальным, почти что чувственным воплощением той власти, что дает смертоносная сила, послушная легкому движению пальцев. Гранаты в представлении кочевников казались лишь милым дополнением.
Когда при нападении караван разделился на два отряда, Лис посчитал это следствием паники или растерянности. Первая пятерка атаковала людей из передней части каравана, четверо из второй собственно разделили караван. Уложив еще двоих, следующая за ними третья пятерка должна была направиться к передней части каравана, а последняя – добить оставшихся, если они вообще еще будут. Одновременно напасть оказалось невозможным, но третья пятерка могла выдвинуться на позиции не позже чем через две минуты, и Лису разница показалась несущественной. Двенадцать человек последнего отряда за это время должны были справиться с кочевниками Рагона – при огневом превосходстве это не должно было составлять большого труда.

[/винни-пух/]

И… он был почти прав, хитроумный и проницательный Лис. Он был почти прав, предположив эффективность одновременной атаки в нескольких местах. И даже в своем предположении, что боевые действия надо ограничить стрельбой, сведя к минимуму возможные рукопашные – тоже был прав. Возможно, Лис просто не все знал.
А потом все пошло не так: караванщики, не иначе как получив совет прямо от рагона, закидывали его людей гранатами, «лягушками», а кто-то, несомненно чертовски опытный и удачливый стрелок, выбил не меньше пятерых, пока остальные отвлекали внимание. В результате и третья, и четвертая пятерка сосредоточились на уничтожении второго отряда караванщиков, вместо того, чтобы завершить уничтожение первого и вернуться объединенными силами ко второму. Кочевники Рагона гранаты использовать не могли – слишком узким оказалось ущелье, где их заперли – и ожесточенно отстреливались. Два байка они потеряли сразу – машины догорали выше по склону, а три перевернули, использовав в качестве оборонного укрепления. Это увеличивало время схватки, но обе стороны понимали, что кочевники Рагона обречены. И когда люди Лиса, наконец, прекратили стрельбу, куда более плотную по сравнению со стрельбой караванщиков, и начали закидывать противников гранатами, последним не оставалось ничего другого, как попытаться спастись бегством.
Лис, наблюдая за сражением в бинокль с верхней точки такыра, с удовлетворением наблюдал за гибелью людей Рагона. Куда исчез сам Рагон – вот это был интересный вопрос. Неужели убрался вместе с Черным? И хотя отсутствие лидеров должно было и оказало негативное влияние на боевые способности каравана, Лис предпочел бы встретиться с Красным Рагоном лично.
В этот момент с тракта опять донеслись звуки взрывов, и Лис перенес свое внимание на дорогу. Второй отряд продолжал сражаться, и весьма успешно: быстро перемещаясь под прикрытием куч глины и камней, караванщики уходили от атак и воздерживались от стрельбы. Когда Лис увидел, как его люди, тоже перестав стрелять, собрались вместе и вместе же полезли через дорогу смотреть как там «трупы», он застонал и вслух стал проклинать идиотов, берущих в руки оружие и не умеющих соображать. Потому что ясное дело – стрелки каравана десятком пуль тут же уложили идиотов, как малых детей. Лис все еще поливал руганью покойных соратников, когда бой между кочевниками вступил в завершающую фазу: брошенная граната взорвала укрытие из байков, и оставшиеся пятеро из людей Рагона попытались убежать.
Рагона с ними не было. Рагон стоял на склоне такыра позади людей Лиса, и его рыжая борода, волосы и брови сверкали в лучах солнца, как расплавленное золото. Рагон поднял вверх руку, словно приветствуя кого-то, взмахнул ею, совсем слабо, так что бросок тоже вышел слабый, и то, что он кинул, было таким маленьким, что Лис никак не мог разглядеть, что это. А потом на дне ущелья родилась буря, и Лис уже ничего не видел.
Когда он очнулся, на пустыню опускалась ночь – нежная и таинственная. Она обнимала пески, как возлюбленная, сияла мерцающими точками звезд и прозрачным, серебряным светом выбирающейся из-за горизонта луны. На западном крае еще светилась лилово-розовая полоска, уменьшающаяся с каждой секундой, и Лис понял, что провалялся в отключке почти четыре часа.
Воздушная волна взрыва вышвырнула его с такыра, как бумажную игрушку. Он скатился вниз по противоположному склону и потерял сознание от удара. Та же рукотворная буря присыпала его сверху песком и, возможно, именно этому обстоятельству он был обязан своей жизнью. Найди его люди Черного, и он бы уже наверняка стал настоящим трупом.
Лис осторожно шевелит руками и ногами – вроде все целое. В голове гудит, и при любом движении пустыня начинает крутиться перед глазами, а тошнота подступает к горлу. Он ощупывает пояс, убеждается, что и фляга с водой, и респиратор, и даже баллон с кислородом остались на месте, с облегчением вздыхает. Руки-ноги на месте, вода есть, дышать есть чем – надо определиться с маршрутом.
Лис выуживает из пояса странного вида мобильник, по которому с ним связывался посредник босса, и без всякого сожаления отшвыривает его куда подальше. Мысль о том, чтобы позвонить и доложить о неудаче или вернуться на торжище и связаться с кем-то из известных ему ставленников босса, сразу же отвергается. Он не идиот, который будет прыгать на задних лапках и подохнет по приказу чувака только потому, что тот дал ему в зубы огнестрельную игрушку и пообещал райскую жизнь, о нет. Такой дурости он делать не будет. Он сейчас встанет, аккуратненько осмотрит, что осталось от трупов и на трупах – что-то полезное всегда можно обнаружить – а потом развернется на сто шестьдесят градусов и, держа направление на Белую Озу, уберется отсюда так быстро, как только получится. А там уже можно присоединиться к абре или просто к охотнику какому и добраться до Соленого Побережья.
Возможно, маршрут придется изменить, возможно, придется связаться с каким-либо знакомцем, возможно, ждать придется дольше, чем он рассчитывает: одно Лис знает точно – в этом дерьме он больше не участвует.

Помощь Тихого первому отряду не понадобилась. Первая атака кочевников была и самой неожиданной, и самой эффективной: в первую минуту нападения из четырнадцати человек первого отряда погибло сразу шестеро. Потом во время обстрела подстрелили Хонсу и двоих, Марика и Тогг, ранили. Вуд попытался перевести оставшихся людей дальше по тракту, где весеннее половодье пробило в песке и глине настоящую канаву, но кочевники стреляли по ним непрерывно почти десять минут и все, что могли караванщики – вжиматься в землю и молить Песчаную Деву о милости.
Когда обстрел поутих, Вуд и Мальт одновременно швырнули гранаты, потом «лягушки», из укрытия еще двое человек последовали их примеру, и пока кочевники приходили в себя от неожиданной атаки, бегом проскочили те пятьдесят футов, что отделяли их от спасительной канавы. Кочевники снова начали стрелять, но только ранили еще одного. Стрелки из них был аховские.
Укрывшись от пуль, караванщики, повинуясь приказу Вуда, поползли по канаве дальше, туда, где искусственное углубление переходило в ложбину между такырами. Вуд, как и Тихий, тоже отметил, что кочевники предпочитают использовать винтовки, использовать активно, чуть ли не напоказ – демонстрируя силу и щедрость «спонсора». Это производило впечатление: на караванщиков, не настолько хорошо знакомых с оружием и не так уж давно сменивших статус торговца на звание бойца; на самого Вуда – тем, насколько небрежно, не опасаясь остаться без патронов, ведут стрельбу кочевники; и на самих кочевников, заставляя уверовать в собственную мощь и избранность. Последнее оказалось причиной того, что перенести стрельбу на другой конец канавы они догадались только через несколько минут, когда люди Вуда уже были в относительной безопасности. И того, что гранату тоже бросили в последний момент: одна взорвалась на тракте, не причинив никому вреда, вторая улетела слишком далеко на склон. Взрывом никого не задело, но на спины лежащим обрушилась масса песка и глины.
Вуд, откатившись еще на пару шагов, спас свою винтовку, и как только первый из кочевников приподнялся, чтобы оглядеться – выстрелил. Стрелок он был не такой хороший, как Тихий, но та холодная сумрачная ярость, что бушевала сейчас в нем, придала твердость руке и остроту глазу. Второго кочевника он сбил, как только в проеме между песчаными холмиками промелькнула макушка с поднятыми на голову очками-консервами.
После третьего выстрела, неудачного, Вуд пополз обратно. Выбитые пулями фонтанчики песка за его спиной говорили, что по меньшей мере один из кочевников умеет вычислять местоположение противника по стрельбе. Все-таки их учили. Много ли, мало ли, но учили. Вуд, второй раз в жизни сталкивавшийся с огнестрельным оружием, знал о том, что место дислокации после выстрела – точная формулировка из уст Тихого привела его в благоговейное восхищение – следует сменить немедленно. Потому что по месту поражения можно вычислить траекторию полета пули и определить, где находится стрелявший. Это казалось очевидным, когда касалось чанкеров и гвоздеметов, но вовсе не казалось таковым, когда взрывается или поражает нечто такое маленькое, как безгильзовая пуля. Надолго или нет, но это знание спасло жизнь ему и тем, кто послушался его приказа.
Вуд плюхнулся рядом с русым, покрытым оспинками парнем с нелепым прозвищем Шарик. Тот отряхивался от песка и шумно сопел, и впрямь напоминая большую дружелюбную собаку. Однако отряхивался осторожно, стараясь не подыматься.
Вуд толкнул его локтем в бок:
- Гранаты есть?
- Одна, и две «лягушки». Вон, - указал он на следующего караванщика, который тоже пытался избавиться от свалившегося на спину лишнего груза, - у Стивена еще одна и «лягушка» тоже.
- Хорошо, - Вуд оглянулся назад, где на месте его недавней «дислокации» снова взметнулся фонтанчик песка, прикинул расстояние до возможного положения стрелка, - хорошо. Давай гранату мне, а «лягушку» бросишь по моему сигналу во-он туда, - он указывает на самый низкий песчаный холмик на обочине, - и Стивену скажи, чтобы бросал вместе с тобой. Остальным передай, чтобы пока не высовывались.
- А ты? - удивляется Шарик, недоуменно глядя на то, как Вуд снимает плащ, выворачиваясь из него, как змея из старой кожи.
- А я…
Договорить Вуд не успевает: на той стороне тракта взрывается граната, спустя десяток секунд еще две, потом пронзительно визжит «лягушка», взрывается, и наступает тишина. Вуд переглядывается с Шариком и, соблюдая прежнюю осторожность, ползет к краю канавы.
Через полминуты над одной из куч глины взмывает белый флаг, то есть потрепанная и весьма условно белая тряпка, и Вуд, не скрываясь, кричит своим:

[/винни-пух/]

- Не стрелять, - он не уверен, что кто-то из его отряда способен стрелять, но знать противнику об этом не обязательно.
- Это я, - заорали с той стороны, размахивая тряпкой, - это я, Никлас.
Назвавшийся осторожно подымается, готовый рухнуть на землю в любой момент, выпрямляется во весь рост и протягивает руки, показывая, что держит в них только свою головную повязку, послужившую знаком капитуляции. Кто-то восторженно свистит, Шарик сдавленно ругается и тоже осторожно, готовый упасть в случае чего, поднимается с песка.
- Все мертвы. Здесь шестеро. Это все, что напали на нас – я считал.
Вуд выпрямляется, выходит на тракт.
- Откуда у тебя гранаты?
Никлас опускает руки, морщится, трет переносицу: объяснить не так легко, как кажется. Вуд не знает точно, что именно говорил Черному Никлас, не знает точной причины, по которой этот странный двуличный человек остался в караване, но доверять этому человеку он не собирается.
- Я… - Никлас опять морщится, вскидывает открытые ладони, - послушай, я знаю, что ты мне не веришь и… рагон с тобой – не верь. Но я только что спас ваши жизни, ладно? Так что если тебе не понравится то, что я скажу, обещай, что дождешься Черного.
Заявление звучит неожиданно: Шарик и Дин, успевшие встать рядом с Вудом, переглядываются, и Шарик сжимает «лягушку» в кармане плаща, кто-то поминает рагона в ответ на заявление, кто-то шипит: «ни фига себе». Вуд медленно кивает головой в знак согласия. Да, парень спас их жизни. Может не все, но точно чьи-то, и поэтому Вуд согласен выслушать и ожидать приказа Черного. Потому что этот человек зачем-то нужен Черному, а значит – зачем-то нужен им всем.
- Я купил гранаты на торжище, - Никлас продолжает держать руки на виду. Вуд думает, что его надо обыскать, а потом вздергивает голову и невольно крепче сжимает винтовку: что? Купил на торжище?
- У кого?
Никлас вздыхает.
- Я могу опустить руки?
- Нет, - если на торжище можно было купить гранату, то что еще, интересно, там можно было купить? Вуд рисковать не собирается.
- Я не знаю, как его зовут. Но я… я знаю что-то вроде пароля, с которым можно обратиться к определенным людям. Вы все ожидали, что на вас нападут, я тоже считал, что нападут, но у меня-то не было даже ножей.
- И ты решил не мелочиться? - уточняет Вуд. Он собирается задать следующий вопрос, но вдруг справа, там, где оставались, если еще оставались кочевники Рагона, раздается грохот, и над такыром расцветает взрыв. Порыв воздуха ощутимо толкает людей, все кроме Вуда падают на землю, а тот, устояв на ногах, разворачивается и как завороженный смотрит, как с той стороны над такыром подымается столб огня и пыли.
Рагон вас задери, что это такое?

Когда гриб из песка и глины взмывает над ущельем, Рагон этого не видит. Бросив бомбу, он падает на землю, накрывает голову полой плаща, затыкает уши руками и ждет – совсем недолго. Горячий воздух волочит его по песку, пытаясь перевернуть и засыпать осколками, в поврежденной ноге остро вспыхивает боль, в голове стоит звон от предыдущего удара, и когда воздушная волна затихает, Рагон, подождав еще немного, подымает голову – перед глазами пляшут искры, а в ушах стоит тонкий переливчатый звон, и кроме него он вообще ничего не слышит. Рагон щурится, пытаясь рассмотреть, что осталось на месте взрыва: ничего не осталось, ни людей, ни машин – качает головой, словно это может разогнать искры или заставит исчезнуть звон. Однако ничего не исчезает, а в затылке появляется тяжесть, и желудок пытается вывернуться наизнанку. Рагон, выругавшись, опускается на землю, пережидая рвотные позывы, прижимает и резко отводит ладони от ушей, пытаясь избавиться от воздушной пробки и ни в коей мере не допуская мысли, что оглох. Звук не появляется. На левой ладони он замечает кровь, сплевывает слюну и слизь, и переворачивается на спину.
Мать твою, его контузило.
Когда Рагон садится, невольно качая головой в надежде прочистить уши, рядом оказывается Мирт. Вид у него довольно потрепанный, а так ни на лице, ни на руках, ни на других частях тела ничего не заметно. Обычный вид, обычный Мирт.
Он открывает рот, что-то спрашивая, но Рагон только морщится и качает головой.
- Ни хрена не слышу. Уши, - он для ясности прикладывает ладони к ушам, на левой опять замечает кровь, - заложило на хрен.
Мирт понятливо кивает. Машет рукой кому-то, кто-то оказывается Диксоном, Фанком, Сухой Костью и Глобалом, все выглядят так, как будто их под газонокосилкой протянуло. Фанк держит руку на отлете, наскоро перевязанную куском ткани, морщится, на лбу Глобала здоровая ссадина и из уха тоже течет кровь.
Пятеро. А было двенадцать. Блядь.
Рагон закрывает глаза. Ему хочется спросить, а не выжил ли кто еще: ну, может, ранен и не может встать, может кто-то уже к каравану помчал. Но он сдерживается. Не хрен тут спрашивать, и так все ясно.
Глобал тоже что-то спрашивает, Мирт останавливает его жестом: «Заткнись», поясняет, видимо, а Рагон, еще пару секунд послушав звенящую колотушку в своей голове, сплевывает и встает. Его качает, нога тут же напоминает о себе острой болью, Рагон матерится. То ли тихо, то ли громко – он сейчас не понимает.
- Блядь, - и садится обратно, - Мирт. Я ногу вывихнул. Потяни.
Мирт кивает, садится на корточки с некоторой осторожностью – точно не ранение, скорее всего, их тоже изрядно потаскало воздушной волной от взрыва. Рагон стаскивает ботинок, Мирт ощупывает лодыжку, потом резким, умелым движением дергает за ступню, придерживая ногу за колено. Рагон призывает на Юпитер мать всего зла, но боль сразу уходит. Эластичный бинт находится у Глобала, и Рагон уже сам накладывает удерживающую повязку.
Он смотрит на своих людей, а они смотрят на него. Они знали, на что подписываются, отправляясь охранять караван. Они знали, что это будет война, как бы ее не называли в начале. И он, Рагон, тоже знал.
Чего он не знал, так это того, что будет сожалеть о тех, кто уже не дойдет.

Они все еще лежали на земле, когда затих грохот взрыва, а песок и мелкие обломки засыпали половину тракта. Вуд тоже упал, когда воздушная волна пронеслась над такырами, Никлас свалился в канаву с другой стороны, как только увидел облако взрыва. Тихий и его люди залегли сразу, уже автоматически закрывая голову руками и стараясь вжаться в расщелины на склонах. Когда все стихло, караванщики выждали еще пару минут и стали потихоньку подыматься. Где-то позади и левее Тихий услышал рев байка и выдернул пистолет. Сиггел, лежащий рядом с ним, вытащил последнюю «лягушку», а Флетч – гранату, обнаруженную на трупе одного из кочевников. Но байк явно удалялся от места схватки и Тихий только махнул рукой. Смылись, и слава Юпитер.
На тракт, однако, полезли, заранее предупредив:
- Вуд! Это Тихий!
- Тихий, это Вуд, - меланхолично ответил второй помощник дарта, поднимаясь из-за камней, - как вы?
- Живы, - Тихий вышел на дорогу, взглядом ощупывая каждого подымающегося на ноги, - но не все.
- Мы тоже… не все.
Пока вставали, отряхивались от песка и смотрели друг на друга – медленно, словно неторопливость действий могла помочь не вспоминать погибших, сделать вид, что ничего не было – стояла глухая сумрачная тишина. Не хотелось говорить, не хотелось думать, казалось, что виновен перед тем, кто боя не пережил. И эта тишина – единственное, что они могли дать погибшим.
Тихий кивнул на изуродованные трупы кочевников:
- Все?
- Нет, - покачал головой Вуд, - один смылся.
- Знатно вы их приложили.
- Не мы, - Вуд кивает в сторону Никласа, так и торчащего на другой стороне дороги, - вон он. Гранатой.
Тихий удивленно вскидывает брови: оружия у Никласа не было, только ножи и чанкер.
- Говорит – на торжище купил.
Тихий внимательно смотрит на «ничейного шпиона» – без угрозы и без особого интереса, его лицо снова становится на редкость спокойным и невозмутимым, заставляя вспомнить, что свою кличку «Тихий» он получил не за то, что говорит редко. Потом кивает Сиггелу и Чену.
- Обыщите его.
Никлас подымает обе руки в привычном всему миру жесте несопротивления.
- Хей! У меня еще одна в поясе и две «лягушки» во внутреннем слева.
Чен заходит за спину Никласа, толкает дулом чанкера – для надежности и обозначения маневра – Сиггел, руководствуясь указаниями «шпиона» обыскивает последнего.
- Еще что есть? - Никлас открывает рот, чтобы ответить, но замолкает от толчка в спину. Вопрос не к нему, а к Сиггелу.

[/винни-пух/]

- Еще… ножи – два, - Сиггел сопровождает шустрый обыск перечислением, - армейские, компас-навигатор, еда и вода, - бытовые предметы Сиггел не описывает подробно, и на песок летят малая фляга с водой, респиратор, два фильтра, упаковка с препаратами, бинты, нагревательная плитка, батареи и прочая необходимая караванщику требуха. - О, гвозди, что ли?
Это действительно «гвозди» – заточенные карбоновые потомки строительных гвоздей, превратившиеся в снаряды для оружия. Сиггел еще раз охлопывает бока шпиона и докладывает:
- Гвоздемета нет.
Тихий смотрит в сторону, спрашивает, обращаясь к Вуду.
- За Рагона что-то слышно?
- Нет, - он кивает в сторону, где был взрыв, - его рук дело?
- Наверняка, - Тихий поворачивается к своим и командует:
- Сиггел и Флетч – глаз с него не спускать. Мальт, Карай, Чен, Саита – за мной, цепью. Дистанция – пять футов, - Тихий соображает, что вряд ли караванщики точно знают, что такое цепь и перефразирует, - то есть, по очереди с соблюдением расстояния. Остальным держать ухо востро.
Тихий пригибается, когда они выбираются на другую сторону такыров, машет рукой следующему за ним Саите: «Делай как я», и осторожно, стараясь не высовываться за склон, выглядывает. Видит идиллическую картинку маслом: Рагон сидит на песке, а кто-то, кажется, Мирт, то ли перевязывает, то ли еще что-то делает с его ногой, как краснокрестовая медсестра на поле боя. Несколько дальше и левее дымится ни с чем не сообразный ком сплавленного железа, воняющей на всю пустыню пластмассой и человеческой плотью – видимо, место взрыва. Картинку дополняют собравшиеся вокруг вожака подчиненные, все как один наблюдающие за процессом излечения.
Тихий хмыкает, встает во весь рост и двигается к живописной группе:
- Хей, - двое поворачиваются на звук и успевают схватиться за ножи, прежде чем узнают Тихого. Рагон поднимается на ноги, морщась, вскидывает руку, приветствуя. И слова приветствия неожиданно обретают буквальный смысл.
- Живи, Тихий.
- Живи, Рагон.

Рагон говорит ужасно громко. Голос у кочевника зычный, привычный к призывам на дальние расстояния, но при обычном разговоре звучал вполне нормально. Тихий удивленно смотрит на кочевника, и тот таким же ужасно громким голосом поясняет:
- Контузило. Не слышу ни хрена.
Тихий кивает и показывает в сторону тракта. Рагон соглашается последовать, но сначала тыкает в горящую кучу останков:
- Посмотрите. Может, что и найдется там.
В эпицентре взрыва вряд ли можно что-то обнаружить: Черный, принимая от Белки смертоносные «шарики», потребовал сделать заряд минимальным. Это было разумно: для использования сколько-нибудь большего заряда требовалась какая-то подающая техника, иначе пользователь бомбы превращался в камикадзе, а окружающие его товарищи – в сопровождающих оного камикадзе на вечный покой в тихие поля. Да и швырять такие бомбы в одну-две цели было бы расточительно. Бомбу имело смысл использовать только при определенной кучности целей, и Черный полагал это самым большим ее недостатком. Как-то неправильно получалось: Белкины умельцы могли накрутить таких бомб, как больших, так и малых, хоть по десять штук на каждого, а использовать их в сражениях оказалось не с руки.
- Хоть катапульту делай, - пожаловался ближайший помощник Белки, Хорек. Черный покивал невнимательно, думал он тогда как раз об аналогичной системе, которая, правда, обладала более крупным калибром и стреляла на куда большие расстояния, и в своих размышлениях сталкивался с другой проблемой, вытекающией из предыдущей. Даже если раздобыть такую систему или сконструировать – в конце концов, в пустыне много разнообразного «железа» валяется и даже передвигается – то как ее транспортировать? На байках? И как часто надо будет менять эти байки? И сколько и за какие кредиты их покупать?
Тихий, полдня молчаливым андроидом проторчавший за спиной Черного, внезапно заговорил, заставив Хорька шарахнуться, а Черного – отвлечься от транспортной проблемы.
- Для малых бомб нужны бомбометы.
Хорек похлопал глазами, открыл и закрыл рот, совершил еще несколько быстрых мимических движений неясного значения и внезапно заорал:
- Колун! Топай сюда!
После чего, противореча собственным, обозначенным призывом намерениям, побежал в дальний конец площадки, где и находится искомый Колун – небольшого роста парень с обожженным лицом и свежей повязкой на плече.
Черный с интересом проследил за действиями Хорька, и спросил Тихого:
- Что такое бомбомет? Сколько весит?
Тихий медлил с ответом, формулируя:
- Это... очень старая конструкция, она давно не используется. Но еще на Терре, до ядерных бомб и ЭМП, она использовалась. Конструкция очень примитивная, там почти все вручную надо делать. Я видел копию одной из самых старых: это просто кусок ствола или даже трубы на штакетнике. Правда, там использовались пороховые бомбы.
- Ага, - глубокомысленно изрекает Черный и поворачивается к мастерской, - тогда пойдем к Белке. Ты ему расскажешь.
Идея Белке поначалу не понравилась: вернее, он сразу же столкнулся с неразрешимой проблемой материала для ядра и способа его производства. Но сообразив, что для этого можно использовать старые геологические контейнеры, Белка угомонился и стал всерьез прикидывать размеры, возможности и конструкционные особенности нарисованного Тихим аппарата. Чем закончилась прикидка, Тихий тогда не узнал: явилась абра с Пограничья и они с Черным отбыли ее охранять.
А потом Черный отправился на Соленое Побережье, где было принято совместное решение о том, чтобы создать в пустыне подобие сигнальных костров...
Рагон медленно встает, ругается, опираясь на пострадавшую ногу. Идти можно, хотя хромать в ближайшее время он точно будет. С другой стороны, ближайшее время, то есть около пары часов, идти никуда не придется.
Рагон не слышит, но серую тонкую взвесь в небе не заметит только слепой. Он машет Мирту, который тоже собрался к месту взрыва и орет:
- Хей, смотрите быстро. Буря!
На пару секунд караванщики замирают, словно вот только сейчас, наконец, услышали и усилившийся шум ветра, и стон взлетающего песка, увидели ослепшее небо. Тихий качает головой и кричит:
- На тракт, - и думает, что действительно: услышали только сейчас. Уж больно эта опасность, привычная, знакомая, стала казаться маленькой по сравнению с мгновенной смертью от пули и взрывов.
Рагон, который ничего не слышит, но прекрасно видит песчаную поземку и скатывающиеся со склонов мелкие осколки глины, машет рукой своим людям, орет:
- К черту, потом посмотрим. На тракт!
На тракте оставшиеся караванщики уже оттащили тройку относительно целых машин и, использовав их в качестве грузов, натянули куски пенопоры над давешней канавой. Получилось неплохое убежище, куда все и поместились вполне успешно. Тихий нашел взглядом Никласа, с удовлетворением отметил ярко-красные браслеты наручников на его запястьях и занялся собственным плечом. Не велика рана, а досадная и до сих пор кровоточит.
Так что когда сквозь гул ветра и шум летящего песка вновь загрохотало и заорало дурным голосом тревожной сирены, Тихий уронил кусок биоповязки, на которую только что потратил две порции воды, и, вскочив на ноги, ощутимо уперся макушкой в брезентовый потолок.
Мать вашу, а теперь-то что случилось!

В какой-то момент Черный понимает, что не успевает. Умом он понимал это с самого начала, но что-то более сильное, более важное для него, чем доводы рассудка, заставляло его бежать, нарушая все возможные заповеди передвижения по пустыне. И он бежал, по-глупому торопясь изо всех сил, расходуя кислород и силы, словно если не успеет, то и не понадобится, а успеет, то найдет и то, и другое. Он приостанавливается, когда склон такыра оказывается слишком крутым, когда подвижный, принесенный последней бурей песок в ложбинах становится слишком глубоким и он увязает в нем, проваливаясь выше щиколотки, но совсем остановиться он не может.
Черный считает, что если на караван рассчитывали напасть, то как раз после торжища Белой Базы самое удобное время. И место. Тракт петляет между довольно высокими такырами, и за поворотом не то что караван – армейскую часть на БТРах не увидишь. И если очередные нападающие окажутся умнее, то приготовят засаду заранее, и тогда кредит цена и рагоновскому дозору, и внимательности караванщиков. Каравану деться некуда, разве что петлю накинуть через брошенную сто лет назад лежку. И если это случилось, то он все равно не успеет к своим. А если не случилось, если Тихий еще не вывел людей с торжища, то ему незачем так спешить.
И тогда Черный решает, что он торопится по другой причине. Что-то он уже понял, что-то сложилось в единое целое из бесконечного количества деталей, просто он сам еще не понял, что именно.

[/винни-пух/]

Ветер усиливается. Песок ползет по склонам, по ложбинам, и на северо-востоке уже поднялась поблескивающая мутная завеса. Идет буря, не самая сильная, но идти все равно будет невозможно. Черный сбегает вниз, там, где между склонами течет медленный песчаный ручей: искать убежище еще рано, но из-за усиливающегося ветра передвигаться по ложбинкам теперь будет легче.
Он успевает пройти еще несколько фарлонгов, когда видит Это. Это похоже на какое-то диковинное искусственное насекомое: с крыльями, конечностями-манипуляторами и шестью колесами вместо ног. Колеса, а не более привычный для современных аппаратов гусеничный ход, выведены на штангах равномерно в разные стороны, словно эти штанги, судя по тому, что видит Черный, корректируют длину и угол вертикали: колесо, которое наехало на склон такыра, сидит на более короткой штанге и поднято вверх относительно других. Кроме колес и крыльев – тонких серо-белых плоскостей – у Это наличествовали: обтекаемая кабинка с мутными от действия песка фарами по периметру, короткие пустые штанги, наполовину заржавевшие и потерявшие ценное научное оборудование, и вертикальная волокнистая плоскость, задранная, как хвост, и смутно напоминающая антенну. Плоскости неподвижны, датчики-детекторы по обводу кабины и манипуляторов не горят, этой развалюхе, чем бы она ни была, больше сотни лет.
Это просто старая машина, она сломана давным давно. Но Черный смотрит на Это, а Это смотрит на него.
Впору потрясти головой, сбрасывая наваждение, и что-нибудь эдакое сакраментальное сказать. Черный вместо этого обходит древнюю машинерию по периметру, аккуратно соблюдая дистанцию. Махину такую он видит впервые, но пустыня – это пустыня. Здесь и первого космонавта можно найти.
Он должен двигаться дальше, у него нет времени разбираться с внезапно обнаруженным артефактом эпохи заселения Амой, но Черный медлит. Опыт охотника заставляет рассматривать любой механизм на предмет вторичного использования, а дружба с Белкой внушила непреходящее любопытство ко всему двигающемуся и что-то делающему.
Откуда здесь взялась эта махина? Манипуляторы и кабина поцарапаны, ржавчины мало, стекла мутные, покрытия на колесах забиты глиной. Но на самой машине песка нет! Можно представить, что она проторчала под заносом сотню лет, но кто тогда ее выкопал? Или она сама выкопалась? И самостоятельно передвинулась на другое место?
Следов от колес на песке нет, но для пустыни это не показатель: ветер занесет их за несколько минут. Собственно, самоходных аппаратов в пустыне не так уж и мало, ничего удивительного в том, чтобы встретить еще один. Но обычно это бывшие самоходные аппараты, которые вновь обретают подвижность только после работы специалистов или энтузиастов. Означает ли это, что специалисты или энтузиасты где-то рядом?
В этот момент плоскости, в которых Черный справедливо заподозрил солнечные батареи, дрогнули и рывками стали вдвигаться в днище центроплана. Черный восторженно присвистнул и на всякий случай выбрался выше по склону: лапы-манипуляторы были суставчатыми, с многочисленными мягкими манжетами, и могли наращивать длину. Однако, согласно заложенной сто лет назад программе, во время движения они убирались, складываясь в аккуратные, футовой длины штанги, что и произошло со скрипом, задержками и частично. Один манипулятор убраться не смог, и машина, явно собравшаяся продолжить свой неведомый маршрут, остановилась. Видимо, согласно программе, двигаться с выдвинутыми манипуляторами она не могла.
Это выглядело жалко и смешно одновременно: машина снова и снова пыталась втянуть манипулятор, вздрагивала всем корпусом, когда штанга двигалась и замирала с шипящим звуком зверька, так и не сумевшего дотянуться до корма. Черный хмыкнул, спрыгнул вниз и толчком заставил манипулятор довернуть угол и войти в паз. Суставы щелкнули, заскрипели, Черному пришлось еще раз «помочь» – приподнять провисающую штангу, и машина, дернувшись еще пару раз, двинулась с места.
В сторону тракта.
Черный колебался не больше двух секунд. Он впрыгнул на обод кабины, ниже которого крепились многострадальные «лапы», провел ладонями по рельефному порожку границы кабины: вряд ли здесь был сложный запирающий механизм, машина явно гражданского пользования. Раздался щелчок, еще один, верх кабины стал поддаваться усилиям, и машина снова встала. Черный поднял верх, сделанный из какого-то полимера, и уселся в дырчатое сиденье модной в позапрошлом веке обтекаемой формы. Кабинка попыталась закрыться, не смогла – пришлось помочь ей, как давешнему манипулятору, и помесь таракана и трактора отправилась в путь.
Черный задумчиво окинул взглядом пульт: старинные панели, многочисленные экранчики, датчики и кнопки – большинство датчиков и экранов бездействовало, один монитор, по идее долженствующий передавать изображения с камер на манипуляторах или, может, с той странной прозрачной плоскости, сгорел, второй мигал серой зернистой поверхностью отключения. Черный еще немного поозирался, увидел позади себя еще один пульт. Обилие экранов и кнопок на нем подавляло, и он решил, что второй пульт, наверное, должен был обслуживать научное оборудование.
Научный трактор в этот момент накренился, преодолевая препятствие, и Черный вцепился в ручки кресла. Поискал ремни, нашел обрывки, съеденные уже засохшим грибком, выругался и попытался рассмотреть что-то через прозрачную часть кабины. Видимость была хреновой, но, судя по компасу, Это ехало в нужную Черному сторону, и довольно быстро. Он сомневался, что трактор сумеет противостоять буре, но какое-то время он выгадает. В этот момент один из датчиков, а вернее целая серия на левой стороне пульта ожили, замигали, из динамиков внезапно раздался шум и протяжные свистящие звуки.
Как полусдохшая рация. Черный покрутил головой, стараясь умерить собственную фантазию. Потому что какие там радиопереговоры могут быть в пустыне, у кого с кем? Тут сквозь шум прорвались серии щелчков, снова свист, а потом вполне внятный человеческий голос произнес:
- Дан, ты где? Слышу неотчетливо, у меня глючит камера, какой маршрут?
- У тебя маршрут заложен, не кипеши.
- Расскажи это моим пассажирам. У нас буря, видишь?
- Вижу. Вы ее обгоняете на двадцать минут ровно. Я же сказал, не кипеши.
- Да, блин, на фига мне ее обгонять, если я показать хочу?
- Ты мне только что сказал, что камера накрылась?
- Вот ты мне и сбрось запись. Я пойду вторым маршрутом, а ты остановишься, и будешь транслировать. Один хрен никто не разберет, запись это или он-лайн.
Черный опять покрутил головой и для верности ударил кулаком по креслу. Ну хорошо, допустим, та штука вместо хвоста – это таки антенна, раз уловила переговоры специалистов по экстремальному туризму – появились такие как раз после армейского выступления в прошлом году, но каким образом он их слышит? То есть слышит не те щелчки и писки, которые положено слышать по закрытому каналу, а голоса и вполне понятную речь?
Черный попытался идентифицировать устройство связи, оно же декодер, если он правильно понимает. Трактор – не катер и не флуггер, но организация рабочего места оператора подчиняется стандартным схемам. Больше всего на интерфейс пользования походила древняя индикаторная шкала с тройкой верньеров и Черный, подумав еще пару секунд, решительно взялся за дело. Переговоры инструкторов его мало интересовали, так что если он их «потеряет» – невелика печаль.
Из динамиков немедленно полился скрип и стон, от которого в зубах противно заныло, снова защелкало и Черный, сообразив, что щелчки являются первым сигналом зафиксированного канала, остановился. Щелкало теперь дольше, звук то усиливался, то замирал. Потом снова раздался стон и скрежет, Черный разочаровано вздохнул, протянул руку, чтобы повернуть верньер дальше, когда стоны стали перемежаться охами, ахами и высказываниями вполне узнаваемого толка.
- О мой бог, еще… ах… еще…. сильнее…
- Не спеши, детка, сейчас все будет.
- Ох! Ну, пожалуйста… я больше не могу…
- Горячая… горячая, сладкая… ох…
Черный захохотал во все горло, закрыв глаза ладонью. Только сейчас, когда засмеялся, он понял, что сидел, раскрыв рот и с выпученными глазами, как будто бы не слышал ничего подобного в жизни. Он подумал, что слушает порно по радио, сидя в столетнем научно-исследовательском тракторе посреди пустыни, и захохотал еще громче.
Да, пожалуй, ничего подобного с ним действительно еще не происходило.
Отсмеявшись, Черный снова стал крутить верньер: нашел переговоры какой-то станции, геологов, наверное; попал на канал, где тихий механический голос безразлично произносил бесконечный ряд цифр, и заподозрил в последнем негражданское происхождение; услышал на нескольких частотах предупреждение о недостаточности статуса для доступа и требования паролей, и твердо решил, что сумеет доставить трактор Белке, а значит, надо брать управление на себя, а не ждать милостей от программы.
В этот момент трактор наехал на очередное препятствие. Штанга с колесом приподнялась и сложилась, но недостаточно: машина накренилась, Черный пополз в слишком просторном для него кресле, вцепился в подлокотник обеими руками и зацепил рукавом еще за какой-то рычажок под шкалой. Динамик захрипел, взвыл и выдал:

[/винни-пух/]

- …уже отправились.
- Сколько?
- Четвертый затребовал поддержку. Мы дали 10 человек.
- Свяжись с четвертым.
- Слушаюсь. Четвертый потребовал игрушки.
- Давай столько, сколько попросят. Конец связи. Время передам…
Разговор затихает, а Черный продолжает сидеть, намертво вцепившись руками в подлокотники и не замечая ни шороха радиотишины, ни движения «трактора», уверенно повернувшего на восток. Он понял, что именно заставило его торопиться сегодня утром, и что ему нужно будет сделать сегодня вечером, когда он догонит свой караван.
Алек был прав, предполагая чью-то затейливую высокопоставленную интригу со всеми этими новыми бандами, оружием и попытками захватить власть. Алек был прав, рассуждая о капитале, о больших, действительно больших суммах денег, которые вкладываются в эти новые банды, в их оружие, в их обеспечение, в их связь, в конце концов. Алек был прав, придя к выводу, что затеянная Сталлером война – далеко не попытка шайки жадных торговцев перехватить контрабандные каналы. Но несмотря на то, что Алек был связан с террористами, а до этого длительное время работал на Черном рынке, он все же не представляет, насколько велика доля участия государства в противоправных делах собственных граждан.
Можно представить, что раздобытое оружие является не утилизированной списанной партией, что скорее всего оно где-то и фигурирует в каком-нибудь хозяйственном отчете, но нельзя представить, что эту не учитываемую массу списали без участия ушлого СБ-иста. А значит, информация о нем доступна заинтересованным лицам. Можно представить, что связь обеспечивалась каким-то липовым договором с официальным оператором под предлогом хотя бы того же туристического бизнеса, но нельзя представить, что этот договор вошел в действие без визирования в Департаменте связи. А значит, информация о нем доступна заинтересованным лицам. Можно представить, как формировали новоявленные банды из монгрелов и «топляков», обучали и перевозили через Соленое Побережье, но нельзя представить, что эта миграция прошла мимо внимания спутников системы наблюдения. А значит, информация об этом тоже доступна тем заинтересованным лицам, которых, наверное, следовало бы назвать контролирующими лицами.
И эти контролирующие лица могут позволить себе использовать огромные ресурсы с ведома и согласия государственной машины. Потому что они сами эту машину и представляют. А значит, если бы целью было уничтожение обитателей пустыни, этим лицам ничего бы не стоило завершить прошлогодние выступления доблестной амойской армии, просто-напросто повторив успешные военные учения. Но… этого не происходит.
Происходит нечто, друг с другом не связанное или связанное так хитро, что непонятно, чем это должно закончится. Получается, что есть люди, заинтересованные в захвате пустыни как территории и как определенного человеческого ресурса, и эти люди, вкладывая деньги, намерены извлечь из этого предприятия немалую выгоду. И тогда значит, что война – это первый этап операции, уничтожение сопротивления. Эти люди нанимают исполнителей, покупают оружие, обеспечивают техникой, оружием, и даже связью, и в этом не было бы большого отличия от действия таких же людей на любой другой планете, если бы это не происходило на Амой. Потому что на Амой все эти действия нельзя осуществить без согласия верховной машины. Которая, в свою очередь, если бы ей или ее служителям была бы нужна эта территория и люди, действовала бы куда эффективнее.
Это похоже на игру. Игру с определенными, установленными контролирующими лицами правилами. И только эти правила являются ограничителями для действий противников. А значит, он торопится потому, что не знает, как долго эти установленные правила будут действовать.
Разбираясь в интерфейсе навигатора, чтобы откорректировать курс, Черный думает, что знает, мог бы предположить, кому принадлежит эта идея, эта игра. Хотя, убейте, не может даже отдаленно представить ни ее цель, ни причины. Он думает, что сможет объяснить это Тихому, наверное Вуду. Думает, что Рагон ему в жизни не поверит, потому что звучит все это идиотски глупо, и почему-то совсем не думает, что во всей пустыне не найдется и десятка людей, которым такая идея пришла бы в голову.

Вой сирены повторяется. Тихий оглядывает напрягшихся, готовых бежать и драться людей, и громко, перекрикивая вой ветра, говорит:
- Всем оставаться на местах. Флетч, пошли со мной. Осторожно и не высовываясь.
Парень кивает, поправляя пояс и пряча нож за обшлаг плаща, чтобы быстрее вытащить, если понадобится. Тихий вспоминает о том, что парня задело осколками, и не один раз, но отказывается от мысли назначить другого напарника. Откидывает край пенопоры и выглядывает так, чтобы голова оставалась за камнями.
Песок уже несет в воздухе, но видимость сохраняется. На тракте никого нет, ни с одной, ни с другой стороны: скорее всего, что-то с сиреной, вернее, кто-то с сиреной находится за поворотом. Тихий удовлетворенно кивает самому себе, выбирается наружу и перебежками добирается до трещины, где и поджидает Флетча. Тот плюхается рядом через несколько секунд и отодвигает край респиратора: дышать из-за песка и сильного ветра уже тяжело.
Тихий отмахивается: «Залечь и не двигаться», предупреждая вопрос Флетча. Тот понятливо кивает и поудобней располагается на глине. Из-за поворота опять орет сирена и слышится трудно различимый рев двигателя. Тихий с тревогой отмечает, что звук совсем не похож на рев двигателя байка и вытаскивает гранату. Уж что-что, а завалить транспорт проще всего именно с ее помощью.
Нечто воет, рев усиливается, и из-за поворота появляется конструкция, больше напоминающая фантастических кибернасекомых из сериала, чем транспорт: о шести колесах на ножках, с поблескивающей кабиной и чем-то, напоминающим задранный хвост. Транспорт споро передвигается, мелко-мелко тряся сложенными манипуляторами, и воет. Что за черт?
Тихий решает пропустить махину мимо – бросить гранату он успеет – и посмотреть, что она дальше будет делать. Никаких стволовых отверстий или приоткрывающихся люков с выставленными пулеметами он на ней не видит, да и вообще вся эта шестиколесная штуковина не похожа на военный транспорт, скорее на какой-нибудь ходячий геологический комбайн. Так что если она устремилась в светлую пустынную даль, то пускай и едет.
«Комбайн» проезжает мимо них, мимо убежища каравана и вдруг, издав особо протяжный вой, останавливается. Тихий, выругавшись, вскакивает и перебежками устремляется к машине: видимо, придется потратить гранату на неведомого гостя. К счастью, бросить гранату он не успевает: кабинка частично открывается, и из нее, как черт из табакерки, выскакивает Черный.
Рагон тебя задери!
Черный спрыгивает вниз, захлопывает кабинку хитрым способом крысы, а не техника: защемив между створками кусок тряпки и тем самым нарушая герметичность. «Комбайну» это не нравится, он вздрагивает и издает предупредительный писк, совсем не впечатляющий после воя сирен. Черный оглядывается, явно собираясь направиться к байкам, замечает Тихого, стоящего наизготовку с гранатой в руке, тоже останавливается, неуверенно взмахнув рукой, и стягивает маску.
- Хей! Это все еще я!
Тихий кивает и отвечает скорее самому себе, потому что сквозь вой ветра надо кричать, а не говорить:
- Ага.
- Байк обломался, - на всякий случай уточняет Черный, - трактор я нашел по дороге.
- Ага, - с такой же степенью меланхолии соглашается Тихий. Он давно уже привык к этому странному эффекту: «комбайн» или трактор без Черного вызывал тревогу и крайнее недоумение, а вместе с Черным является нормальным видом транспорта. Вот если бы Черный на автобусе приехал, тогда можно было бы и удивиться.
Черт! Почему нельзя оставить все так? Почему нужно вспомнить о нападении, о погибших, о раненых, о том, что война, и том, что они не могут, как раньше, влезть на этот трактор и, наплевав на прибыль от партии софтов, направиться к Белке, потому что это гораздо интереснее?
И тогда Тихий внезапно понимает, что чертовски устал. Настолько сильно, что готов сунуть голову в любой подходящий мешок, лишь бы не думать о том, что произошло, и о том, что надо делать дальше. И хотя Черный не видит его лица из-под респиратора, и слышать не может, Тихий считает, что тот все понимает.
Черный в три шага преодолевает расстояние между ними, невнимательно кивает поднявшемуся Флетчу, и, повернувшись по ветру, чтобы хоть как-то можно было говорить, спрашивает:
- Кто?
И Тихий монотонно, без особого выражения перечисляет погибших. Вот теперь он помнит их всех, все имена, даже кочевников он всех помнит. И Черный их тоже всех помнит, Тихий это видит, и они оба стоят посреди дороги под порывами ревущего ветра и молчат о тех, кто погиб.
А потом Тихий спрашивает:
- С чем приехал?
И Черный кивает в сторону убежища, где находятся остальные караванщики.
- Нам надо торопиться. Очень.

[/винни-пух/]

Утром сенсорный датчик в изголовье кровати успевает включить панораму утра раньше, чем он успевает открыть глаза. Поэтому в первый момент, если постараться, можно представить, что находишься не в колонии, не на базе, спрятанной под силовым и кислородным куполом, а где-нибудь на Альматросе, или Гранд-Гвинее, или еще на какой-нибудь земноподобной планете, чье солнце счастливого золотого цвета и красит небо в лазурно-голубой. И можно представить, если постараться, что спишь на открытой веранде, благо кондиционер, следуя программе, нагоняет влажной прохлады за ночь, а проигрыватель талантливо изображает шум листвы. Очень талантливо, просто таки даже гениально. Для техники, никогда не сталкивавшейся с настоящей листвой.
Старания Александр, или Сашья, как коверкали его сокращенное имя коллеги по несчастью, прилагал примерно два месяца. На большее его не хватило, как, собственно, и всех остальных. Где-то через два месяца новоприбывшие начинали менять дизайн на все более изощренный и отдающий патологиями. Герман смонтировал себе картину ада: огонь, поглощающий комнату, причем картинка сопровождается высокой температурой, характерным потрескиванием и воем пламени. Долгое время она служила эталоном бытового психоза, пока Александр однажды не переспал с Дайян – программистом технической второй и не увидел ее вариант «благостного пробуждения»: спальня по утрам изображала собой морг – с трупами и шумом обмывающей воды.
Но и диссидентские пиршества восемнадцатого века, и готически изыски в конце концов проходили. У колонистов, проторчавших на Скарре больше двух лет, квартиры были безлики и почти одинаковы. Александр считал это безразличие явным показателем депрессии и сознательно, давно и без всякого желания, конструировал себе позитивные зеленые ландшафты. Иногда от этого становилось тошно до боли. Иногда он понимал, что сделал из бытовой программы якорь, метку собственного нормального состояния. Но чаще всего было просто наплевать. И это пугало гораздо сильнее, чем отвращение или злость.
Лучше злиться, целее будешь.
Утренняя летучка, начавшаяся с осточертевшей перепалки геологов, вновь пролетевших со своей экспедицией за Горячие Озера, погрузила его в ставшее привычным полусонное-полубодрствующее состояние, когда кивать в ответ на разговоры собеседника можно, но понимать, о чем идет речь, не выходит. Он прислонился головой к прохладной шершавой обшивке стены, механически отметил, что трое его соседей пребывают примерно в таком же состоянии, и пожалел, что проваливший расследование о пожаре на Третьем Куполе Равен уволился со свистом. По крайней мере, с этим параноиком было весело.
Изображение морга в кабинете шефа было бы гораздо уместнее. А настоящий труп был бы гораздо полезнее, чем его изображение.
- Сашья, - прошептал наклонившийся справа Эрик, второй диспетчер, за каким-то чертом тоже пригнанный на летучку, - ты знаешь, что вечером прибывает почта?
Вообще вопрос звучал провокационно и мог бы быть провокацией, если бы Александр не знал Эрика как облупленного. Почта – это, конечно, не передача секретного груза, но после нескольких, давно еще предпринятых попыток захватить почтовый катер или спрятаться на нем, прибытие почтового курьера занесли под гриф «секретно», и знать об этом важном событии положено было только диспетчеру, принявшему сигнал, начальнику базы, особисту и смене обслуживающих техников, призванных в последний момент. На самом деле о почте знали многие, возможно не все, но многие, и Александр относился именно к ним.
- Угу, - кивнул он, не отрывая взгляда от Дартина, старшего смены геологов, который, нависнув над толстеньким и маленьким начальником транспортного отдела, метал громы и молнии.
- Прибудет наша партия. И Скотт ждет свою посылку, - многозначительно подмигнул Эрик.
Александр кивнул. О посылке он тоже знал и ждал с куда большим нетерпением.
- Угу.
- Участвуешь?
- Угу.
- Тогда до вечера. После 22-00.
Это тоже могло показаться провокацией, особенно преподнесенное вот так: шепотом на ухо, с многозначительным выражением лица, но… но Александр знал и «контрабандистов», и «контрабандный товар», как лично, так и списком, и знал, что при проверке полулегальные эти посылки больше чем на начальственный разнос и докладную не вытянут. Купол не тюрьма, карцера нету.
Когда-то давно, еще в бытность свою абитуриентом – ибо тот, кто не дошел до второго года обучения, студентом не является, а только абитуриентом, как вещал с кафедры знаменитый профессор – читал он на носителе, как бы и не на бумажном, занятную книгу древнего терранского автора. В книге этой речь шла как раз о тюрьме, и рассказ велся от лица одного из персонажей: заключенного, который исполнял в своем секторе роль маркитантки, то есть, мог через охранников, почту, медперсонал или посетителей раздобыть вещи не запрещенные, не опасные, но определенно в перечень бытовых предметов тюрьмы не входящие. Книги, плакаты с голыми девушками, мелкие предметы, чем-то напоминающие семью или дом. Помнится, второй главный герой попросил его раздобыть геологический молоток, а тот долго над этим заданием размышлял, поскольку у молотка один конец был острым, и при большом желании молоток можно было квалифицировать как приближение к холодному оружию. Но, в конце концов, решился, предмет был приобретен и передан будущему владельцу. А владелец этот с помощью молотка прорыл ход в старый технический коридор и слинял из тюрьмы.
Кто бы мог подумать, что спустя столько лет, он, Александр, на чужой планете, Ошосси знает как далеко от родины, будет выполнять примерно ту же роль. Хотя, конечно, основные обязанности по оформлению и доставке по не совсем настоящим документам ложились на Эрика. Но вот поиском и заказом нужных «вещей» занимался Александр. В тех случаях, когда предмет нельзя было просто приобрести через сеть.
Он прикрыл глаза, стараясь выглядеть утомленно, а не откровенно сонно. Представляете? Закрытая комната, или, еще лучше, лабораторный холодильник, там и динозавра спрягать можно, замки заперты, пароли у диспетчера, сканеры работают, а в холодильнике на столе с образцами фауны, выуженной еще в прошлом году в озере Святой Воды, лежит труп. В скафандре, во!
Красота.
После 22-00 по условному Солнечному, к которому, благодаря разнице в наклоне оси, приходится добавлять полуночный и полуденный «час», из которых полуденный составляет тридцать пять минут, а полуночный – пятнадцать, диспетчерская уже давно пустует. Кому интересно торчать перед двумя мониторами и «осьминогом» камер внутреннего пользования? Ну разве что уволившемуся СБ-исту, тот и правда торчал тут вечерами и все пытался заставить дежурных к утру готовить ему сводки за ночь. Крис, помнится, просто послал СБ-иста, и ничего ему за это не было, кроме очередного бессмысленного нагоняя и угрозы уменьшить сумму оплаты. Эрик согласно покивал с постной мордой, и за свои смены честно отчитывался, выдавая записи секса в технических коридорах, оранжереях и даже в скафандрах – чего люди со скуки не придумают – в качестве сводки происшествий. СБ-ист багровел, шипел, но придраться было не к чему. И Эрик быстро и вполне официально освободился от нелепой обязанности.
Однако сегодня наблюдалось исключение: посылки, официальные, уже рассортировали и разложили, промаркировав – часть из них роботы-уборщики уже успели разнести по местам назначения. Неофициальные, вернее «личные», тихонько ждали своих хозяев. Хозяева копались в трех коробках, переругиваясь по поводу невнятных ярлыков.
- А где Эрик? - с легким удивлением поинтересовался Александр.
- А, Сашья… - протянул Скотт, перебирая какие-то плоские предметы в контейнере, - да здесь где-то. Вышел.
- Вышел?
Диспетчер, даже дежурный, выйти, конечно, может, но за каким чертом он выйдет сейчас, когда пришла его посылка и когда должен явиться его компаньон, участвующий в оплате содержимого посылки? Решил выпить все один? Или вынюхать? Или высмотреть?
Александр покружил по комнате, скользя взглядом по пульту и зеленым огонькам тревожных датчиков, посидел в кресле дежурного, поболтал с Невиллом, тоже явившимся за своей почтой и без промедления ее обнаружившим, кстати. В конце концов, вскочил и отправился искать запропавшего компаньона. В тот момент сам себе он так и не признался, что на поиски его подвигнул призрак утреннего трупа, который мог бы освежить атмосферу Купола.
Хотя, говорить о свежести в таком контексте трудновато.
Труп был не классический. То есть, никакой закрытой комнаты, холодильника, запертых дверей и Агаты Кристи. Труп висел на куске кабеля, вытащенного из ближайшей ниши технического коридора, под ногами трупа валялся опрокинутый робот-уборщик, смешно шевеля короткими выдвижными манипуляторами. Труп уже не раскачивался, а плотно, осязаемо висел, занимая реальное пространство и глядя в коридор выпученными стеклянными глазами.
Трупом был Эрик.

[/винни-пух/]

Наверху воет буря. Край пенопоры то и дело хлопает на ветру, приподымаясь между колесами байка и камнем, вниз сыплются песок и мелкие комочки глины. Вуд чертыхается и отодвигается от края еще дальше, но далеко не пересаживается, и закрепить ткань не спешит: буря короткая, это по всему видно, так что ни сорвать «крышу», ни засыпать канаву песком ветер не успеет. Ну вот пусть и хлопает, рагон с ней.
- ...вообще грамотно задумали. Напали с двух концов на караван, сразу разделили. И отдельная группа отсекла людей Рагона. Не будь у нас гранат, настоящих, не отбились бы.
Черный кивает. «Лягушки» не в состоянии причинить большой ущерб, убойность у них не та, а стрелять особо не из чего и патронов мало. Уйти кому-нибудь бы удалось, Черный уверен, что свою группу Тихий наверняка сумел бы увести, если бы пришлось, а вот Вуд – вряд ли: ни опыта у того нет, ни оружия.
- А пулемет? - вспоминает Черный и, громко повторив вопрос, наталкивается взглядом на совершенно расстроенное лицо Рагона. Тот хмурится горько, взмахивает рукой, чуть не попадая по носу Тихого.
- Пропал пулемет, - Рагон и рад бы ругаться по этому поводу, но не может. И не то чтобы вина его, не то чтобы вина его ребят, но… потеряли прекрасное и, главное, заряженное орудие именно они, - когда моих отрезали, пулемет на байке Гальвани был, заряженный и готовый к употреблению. Стали отстреливаться, Гальвани малехо отъехал, стал вытаскивать, да его и пристукнули. А Мох вытащить диски успел и тоже свалился. Пока Мирт к ним пробивался, эти сволочи гранатами шандарахнули, и все. Так ни разу и не выстрелили.
Судьба двух других орудий, к которым зарядов уже не хватило, не менее печальна. Один из них, который тащил Шарик, остался целым и невредимым, но так как на общем совете было решено заряды предоставить на пулемет арьергарда, то упомянутый уцелевший, естественно, не стрелял. Второй, едущий на байке Дева, парня из кочевого поста впереди, почти уцелел: когда убили водителя, байк перевернулся и повредил орудие. Тихий смотрел – починить можно.
Черный кивает: да, жаль, будь у них достаточное количество зарядов, будь у них опыт – атаку они бы отбили гораздо быстрее и с меньшими потерями.
«Нам нужен транспорт», - с тоской думает Черный, вспоминая свои недавние экономические выкладки. Им нужен транспорт, и не байки, а, блин, геологические танки, тракторы и армейские вездеходки, хоть самые простенькие. И аккумуляторы, и батареи, и не фуфлыжные, а гигов на сто. Но ничего этого нет, и не будет. И стоит отдельно поблагодарить Песчаную Деву или кого-то из высоких амойских чинов за то, что люди Сталлера не разъезжают по пустыне в армейских БТРах...
- Судя по плотности стрельбы – считать они за весну отвыкли. Судя по точности – стрелки у них аховские, ориентируются, судя по всему, на то, что просто задавят кучностью. Снайперов точно нет, но считать траекторию худо-бедно могут. Считают, что винтовки в деле лучше, чем гранаты, - Тихий в задумчивости жует нижнюю губу и уточняет, - во всяком случае, те, кто на нас напал.
- Сомневаюсь, что банды натаскивали по-разному.
Рагон вертит головой, пытаясь уловить смысл сказанного по губам: он и четверти не слышит, как бы громко не говорили собеседники, да и света, попадающего в оставленную пенопорой щель, маловато. Когда Черный громко повторяет сказанное, согласно хлопает себя по колену.
- Это верно. Не может быть, чтобы разные. Они ж друг друга еще и как-то узнавать должны.
Замечание Рагона заставляет «штаб» задуматься: а ведь действительно, как-то должны друг друга узнавать. И вряд ли, чтобы по телефону. Связь связью, но если бы такое дело кто-то из посторонних просек, то весть об этом уже б по всей пустыне гуляла. Наверняка связываются и с помощью мобильников или радиосвязи, чему Черный получил убедительное подтверждение, но не только. Связь – для избранных, а как действуют остальные?
- Черт их знает, - бурчит Сиггел, - формы нет, люди разные. Даже если такой крутой, что говорит по спутнику, то что он передаст?
- Пароль, - произносит Тихий, и собеседники молча соглашаются. Да, самый простой и верный способ для заранее запланированных действий. А если нужно действовать спонтанно? На караван готовили нападение, но сроки должны были корректировать в последний момент, особенно если Тихий прав, и нападавшие действительно решили воспользоваться отсутствием дарта.
- Пароль говоришь… тайное слово, - бормочет Вуд и кричит через гул ветра в глубину укрытия, - Майк, где там Никлас? Тащи его сюда.
- Ага, - усы и борода Рагона воинственно задираются. В свирепой готовности вытрясти из владельца паролей не только пароли, но и душу, и кишки, и все, что вообще у того есть, угадываются боль и стыд за потерянных людей, за утраченное оружие и собственное бессилие, - а он у нас, значит, еще и тайные слова знает.
Дежа вю: Никлас снова стоит, вернее, сидит на коленях, чтобы не смог неожиданно двинуться, перед Черным, и Черный опять, в который раз, решает его судьбу. Но Черный думает, что цена спокойствия «шпиона» раз от разу становится все выше.
- Повтори, что говорил о продаже оружия на торжище, - приказывает Тихий, и Черный успевает заметить как Никлас, до этого глядящий ему в лицо, непроизвольно переводит взгляд на Тихого. А для Вуда и Рагона ничего странного ни в словах, ни в тоне Тихого нет. Значит, хозяева Никласа, кто бы они ни были, о личности Тихого не информированы. До сего момента, во всяком случае.
- Я обратился к определенному человеку на торжище и назвал пароль, - повторяет Никлас озвученную ранее версию. Черный хмыкает: столь обтекаемая формулировка достойна предстать на дипломатическом приеме, не меньше. Тихий молчит с непроницаемым лицом, Рагон напряженно вслушивается, не понимает, но и того, что угадал, ему достаточно, чтобы понять: темнит шпион, по роже видно.
- Мужик, у меня семеро парней погибло. Будешь тут пета изображать – я из тебя этих семерых настругаю, понял?
Голос Рагона разносится на все укрытие, наверное, даже наружу слышно. Караванщики, давно закончившие и с перевязками, и с распределением оружия, внимательно слушают необыкновенно громкую работу «штаба», хотя и не вмешиваются. «Штабу» это не мешает: выбор места обсуждения объясняется глухотой Рагона – свет позволяет ему видеть говорящего.
Никлас не реагирует, глядя на Черного. Тот догадывается, что шпион предпочел бы переговорить с ним один на один. Но Черный считает, что у Никласа нет информации, которая столько бы стоила. Вернее говоря, Никлас такую информацию не выложит.
- Расскажи с подробностями, - бесстрастно произносит Тихий. Рагон кривится, откидываясь назад и осторожно меняя положение ноги – все еще болит, зараза. Никлас рассказывает.
- Я узнал от своего источника в Старом Городе, что в пустыне оружие можно купить. Источник передал мне пароль и признаки того, к кому можно с таким паролем обратиться. Это должен быть торговец с желтой повязкой на голове, он должен принять пароль и дать отзыв. Какое у кого из них оружие, можно узнать только на месте. Я нашел такого только на торжище Белой Базы. На Реке подходящего человека не было.
- Пароль какой?
- «Сколько стоит вода после карбонового фильтра». Торговец должен ответить: «после карбонового – не знаю, а после угольного – пять кредитов с половиной».
- Ну и пароль.
Черный думает, что проверить правдивость слов Никласа нет никакой возможности. Что все это может быть ложью, может быть наполовину ложью, и даже может быть полностью правдой, но пользы от этой правды никакой. Это не та информация, которая могла бы быть сейчас важной. А значит, ему нужно найти, придумать вопрос, который дал бы информацию вне зависимости от того, как и сколько лжет шпион.
- Пароль одинаков для всех? На все времена?
Черный вмешивается неожиданно, Никлас отвечает, глядя прямо ему в глаза:
- Я не знаю.
Черный откровенно морщится. Никлас лжет, знает, что и Черный, и Тихий скорее всего понимают, что он лжет, но настаивает. Что это должно значить?
- Ты идешь с нами два месяца. За это время слух о разгроме людей Сталлера пешком до Танагуры дошел. И пароль с тех пор не сменили?
Никлас согласно кивает головой:
- Нет, не сменили.
Рагон, с трудом угадывая реплики фискала – тот говорит слишком тихо, не учитывая временный недостаток собеседника – толкает Вуда.
- Что он говорит?
- Хуйню он говорит, - ворчит Вуд и повторяет громче для Рагона, - врет он. Типа знает пароль, с которым надо обращаться к торговцам, и пароль за два месяца не изменился.
Рагон удивленно вскидывает брови: виданное ли дело? Люди с города торгуют оружием из-под полы, и отдают его любому, кто скажет правильное слово? Да еще и одно? А ведь у них связь есть, хоть и только у главных.

[/винни-пух/]

- Парень, ты не понял? Думаешь, я тут шутки шучу насчет настругать? Думаешь, тут придурки вокруг тебя?
Черный успокаивающе взмахивает рукой,
- Погоди. - И когда Рагон, тихо, вернее он так думает, а на самом деле в полный голос поливая фискала ругательствами, усаживается обратно на корточки, продолжает:
- Если ты знал пароль и сумел купить оружие, и все еще следуешь за нами, то почему ты не купил больше?
- У него не было винтовок или пистолетов. Только гранаты.
- Я понял. Почему ты не купил для других?
Вопрос звучит так странно и даже наивно, что замолкают все: и матерящийся Рагон, и что-то считающий под нос Вуд, и кто-то из караванщиков – с удивлением смотрят то на дарта, то на странного шпиона. Не удивляется только Тихий, и ждет ответа с непроницаемым выражением лица.
Никлас теряется. Зачем бы приставленному соглядатаю использовать свой канал добычи оружия для того, чтобы помочь тем, за кем он следить приставлен? Незачем, совершенно. Но и помогать, используя это самое оружие, фискалу тоже не с руки. И выдавать нелепую историю, от которой за милю тянет ложью, тоже бессмысленно. Так что ты здесь делаешь, мил человек?
Вуд неожиданно громко выдает что-то вроде: «Хе», и заинтересованно смотрит на Никласа. Вопрос Черного с подковыркой, и вовсе не наивный. Рагон не понимает, но тоже смотрит.
Никлас молчит. Напряженно стискивает губы, пытаясь найти объяснение, но все еще медлит. Черный наклоняется вперед, глядя на Никласа снизу вверх. Он и сидя ниже его ростом, но это не имеет никакого значения.
- Наблюдатель, - роняет Черный, внимательно глядя в лицо Никласа. Тот хорошо держит лицо, действительно хорошо, но зрачки мгновенно сужаются, лицо напрягается так, как если бы под одним лицом было второе, показывающее правду независимо от желаний хозяина. Черный видел такие лица, не раз, лица отважных людей, лгущих с той или иной целью, но уверенных в важности своей цели.
Рагон поворачивает голову к Вуду, не уловив смысла слова, толкает того в бок. Вуд наблюдает за беседой так напряженно, что только морщится, не отрывая взгляда от Никласа и Черного. Тихого неожиданно осеняет.
- Ты украл коммуникатор у геолога на торжище.
Черный вопросительно смотрит на своего помощника, и тот поясняет:
- Возле Белой Базы. На торжище у геолога украли коммуникатор и какие-то кредиты, - о дальнейших приключениях не совсем настоящего блонди Тихий не сообщает, посчитав нужным отложить подробный доклад на более подходящее время.
- Так что пароль знал свеженький, - крякает Вуд, хлопая себя по коленке. Черный полагает, что Никлас использовал коммуникатор для связи с другим, куда более важным абонентом, и продолжает, немного бессвязно для стороннего слушателя.
- И выпотрошить тебя себе дороже, так?
Никлас осторожно кивает: медленно, как если бы от скорости движения зависела степень доверия к нему.
- А если … - Черный замолкает, не договорив, кивает сам себе. Нет, везти безгласый труп тоже не выйдет: возможно, связи постоянной и нет, но контрольные звонки фискал должен делать обязательно
- А если применить к тебе активные методы дознания?
Никлас пожимает плечами. Смотря, какие методы, конечно, но опять-таки: а кто и как проверит верность добытого с помощью «активных методов дознания»?
Рагон, которому надоела слишком тихая беседа, шумно вмешивается:
- Какого рагона? Мы его режем или не режем? Что он сказал?
- Не режем, - отвечает Тихий, внимательно глядя на дарта, - он нам нужен. Что-то вроде заложника будет.
- Ага, заложник, - сплевывает Вуд, - ты думаешь, он только про пароль названивал? Он же, небось, отчет выслал. С иллюстрациями.
Черный с мнением Вуда согласен: да, скорее всего, выслал. Может быть, и с иллюстрациями. Но этим отчетом не пользовались для того, чтобы организовать нападение, потому что сам Никлас оставался с караваном, и не просто сражался, а подставился, использовав гранаты.
- Это неважно, - произносит Черный. Он выпрямляется, складывая руки на бедрах. Редко кто может удобно устроиться в такой позе: сидя на коленях и выпрямив спину, но Черный при этом выглядит, как боевая кошка возле охраняемого объекта.
- Это неважно, - повторяет он и невесело улыбается, - наш шпион сохраняет нейтралитет и играет на стороне организатора спектакля. Того самого организатора, для которого и мы, и Сталлер, и все его люди – просто пешки в игре, бросовые метки на поле. Так что убивать мы его не будем, но, наверное, наш шпион понимает, что дальнейший путь он проделывает с закрытыми глазами и ушами.
Никлас снова пожимает плечами. Черный прищуривается, улыбается едва заметно, не то чтобы свысока или презрительно, но точно из того места, откуда видно намного дальше.
- А на торжищах, если таковые будут, мы его будем выпускать.
- Зачем? Чтоб отзванивался, что ли? - громко, на все укрытие удивляется Рагон.
- Да. Иначе мы можем получить другого наблюдателя. Не столь лояльного или вообще никакого.
- Да на хрен нам это надо? - Рагон вскакивает, толкается затылком в «потолок». Ветер, словно в ответ, воет и свистит совершенно нестерпимо, в открытую щель летит куча песка, люди отползают от открытого места и вновь устраиваются подальше.
- Я объясню, - спокойно произносит Черный. В сгустившейся полутьме – кто-то таки прижал край пенопоры – его не видно, но его голос, звучный, неожиданно мягкий, словно обретает волшебную физическую плотность. Как вода, и говорит всегда то, чего ждешь, как воду.
- Я расскажу все, что узнал у Оракула, и все, что успел понять за это время. Это дурные вести и опасная правда, но другой у нас нет.

Буря затихает меньше чем через пару часов, оставляя после себя длинные полоски песка поперек тракта, словно здесь проползли легендарные золотые полозы. Вдоль дороги с непрочной западной стороны рухнули верхние слои, обнажив новые, ярко блестящие полосы цветной глины. С восточной стороны зыбкие барханы нанесенного песка словно пытаются взобраться повыше, посмотреть, что же там, с другой стороны. Ни сегодня, ни завтра они туда не доберутся, но когда-нибудь летом, этого года или следующего, ветер перенесет их через очередную преграду, и вечные путешественники двинутся дальше. Туда, к берегу великого океана, который ни один из этих людей не видел и не увидит никогда.
Черный с помощью Мальта и Вуда подымает на колеса научный трактор – все-таки завалился, бедняга. Но хотя устойчивость транспорта оказалась невелика, живучесть вполне соответствовала требованиями пустыни: встав на колеса, трактор заскрипел, посигналил, задрал пузырчатую мембрану солнечной батареи и начал зарядку. Черный удовлетворенно кивает, одобряя в глубине души готовность машины работать, и направляется к своим людям.
Он попытался рассказать им все, что знал, так чтобы они разделили и его подозрения, и его убежденность в верности сделанных им выводов. Он постарался объяснить все с самого начала, вернее, с того начала, о котором он знал, испытывая неприятный, горький стыд за то, что так долго не рассказывал обо всем этом. Обо всем, что теперь имело значение и началось, как выяснилось, так давно, что теперь рассказывать пришлось так много, словно он хотел скрыть свое знание и только сложившиеся обстоятельства вынудили его говорить. Это не так, не совсем так, но и той толики, что была действительно скрыта, и того объема информации, в которую превратилась вся эта история, достаточно, чтобы Черный терзался стыдом и сожалением.
Он рассказал о том, как на Зеленой и Лунной Озах еще два года назад, до армейской кампании, караваны отбивались от людей, не похожих на кочевников и вооруженных куда лучше, чем обычный пустынный житель. Но тогда кочевники были большой силой и могли бы через третьи руки договориться с армейцами и об оружии, и о транспорте. Он рассказал, как Вешка и лежки по обе стороны Бурой Слюды были вырезаны неизвестно кем, и тогда тоже решили, что это кочевники, но позднее охотники с места бывших поселков принесли на Соленое Побережье пустотелые металлические цилиндры с бойком и курками наподобие древних пистолетов и следами какого-то порошка внутри. Порошок оказался едкой солью и при попадании на кожу вызывал тяжелые ожоги. Цилиндры продали подешевке, хотя они и были почти целиком стальные, и об истории забыли.
Он напомнил, как весной и в начале лета прошлого года кочевники нападали чуть ли не беспрерывно, как караваны не могли выйти за Белую Базу, а со стороны Соленого Побережья редко кто осмеливался выходить дальше Перевалки. Тогда, весной, лишь двум караванам удалось добраться до отрогов Южных Гор и спуститься к берегу. Мелкие абры передвигались только между озами, на лежках никто не останавливался, почти все поселки выше Перевалки и до самой границы присутствия Северной Базы были вырезаны и сожжены. Люди перебирались к воздушным станциям и не рисковали отойти от поселения больше чем на десяток миль. Кочевники словно удвоились, утроились и, как размножившаяся стая насекомых, неслись по пустыне и не могли остановиться. Это было страшно, это было чудовищно, но это и было странно, потому что откуда кочевники могли достать столько байков и чанкеров, гвоздеметов и лезвий, столько воды и воздуха? Но потом армейцы принялись расстреливать кочевников с земли и с воздуха, и об этом забыли.

[/винни-пух/]

Но не все. Те, кто не забыл, пытались узнать что-то в Старом Городе, в Цересе, у контрабандистов, у дилеров Черного рынка, и эти люди кое-что узнали. О том, что кто-то, действуя через подставных лиц, захватывает каналы передачи контрабанды, убирая или заставляя убраться с насиженных мест как разрозненных торговцев, так и целые кланы. О том, что кто-то имеет связи с полицией Цереса, а может и самой Танагуры, иначе как объяснить, что в Цересе появились охраняемые здания и склады, чего там отродясь не было, и охраняются они именно полицией, а не нанятыми на улице монгрельскими бандами. О том, что кто-то развязал войну с наркоторговцами и выдавливает их с рынка, не гнушаясь никакими средствами, так что угроза превратить торговлю наркотиками в монополию кажется вполне реальной. Собранные вместе, эти данные выглядели так плохо, что сходка «бугров» Старого Города постановила искать объединения с «буграми» пустыни, потому что зараза, которая появилась в Цересе, течет и в пустыню.
Но вместо «бугров» к ним пришел Черный. Пришел как старейший из охотников, как представитель многочисленных властителей пустыни, тех ее кусочков, что хранят в себе воду или дают воздух, пришел как Голос живущих в пустыне и говорил от их имени. Он рассказал о странных людях, что выдавали себя за кочевников, не будучи ими, о нападениях на абры и лежки, после которых на трупах находили фильтры и консервы, неразряженные батареи и куски слюды, кости рагонов, платы, клей и целые «гвозди». О трупах, которые оставались почти полностью одетыми, чего раньше никогда не случалось. О банде, захватившей Старый Дот и вырезавшей все его население – Черный сам видел трупы после того, как вместе со своими помощниками и людьми Рагона отбил Дот и уничтожил банду. Такие повреждения обычные керамические лезвия не оставляли, и лазерные тоже. Двое оставшихся в живых пленников поведали ему о водяных лезвиях, а Тихий подтвердил, что такие существуют, вот только кто будет тратить воду на то, чтобы убить? Тогда же впервые всплыло имя Сталлера, не от пленников, а от Старика Неро, добравшегося лишь в самом конце лета за своим катером, впустую потратившего почти все время торговли, потому что не мог летать, пока пустыню делили то кочевники, то военные. Старик мало что знал о новых хозяевах на Черном рынке, но это имя знал, потому что Сталлер был выходцем из Цереса, ушел из Цереса и теперь вернулся, чтобы захватить власть в нем.
И с этим именем, с соглашением «бугров» Перевалки и двух климатических установок, с клятвой Рагона и тем знанием, что дано только людям пустыни, с голосом Песчаной Девы, что звучал за его собственным голосом, Черный пришел на Соленое Побережье. И тогда люди, слушавшие его, принялись готовиться к столкновению, потому что решили – другого выхода нет.
Черный рассказал о крысах. Не о всех охотниках пустыни, но о тех, кто видел чужих нездешних людей на границах, о тех, кто говорил с людьми из Города, и разговоры эти напоминали отравленную еду. О тех, кто шел через пустыню и не находил людей в лежках, в поселениях и озах, но зато встречал там, где их никогда раньше не было. О тех, кому это не понравилось, и когда Черный предложил записывать и хранить услышанное и увиденное, многие согласились, и теперь эти сведения, собранные за год, складывались в одну картину, где выпавшие фрагменты еще ждали своего часа, а собранные говорили о войне.
Черный рассказал о Белке. Великом механике Белке и великом технике, великом фантазере и великом выдумщике. О Белке, который четыре года назад починил старинный танк со звуковой защитой, и как потом на этом танке они: Черный, Вуд, Тихий, Келли, Сванг и сам Белка совершали первые противоразбойничьи рейды. Но ничего не сказал о Белке, который собирал байки и трекеры из чего попало, из любого найденного в пустыне железа, и который однажды, приладив двигатель от разбитого катера на допотопную конструкцию планера, сумел на ней взлететь и едва не разбился насмерть. Он рассказал о Белке, который отработал технологию изготовления крошечных взрывных снарядов и того метательного прибора, который ждет их на его новой базе – бывшей Озе Нептуна, давно исчезнувшего и забытого. Не говорил он и о Белке, который часами тачал тонкие прозрачные зубчатые диски, что должны были двигать по пустыне робота с анимационным модулем в «голове». Он рассказал, что они отправляются туда, к Белке, и что будут идти по прямой, оставляя тракт и надежду на торговлю, но ничего не сказал о том, что боится не застать старого друга живым. Плох был Белка, совсем плох, хоть и бросил закидываться, да видно, пришло его время.
Черный не рассказал об Алеке. Уши Никласа были плотно закрыты, но в караване он был не единственным новым человеком, и Черный, которого Келли укорил бы за паранойю, а Тихий молча поддержал бы, не сказал ни слова о том, откуда и как Пифийский Оракул добывает свои знания. Он лишь повторил вслух: на лежках в границах Северной Базы размещается несколько лагерей, людей насчитывается не менее двух сотен, банды обеспечены техникой, водой и оружием, и скорее всего пришли сюда по их души.
Еще не рассказал он о последней их задумке с Белкой. Не время для этого было.
Он рассказал о людях, которые стояли за спиной Сталлера и его помощников, за полицией Цереса и новыми агентами на рынке контрабанды, так успешно вытеснившими весь старинный клан Грамма. О людях, ни имен, ни лиц которых никто не знал, но о действиях которых, через пятые руки и десятые уши, слухи дошли до «бугров» Старого Города и собирались, и хранились бережно почти год, пока не стали базой, «шкатулкой» с кусочками чужой жизни, по которым можно было отличать одного такого человека от другого. Жаден назвал их кураторами, и чужеродное слово как нельзя лучше подошло к тем, кто режиссировал происходящее, оставаясь за границей видимости. Еще он сказал, что, судя по наблюдениям, эти кураторы не все могут: не могут привести армейцев и залить напалмом все поселения пустыни, не могут посадить своих людей на «конверты» и расстрелять караваны с воздуха, но могут достать списанное оружие и вооружить своих людей, могут купить им еду и байки, могут даже связываться с ними посредством спутниковой связи, но не могут остановить работу обогатительных станций и установок. Поэтому у них есть шансы выжить и победить, если действовать быстро и с умом. Он рассказал о договоренности с «буграми» Старого Города, с «буграми» Перевалки, Серого Ущелья, Антона и мелких оз. И он так и не смог сказать, что вся их жизнь здесь, война и мир, поражения и победы для тех, других, наверное, нелюдей – какая-то игра, и правила этой игры могут измениться. А значит, им надо действовать как можно быстрее. Это знает он сам, знают Рагон и Тихий. Но как сказать об этом остальным – Черный не знает.
Черный сказал своим людям, что они больше не караван, что больше им не торговать, пока не наступит мирное время. Что теперь они – армия, может быть, самая маленькая армия в галактике, но началась война, и они – солдаты, и они будут сражаться, пока не победят или не погибнут. И его люди выслушали его молча
Рагон наклоняется к Черному, собираясь сказать что-то скрытно, тихо, Черный отшатывается в последний момент: зычный голос Рагона впивается в ухо не хуже воплей сирен.
- Надо посылать за моими людьми. Пусть выходят к базе.
Черный кивает, потирая ухо. Рагон не смущается, только воинственно задирает бороду.
- Я так думаю. Пойду я и Мирт. Остальных тебе оставлю. И три байка заберу. На одном мы не доберемся.
Где именно расположены сейчас кочевники Красного Рагона, сказать трудно. Кочевое племя на месте никогда не остается, хотя бы для того, чтобы не провоцировать мирных соседей. Инструкции, данные своему заместителю Рагоном, приказывали медленно дрейфовать по дуге, повторяющей тракт, и по возможности удерживаться от грабежа и поджогов. Экспроприировать собственность других кочевников и подозрительных формирований не возбранялось. И, несмотря на некоторую туманность формулировки, Рагон был уверен: его люди прекрасно поняли приказ и не осмелятся его нарушить. Но вот сам путь дрейфа заранее установить было невозможно, так что теперь Рагон решает воспользоваться системой передачи сигналов, которая с некоторым трудом начала функционировать в пустыне.
Он собирается ехать по тридцатимильным отрезкам спрямлений и, добравшись до лежки, где есть сигнальщики, приказывать подать сигнал о соединении. Если сигнальщиков в лежке или поселении не окажется, Рагон будет действовать сам. Для подобного решительного вмешательства в жизнь поселка ему может понадобиться весомый аргумент.
- Пару винтовок я возьму. И гранат с десяток возьму, мало ли, - Рагон имеет в виду, что часть этих лежек уже может быть близко знакома с бандитами Сталлера, и сама по себе демонстрация оружия их не вдохновит. Ну и шанс повстречаться еще с одной бандой тоже довольно велик.
- Двух людей не мало? - Черный наблюдает, как его люди раздевают кочевников, да и своих, собирают кислород, воду, еду и оружие, как оставляют нетронутыми лекарство и клей, фильтры и батареи, софты, ширку, плитки, запаянные микрочипы – все то, что в пустыне является товаром, товаром ценным, дорогим, долгожданным. Да, они больше не караван, они отряд, войско Пустынной Девы.
- Да рагон его знает, - сплевывает Рагон. – может и мало, а может и нет. Двоих мало кто в расчет возьмет.
Черный опять кивает. Да, двоих людей мало кто опасаться будет, да и эти двое, зная о своей слабости, поостерегутся влезать в неприятности.
- Ладно. Еще Чапек со мной поедет. С третьим надежней.
Надежней: третий может двигаться отдельно, и в случае захвата или гибели основной группы, сможет хотя бы передать известие.
– Гранат может больше возьмешь?

[/винни-пух/]

Глюк, прошу прощения.

[/винни-пух/]

Гранат не так уж и много: и сами караванщики, и кочевники активно их использовали, но в общей сложности двадцать четыре штуки насчитали.
- Тебе самому понадобятся, - Рагон морщится, вспоминая какой «гранате» он обязан своей глухотой, - я по старинке как-нибудь.
- Хорошо, - Черный смотрит себе под ноги, где песок все еще медленно шевелится, как будто бы сам по себе, ведь ветра нет, совсем нет, молчит почти минуту. Рагон с удивлением на него смотрит, а когда Черный подымает голову, поражается выражению на его лице.
- Не сдохни, - говорит Черный, и кажется, что голос у него гудит, как колокол.
- Обломаются, - твердо произносит Рагон и уходит к своим: раздавать последние указания. И только когда отъезжает от места сражения почти на милю, понимает, что его так поразило в лице Черного. Это выражение, открытое, словно он посмотрел прямо в душу, и она оказалась велика.

Печь помещается под северным отрогом, так чтобы самые жестокие бури, приходящие именно с северным или северо-восточным ветром, не могли засыпать устройство. То есть песок, конечно, все равно попадает внутрь, но пока печь не работает, это не мешает. Когда приходит время плавки, печь чистят, продувают воздуходувную систему, загружают топливо – и трудно даже объяснить, не то что узнать, где и как добываются топливные брикеты, не используемые на Амой уже более двухсот лет – в горнило в тиглях складывают собираемое по всей пустыне железо и содержащие его сплавы, затем возводят над печью и кузничной территорией навес, устанавливают емкости с такой дорогой водой – не для того, чтобы пить, а чтобы тратить воду на металл и глазам не верить, что в пустыне возможно подобное святотатство – и начинают.
Дважды печь взлетала на воздух: один раз вместе с «кузнецом», совсем молодым пацаном из Цереса, который утверждал, что работал на мусорообрабатывающем заводе, где они приловчились тырить детали и плавить в тиглях для своих нужд. И в первый, и во второй раз причиной была слишком высокая энергетическая емкость топлива. Белка, которому оба раза посчастливилось находится на некотором, достаточном расстоянии, удивлялся успехам древней химической промышленности и уменьшал порции. В третий раз расплавились формы для ядер – температура полученного металлического варева оказалась чрезмерной, но и с этой напастью справились, установив насосы не только для обогащения воздухом, но и для охлаждения.
Одно время Белка всерьез рассматривал вариант по изготовлению клепанных форм, наподобие творений настоящих древних кузнецов. Но попробовав на практике применить виденные на голозаписях способы, отказался: то ли плохо он их запомнил, то ли вранье все это было. Технология отливки оказалась куда более эффективной, как только подобрали нужный материал.
Белка стоит возле дальнего края навеса, наблюдая, как его многочисленные подручные по очереди выхватывают из горнила тигли с расплавами, тащат длинными кузнечными щипцами подальше, заливают варево в формы и поливают водой. Пар бьет вверх не хуже гейзера, жара под навесом стоит адская, но люди одеты с ног до головы. Длинные фартуки с асбестовым покрытием защищают от брызг металла и кипятка, такие же маски и затемненные до предела очки – лиц не видно, и кажется, что это и правда ад, и в нем туда-сюда снуют бесовские роботы, но не стальные и не полимерные, а из чего-то, что гораздо крепче.
На самом деле сегодня еще ничего, сегодня нет ветра, и навес установлен только сверху. Когда дует восточный или южный, навес ставят сбоку, и пар оседает внутри брезентового коридора, ручейками стекая под ноги и уходя в песок. Адское место кузня в пустыне, адское.
Долго Белка здесь стоять не может. И работать здесь не может, иначе с печкой взлетел бы он, а не цересский пацан. Легкие, схваченные силикозом больше чем на три четверти, отказываются дышать и в гораздо более щадящих условиях. Белка кашляет, во рту сухо, так что даже слюны нет, он с трудом разгибается, переводя дух, и уходит из-под навеса. У него есть и другие дела.
На противоположной стороне плато расчерчена испытательная площадка. Сейчас там раскоряками торчат три бомбомета, мал мала меньше, и трое же человек «орудийного расчета». Выглядят бомбометы именно так, как и описывал их Тихий: штакетник да труба нужного диаметра. Поначалу Белка, лелея свое честолюбие, намеревался и стволы плавить, но столкнулся с неразрешимой на месте проблемой спаивания двух частей трубы. Попробовав несколько вариантов, он решил, что быстрее найти готовые обрезки труб нужного диаметра. Или привезти, в конце концов: свалки Цереса или Старого Города, не в пример пустыне, куда богаче нужным мусором.
Ближайший из «расчета» оглядывается, кивает остальным. Белка натужно кашляет и машет рукой: заряжай.
С крупными снарядами, как ни странно, никаких проблем не возникло. Но Белка полагает, что с бомбами, способными поразить цель только на дальних дистанциях – около четырех фарлонгов – выиграть не удастся. У них нет огнестрельного оружия, нет в таком количестве, как требуется, а значит нужно что-то, что может компенсировать превосходство противника на близких дистанциях. Да, с «лягушками» они тоже неплохо поработали, теперь радиус поражения осколками достигает восьми футов, но вот если бы можно было сделать что-то совсем маленькое. Такое, чем можно было бы стрелять, например, из гвоздемета.
- Первый пошел, - кричит Вольт, поджигая промасленный шнур и отбегая от бомбомета. Отработанная по ходу техника безопасности требует лечь на землю – стволы несколько раз лопались, и снаряды в соответствии с законами физики взрывались на месте – и Вольт хлопается на песок в двух шагах от Белки.
Белка на землю не ложится. Что-то в последнее время заставляет его верить в собственное бессмертие, в то, что пока цель не будет достигнута, пока он не сделает все, что должно – он не умрет. Может, это и неправда, Дева с ним не беседует, но и страха Белка не чувствует. А потому остается стоять.
Бомбомет вздрагивает, гулко бухает зажигательная смесь, сноп искр желтым хвостом высовывается из-под трубы, словно в стволе и впрямь прячется лиса-обольстительница, бомба взмывает вверх, как рыба из воды, а над песком расползается удушливое белое облако дыма. Белка опять складывается вдвое и надсадно кашляет. Почти тут же разносится звук взрыва, над краем плато подымается столб песка.
- Почти фарлонг, - кричит наблюдатель, глядя в бинокль, - разброс четыре фута, «облако».
Белка кивает и машет второму участнику расчета. Этот бомбомет еще меньше, дистанция должна быть совсем невелика, но Белка уже разочарован в этой идее и наблюдает без особого интереса. Да, можно разработать конструкцию для малых дистанций, но какой в ней прок в ближнем бою, если тот, кто стреляет, должен отойти от бомбомета и залечь на землю? Это не выход, бомбометы годятся только на средние дистанции, а для ближнего боя у них кроме гранат все равно больше ничего нет.
С противоположного края плато машут обрывком красной ткани. Белка неторопливо – если бы кочевники или те, другие бандиты, то сигнал был бы другим – двигается навстречу несущемуся со всех ног Хорьку.
- Гонец, - сообщает тот, едва переводя дыхание. Диагноз у него тот же, что и у Белки, просто заболевание еще не на той стадии.
- Давай гонца, - спокойно произносит Белка и смотрит вслед помчавшемуся к мастерским помощнику. Понимание, что он скорее всего не доживет до конца войны, как-то внезапно, залпом, окатывает его с головы до ног, и на несколько секунд Белка замирает. Он знает, что это – страх, просто страх смерти, как у всякой живой твари. Надо переждать несколько минут, и он пройдет. И тогда снова можно будет работать
Гонца – верткого мелкого пацана, Белка видел впервые. Не пустынник, городской житель, и не так уж давно по пустыне ходит: загар на лице хотя и был неровный, как полагается, но кожа была все еще гладкой, видно, что лишь пару раз обгорала. Белка сам не заметил, как начал вертеть в пальцах «танетку», диск с зубцами, которым в свое время так удивлял охотников. Хорек замечает это и машет рукой кому-то на заднем плане.
Больно много новых людей в пустыне появилось. Прямо и не разберешь, где кто.
Гонец кивнул головой, произнес с характерной растягивающей интонацией:
- Здрассьте. Я от Барбра.
- Постарше не нашлось? - безразлично интересуется Белка. Гонец в ответ скалит молодые белые зубы.
- Нет, не нашлось.
- Жаль, - вздыхает Белка, - чем докажешь, что от Барбра?
Лицо гонца вытягивается. Белка еще раз вздыхает, теперь про себя. Когда-то в пустыне слово было незыблемой ценностью. Когда-то ты мог отправить свой товар, положившись на слово охотника, на другую сторону песков и дождаться своего навара. И не раз было, что с товаром уходил один человек, а возвращался другой, ибо в пустыне не было ничего другого, что могло служить лучшей гарантией, чем слово. Когда-то ты мог оказать услугу поселению, и твой друг или враг мог прийти с твоим словом и взять плату. Слово все еще имеет свою незыблемую ценность, но теперь в пустыне все чаще приходится спрашивать его подтверждение.
- Ты че, «бугор»? Я чуть ли не с Северной Базы пру, всю задницу себе сбил, а тебе теперь еще какие-то хреновы доказательства нужны?
- Покажи задницу, - хладнокровно предлагает Белка.
- Че?
- Покажи задницу. Если стер, то на ней следы должны быть. Хотя это все равно не доказательство.

[/винни-пух/]

Гонец открывает рот, закрывает, опять открывает, явно не находя слов для выражения своего глубокого негодования. Лицо его наливается краской, глаза пылают и, делая шаг вперед, к Белке, он непроизвольно стискивает кулаки.
- Да ты совсем охренел? Я от Барбра, я в караване шел! А меня он послал, потому что я самый легкий и самый быстрый! Бля! Нестись аж сюда, чтобы мне такое дерьмо заливали?!
- Какие у Барбра волосы? - перебивает вопли гонца Белка. Тот замолкает, ошеломленный не столько словами, сколько непроницаемым спокойствием Белки, и повторяет:
- Волосы? Какие, на хрен, волосы?
- Это я спрашиваю, какие у Барбра волосы. Если ты шел в караване, то знаешь.
Гонец хлопает глазами, крутит головой, как если бы этим простым движением он мог отменить происходящее.
- Ты не охренел ли, дядя? Какие волосы, Барбра лысый как колено! И бля, можно подумать, что этого кто-то не знает.
- Все знают, - соглашается Белка. С его точки зрения пацан ведет себя, как и полагается молодому нахальному щенку, который возмечтал выбиться в люди.
- Ну, так говори, что он там велел тебе передать?
Гонец опять впадает в ступор, не зная как реагировать на столь быструю смену оценки. Взмахивает руками, сплевывает от души, переводит дух и говорит почти спокойно:
- Если идти от Северной Базы, там к югу есть лежки. Одна совсем мелкая, а три покрупнее. Барбра говорил, что весной там было полно людей на тех лежках, и чем дальше дело было к лету, тем больше людей там собиралось. И кочевников, и своих, и еще каких-то. И мол, поговаривали, что у них есть оружие. Ну, оружие мало кто видел, а байков, мол, и всего такого к ним было в изобилии. К лежкам тем ходили абры, хотя Барбра и не знает, какие, сам он и его знакомцы к тем людям не наведывались, уж больно много их было. А у нас четверо от трясучки в одночасье легли, и еще один навернулся так, что идти не мог. Пришлось остановиться. Барбра поначалу не хотел на лежку идти, лучше мол, переждать своим станом, так чтобы не сильно далеко от тракта, да и к тем лежкам не близко. А крыс все ж послал посмотреть, че там и как. А они вернулись и сказали, что лежка вообще пустая.
К этому времени гонец уже успокаивается, сам увлекается своей историей, и как заправский рассказчик делает паузы и ударения в нужных местах.
- Барбра сам не поверил: мол, может отошли куда, или еще чего. Но Олжик, старший ихний, сказал, что нет, ушли, и не вчера. Ну, тогда мы туда и двинулись. И впрямь пусто, ни людей, ни байков, только барахло всякое пустое. Ну, посмотрели, пошарились, в одной завалине софты нашли писанные. А Барбра все не успокаивался. Да и охотникам тоже чего-то не нравилось. Шарились они, шарились вокруг да около и нашли вот такую фигню.
Гонец вытаскивает из пояса «фигню», аккуратно запакованную в пленку, и передает Белке. Белка с сомнением осматривает ее, потом смотрит на гонца – оценивающе. Понимает ли пацан, что приволок. Тот кивает:
- Это чека из гранаты. Армейской. Их там много валялось. И Олжек потом говорил, что, мол, песок там, где чеку нашли, был не такой. Типа, перемешанный, что он, мол, так не лежит, если не было сильных бурь.
- Да, верно, - Белка задумывается, зажав чеку в кулаке и напрочь забывая о гонце. Если пацан не врет, а вроде как не врет, если Барбра не обманывает, а с чего бы это, то пришлые люди с лежки ушли. И раз ушли с одной, то, наверное, и с других двух ушли. А пойти они могли только в одно место. Хотя, конечно, можно предположить, что у чувака, затеявшего все это, крыша поехала окончательно, и он решил завоевать Соленое Побережье. Благослови его Юпитер-мама.
Но Белке в такое не верится.
- Че мне делать? - спрашивает гонец. Белка, очнувшись, недоуменно смотрит на пацана, потом на окружающих. Наверное, он опять проторчал столбом минут пять, с ним такое бывает. Только свои Белку не трогают, когда такое дело, а гонец не при делах.
- Что тебе делать? - Белка задумывается. - Гони назад, скажи Барбру спасибо. И скажи, чтобы он рвал к Перевалке как можно скорее. А лучше, если вы и там не задержитесь, а уйдете в копи.
-Ха! А товар куда? Обратно принести? - возмущается гонец с таким видом, как будто ответственность за караван лежит именно на нем, а не на Барбре, старом известном дарте, водящем караваны уже более пяти лет. - И потом че? Лапу сосать? На Перевалке всего не купят, а на Соленом и свое есть.
- Можно и обратно принести, - бесстрастно соглашается Белка, - знаешь, твоим, если они у тебя есть, приятнее, если ты вернешься с товаром, чем если ты не вернешься совсем.
- В смысле? - гонец настораживается, ища в предупреждении Белки какой-то двойной скрытый смысл. Белка только пожимает плечами с олимпийским спокойствием небожителя.
- В прямом, пацан. На лежках кто был? Без товара, но с байками, едой и гранатами, смекаешь?
- Да мало ли. Кочевники ж, наверное, - гонец как-то неуверенно пожимает плечами. Белка хмыкает про себя: молодой, дурной, смелый, рвануть через полпустыни одному, чтобы передать весть – это запросто. А чтобы подумать над этой вестью – никак.
- А вы, пока шли, хоть одного кочевника видели? Нападали на вас?
- Так сколько их положили в прошлом году! Конечно, они теперь втихаря держатся. На нас напали возле лежки Гентера. Человек десять, мы быстро отбились. И… и все, - пацан видимо собирается сказать что-то еще в том же духе, даже рот раскрывает, но потом задумывается и несколько секунд издает только неопределенные звуки. Лицо у него вдруг становится растерянным и недоверчивым.
Да, кочевников в прошлом году хорошо приложили. Но еще прошлой осенью те, кто не захотел присоединиться к крысам, продолжали нападать на караваны тем отчаяннее, чем меньше их оставалось. Как раз на границе Северной Базы, напротив озы Трех Дней, вырезали караван Жучары-Пойнта. А потом уже возле Перевалки – абру. Да и на саму Перевалку нападали перед самой зимой. Люди тогда отбились, остатки кочевой стаи убрались не солоно хлебавши, и добили их по слухам аж возле Юты – нового поселения, где людей оказалось больше, чем рассчитывали кочевники. Были нападения, и ранней весною были, иногда совсем уж малыми группами, только чтоб отбить часть товара или пару байков, если абра. А вот теперь нате вам: караван прошел считай три четверти тракта, до Перевалки всего-ничего, а кочевников нет, как сквозь песок провалились.
- Ну и куда кочевники, по-твоему, делись?
В вопросе Белки гонец слышит насмешку, сразу огрызается:
- А ты, конечно, знаешь. Пифийский Оракул нашелся, - но выражение растерянности и работы мысли на лице у него остается. Белка удерживается от усмешки: Оракула в лицо он, кстати, не знает, но кто такой эта одиозная личность – в курсе.
- Знаю. И Оракул, конечно, тоже знает.
- А мне, типа, знать не положено? – кривится гонец. Глаза у него острые, живые, внимательные, и Белка снова мимолетно думает, что желает пацану выжить.
- А голова у тебя, типа, чтобы только респиратор носить? Не маленький, сам подумай. А теперь двигай обратно и предупреди дарта. И подарочек своему дарту захвати.
Подарочек – ящик «лягушек», усовершенствованных до кондиции смертельного оружия. Останется Барбра защищать Перевалку или двинет, как и советовали, в шахтные поселки, а оружие ему пригодится.
Оружие теперь всем пригодится. Белка поворачивается к своим: Хорек и Трекер стоят ближе всего, внимательно прислушиваясь к беседе, но и на дальнем конце полигона, и возле мастерской, и у входа в кузню стоят люди. Слышать разговор они не могут, но то, что гонец от каравана не с благой вестью от Юпитер прибыл, и так понятно.
Белка кивает своим помощникам:
- Заканчивайте с отливкой. Собирайте людей и готовьте груз. Мы уходим.
Если с лежек ушли все – значит, получили приказ, или добрался к ним кто-то из главных. И если они идут на Перевалку: Перевалке, копям, Минеральной станции – всем конец. Если идут к Черному – Черному конец. Если Черный успеет добраться до плато Нептуна – шанс есть, если не успеет – шансов нет. Белка намерен изменить распределение вероятностей.

Как ни странно, а расчеты по скорости передвижения каравана пришлось пересмотреть. В этом не было бы ничего удивительного, если бы пришлось уменьшать скорость: есть раненые, пусть и легко, и передвигаться в обычном темпе, а тем более ускоренном темпе, да еще и по песку, а не по тракту, они не могут. Сброшен товар, но обычная ноша – кислород, вода и еда – не уменьшилась, а даже немного увеличилась за счет того, что нашли на напавших, и за счет их оружия. И пусть это немного, но это «немного» надо нести на своей спине по шестнадцать часов в адскую жару летнего дня и холода летней ночи, которая постепенно становится не временем привала, а временем пути. Ничего удивительного, если бы пришлось останавливаться из-за бурь, все чаще и чаще появляющихся на горизонте светло-серыми столбами-призраками, несущими массы песка, глины, грязи и воды, вернее, еще влажных зеленых водорослей, обитавших на дне какого-то уничтоженного по пути источника. Караванщики споро собрали нежданное богатство, умело отжав и отсосав свежую воду, и спорили несколько минут, пытаясь угадать, какой именно источник разворотила буря: неужто Скалу Девы, что за двадцать миль отсюда? Это было бы обычным делом: рассчитывать скорость передвижения, а потом корректировать расчеты из-за множества факторов, на которые разумный дарт оставляет допуск, вставляя правильную цифру по факту осуществления. Удивительность состояла в том, что скорость каравана, вернее, отряда Черного увеличилась.

[/винни-пух/]

Трактор оказался на диво трудолюбивой и трудоспособной «спящей красавицей», явно поставившей целью отработать проспанную сотню лет. Убедившись в полной трудовой готовности машины и найдя регулятор скорости, Черный велел людям сложить в нее груз, оставив при себе лишь самое необходимое: респиратор, один баллон с кислородом, флягу с водой, гранату и винтовки, у кого они были. В кабину также усадили раненых, которые ехали в тракторе по очереди, кайфуя как от средства передвижения, так и от исключительности положения. Тихий участи этой тоже не избежал, но по настоянию Черного в кабине занимался делом: пытался поймать радиоволны и разобраться с научным оборудованием трактора. Приемник, однако, ловил только шипение и тиканье, и только раз Тихому удалось засечь обрывок текста, явно зачитывавшегося из какого-то произведения: вряд ли в пустыне некий Росарио смог бы найти подтверждение своего искусственного, с помощью клонирования, производства на свет. С оборудованием дела были лучше. Тихому удалось наладить один из мониторов – второй не работал ввиду отсутствия передающей камеры, обнаружил панель управления манипуляторами – оказалось, что трактор умеет очень быстро копать ямы, и схему задания маршрута. Правда, навигатор в тракторе был сломан, так что маршрут можно было обозначить только вручную и на небольшой отрезок времени. Тихий в тот момент подумал, что Черный – чертов везунчик, потому что десять минут или два фарлонга расхождения навеки отменили бы встречу Черного с машиной, и пришлось бы ему догонять их еще по меньшей мере два дня, сворачивать дальше, идти медленней…
Может, Песчаная Дева и впрямь его любит?

Когда караван останавливается на «ночлег», потому что теперь они идут с вечера до позднего утра, и люди спят, завернувшись в куски пенопоры и прикопавшись в песок, Черный долго вертится на своем месте, толчется, встает и бродит по лагерю. Караульный провожает его взглядом, ничего не говоря, и Черный, помаявшись еще минут с десять, уходит: за ближайший бархан, к склону такыра – куда-нибудь. Он уходит недалеко, спускается к холму, а кажется – растворяется в мареве жары, тает в горячем воздухе, и возвращается через пару часов. На четвертый день Тихий не выдерживает и идет за ним следом.
Черный сидит на песке, рассматривая дымящуюся линию горизонта, и ровным счетом ничего выдающегося не делает.
- Спечешься, - меланхолично замечает Тихий, не рискуя сесть на песок, а только опускается на корточки.
- Наверное, - для беседы приходится отодвигать край маски, и Тихий невольно морщится, ощущая, как опаляющая жара прикасается к коже. Словно куском горячего металла притронулись.
- Что ты ждешь?
Тихий не видит лица Черного, но уверен, что тот улыбается. Печально, сдержанно, словно это и не он.
- Не знаю. Больше боюсь того, что знаю, чем того, что не знаю.
Тихий молчит. Мысль Черного по поводу игры, что ведут неведомые твари, он знает и не считает ее абсурдной. Эта планета, это государство само по себе настолько абсурдное и ненастоящее, что то, что в любом другом месте выходит за рамки здравого смысла, здесь вполне может обрести реальность и стать единственно верным решением. Чокнувшиеся от собственной вседозволенности люди играют в «охоту на человека», так почему бы искусственному интеллекту, созданному по их подобию, не сыграть в «войнушки»?
- Обычно наоборот.
- Да, обычно.
- Черный…
- Я не боюсь сдохнуть. По чести говоря, не боюсь и того, что мы все здесь сдохнем. Это не будет правильным, но и неправильным тоже не будет. Я… мы будем стоять до конца, потому что мы люди, потому что это наша земля. И если это всего лишь чья-то игра, и он что-то с этого имеет – мне плевать. И все же, я не понимаю.
Почему-то только сейчас Тихий соображает, что Черный разговаривает свободно, что на нем нет маски, что он сидит на раскаленном песке, который за двадцать минут превращает в сковородку подошвы ботинок. На миг ему кажется, что все, что Черный «ушел», съехал с катушек, что Песчаная Дева, которой поклоняется здесь каждый первый и второй, забрала своего пророка. За этот миг отчаяние – глубокое, ошеломляющее, заставляет его застыть и увидеть, как шевелятся на раскаленном небе звезды, а в следующий миг схватить Черного за плечо, дернуть, чуть не опрокидывая, судорожно искать запасную маску у себя на поясе, пока Черный не выкручивается из-под его руки и, повернув к нему удивленное лицо, не спрашивает:
- Тихий, ты ебанулся? Какого рагона ты творишь?
Облегчение, такое же ошеломляющее, жуткое, разом лишает и сил и запала. Тихий молча усаживается обратно, аккуратно складывает тряпку под пояс. Потом поясняет скучным голосом:
- Решил, что у тебя крыша поехала. Сидишь, на солнышке греешься в пятьдесят пять градусов, без маски… сгореть хочешь?
- А-а, - принимает объяснение Черный. Проводит ладонью по лицу – уже горячему, хотя дубленая кожа жителя пустыни способна выдержать и больше, надевает очки, которые, оказывается, сидели у него на головной повязке, и которые Тихий с перепугу не заметил, потом тоже объясняет:
- Я ж не все время. Буквально две минуты назад.
- Зачем?
- Да рагон его знает, - Черный рассеянно вертит свою маску в руке, медленно одевает, расправляет. Потом задирает край.
- Я что-то не учитываю, понимаешь? Что-то есть еще, чего я не знаю. И мне все время кажется, что я знаю что, но забыл.


Конструкцию называли «волновым оружием». Название было не слишком корректным, но намертво закрепилось за частотным модулятором SDE-34 и его модификациями после их первого использования на Бете-4 системы Мантикоры. Наблюдавший за подавлением восстания колонии корреспондент Федеративного Бюро Информации захлебывался слюной и кровожадными возгласами почти два часа. Затем, на окончательную зачистку, на территорию колонии ссадили корпус десанта, и кровожадный восторг быстро сошел на нет. Согласно датчикам масс, навигаторам и визуальным наблюдениям, внешние, оставшиеся после разрушения форта и окружающих боевых баз строения и дороги были вполне пригодными для использования. В смысле, на крышу здания мог сесть катер, у входа на базу опуститься десантник в боевом скафандре и так далее. Но в реальности оказалось, что ни земли, ни дорог, ни строений больше не существует. Десантный корпус – катера, два флуггера поддержки, 760 человек в полном боевом облачении провалились под землю меньше чем за десять секунд. Волновое оружие породило непредвиденный эффект – вторичный резонанс, успешно продолжавший разрушать молекулярные связи после погашения импульса.
Позднее, когда полетели все найденные лишними головы, когда начальник проекта отравился у себя в кабинете, когда собранные в экстренном порядке специалисты с трех институтов галактического масштаба провели многочисленные дополнительные эксперименты, выяснилось, что катастрофы избежать было нельзя. Вторичный резонанс оказался реальным благодаря мультиплетному эффекту воздействия. У восставших было энергетическое и гравитационное оружие, которым они успешно пользовались, у восставших был термоядерный реактор и у восставших были они сами – что в пересчете на масштаб планетарной войны было немного, но для резонанса – вполне достаточно. На испытательном полигоне предусмотреть такие факторы не могли.
В результате использование модуляторов было запрещено официальной конвенцией. Неофициально же, модулятор несколько раз подвергался перестройкам, благодаря чему убийственный эффект вторичного резонанса снизился, но увы – окончательно нейтрализовать его не удалось, и волновое оружие в любой модификации использовали только в конфликтах, где территория и ресурсы не имели ценности. К счастью для обитателей галактики, таковых находилось немного.
Согласно принятой больше сотни лет назад конвенции, оружие массового поражения было запрещено к распространению в ряде систем, в том числе и в системе Гланн. Но, понятное дело, что никакая конвенция не могла запретить изобретать и использовать оружие собственного производства, в чем периодически подозревали Амой. Синдикат с негодованием отвергал подобные инсинуации, что подозрений не снимало и служило поводом для требования санкций, проверок и снятия ограничений для ряда сделок. Торговля была и оставалась двигателем прогресса.
Однако именно в этом вопросе Синдикат соблюдал девственную чистоту, не хуже правоверных весталок. Славясь более чем фантастическими разработками «модулей широкого профиля», от квазиживых, начиненных имплантами и симбионтами существ, до транспортной и летательной техники с псевдоразумным интерфейсом, буквально сливающимся с сознанием пилота, Амой действительно не производила своего оружия массового поражения. Более того, ни орбитальных станций, ни космического флота, ни даже сколько-нибудь большой наземной армии на Амой не было. Ну не считать же действительной военной силой две военные базы в пустыне, четыре станции наблюдения и реагирования, и воздушный флот численностью, не превышающей два дивизиона? Ерунда, а не армия.
Амой защищалась другим способом, и способ этот оказался настолько действенным, что за триста лет ни один из политических горлопанов Федерации или Южного Креста так и не договорился до войны. Ибо на Амой был только один ценный ресурс, и заполучить его насильственным путем не представлялось возможным. Проще было купить.
Так что ввоз оружия, учитывая определенные трудности с последним как у горожан, так и у прочих жителей Амои, контролировался с необыкновенной для продажной экономики тщательностью. А уж провезти оружие, которое официально считается запрещенным, было действительно чрезвычайно трудно. Собственно, попыток таковых насчитывалось за последние сотню лет не более тридцати, и то в большинстве своем они были связаны с революционным восстанием в Цересе. Может быть, именно поэтому им и удалось протащить модулятор через орбитальные каналы?

[/винни-пух/]

«Конструкция» разместилась в специальном контейнере, и Сталлер мог через внешний крошечный монитор осмотреть свое приобретение. Вид у него был непрезентабельный, тоже что-то вроде контейнера поменьше с контрольной панелью и динамиками. Где-то там должен был быть пульт или трекер связи, но Сталлера это особо не интересовало. Использовать модулятор он не собирался.
- Как запустить ее, знаешь?
Топтавшийся рядом хлыщ встрепенулся, расправил плечи и с гордым видом начал объяснение:
- Модулятор РПГ-301, серия 4, рассчитан на радиус воздействия до четырех объемных единиц, в зависимости от начального импульса, время действия первичное от 0.5 до 2 стандартных часов, время действия вторичное до 10 стандартных часов, активация производится…
- Как ее включить, ты знаешь?
Хлыщ то ли теряется, то ли испытывает раздражение, но лицо сохраняет и улыбается «клиенту».
- Модулятор имеет две системы контроля. Одна позволяет непосредственную установку на панели инструмента, другая – удаленную работу через DEST. И в том, и в другом случае вам следует указать время активации, длительность работы, разброс частот и время повторного использования, если вы хотите…. подтвердить результат.
Хорошо поставленный, с теми мягкими, успокаивающими интонациями, которые рекомендуются матерям, дрессировщикам и коммиявожерам, голос хлыща действует, как колыбельная. Сталлер, впрочем, все сказанное пропускает мимо ушей, предоставляя сопровождающим его лицам – телохранителю и секретарю испытывать на себе методы вербального и невербального воздействия
- Ей требуется подзарядка?
Хлыщ едва уловимо морщится, когда Сталлер снова, несмотря на деликатную попытку поправить, использует местоимение «она», но с готовностью отвечает:
- Да, конечно. Модель работает на батареях, так как аккумулятор оказывает воздействие на работу прибора.
- А от реактора может питаться?
Хлыщ, кажется, подавляет в себе желание закатить очи горе, и с улыбкой поправляет:
- К сожалению, такой способ невозможен. Реактор в случае активации прибора попадает под его действие и разрушается.
На какой-то миг, словно в старом сне, перед глазами встало белое пламя до самых небес: невиданное, невероятное зрелище. И желание снова увидеть это пламя – увидеть, как корчится в огне громада башни – поднимается откуда-то снизу, сжимая горло и заставляя прикрыть глаза. Мечта, пустая мечта, и Сталлер, кивнув представителю, поворачивается к секретарю.
- Сделка подтверждена, - и, не потратив больше ни единого движения или взгляда на хлыща, покидает помещение.
Уже в машине он, обильно набрызгав гель, сдирает маску и, с отвращением посмотрев на гротескно сморщившееся бывшее «лицо», сует ее в утилизатор. Представителю заплатят наличными: оплата через амойские банки привлекает излишнее внимание, и представитель уже через два часа покинет орбиту. Далеко он, правда, не улетит: деньги маркированы с помощью радиоактивных меток, как предпочитают делать службы экономических расследований во всем мире, и уже на выходе из системы представителя остановят. А так как обычно маркируются фальшивые купюры ради установления источника или конечного пункта, то хлыща неминуемо задержат на некоторый срок. И ему будет весьма затруднительно объяснить наличие меток на настоящих купюрах в таком огромном и не задекларированном количестве. Неизвестно, сколько продержится представитель, но в эффективности работы амойских спецслужб Сталлер уверен.
Расколется, куда он денется. А когда кинутся проверять сведения, то установят, что через границу в разных контейнерах и в разное время провозили определенные детали, которые, составленные вместе, дадут частотный модулятор. И следы этих деталей, в том числе и той, что содержит метку поставщика и которую должен был снять поставщик, да «запамятовал», теряются в Старом Городе и Цересе. Восстановить маршруты деталей будет нелегко. Еще труднее – найти конечную цель и настоящее географическое положение оружия. Для людей такая задача почти не выполнима, но для тех, других, для нелюдей, которые способны пропустить сквозь свой мозг такой объем информации, которые способны работать с таким количеством данных – для них эта работа не будет в тягость.
Эти нелюди, те, что так горды и умны, они как маленькие хвастливые дети: так жаждут показать свое превосходство, так жадны до внимания, что поймать их в ловушку не составляет труда.


- Куда ты, на хрен, поедешь? Ты мозгами тронулся? Какой из тебя ездок, рагон тебя задери? Какой из тебя пустынник? Да ты сдохнешь через два дня! - Крон бушевал уже шестую минуту и стал повторяться. Алек молча кивал, смигивая красными от природы и усталости глазами, и пытался придумать что-нибудь.
Придумать не получалось. По данным метеоспутников, с которых ему удавалось периодически снимать информацию, кочевники, или кто они там на самом деле, покинули свои лагеря и двинулись в северо-восточном направлении. Двигались отдельными группами и, судя по вечерней сводке, группа с самого дальнего лагеря направлялась на северо-восток, а две другие в противоположную сторону. И Алек справедливо решил, что нехристи получили какой-то сигнал и теперь собираются всей кодлой выступить против Черного. А у Черного сейчас только караван, и из оружия – остатки Ромикиного «наследства», так что ублюдки от него мокрого места не оставят. А до Белки Черный не успевает.
Если бы у них была связь! Если бы он мог хоть морзянкой какой, хоть условным сигналом, хоть что-нибудь передать! Алек с тоской смотрит в дверной проем, уже совсем не слушая, что говорит экспрессивный его собеседник, и пытается сложить два и два так, чтобы в результате получилось пять, а не четыре. Потому что четыре им не подходит, это цифра смерти.
Идея догнать караван и предупредить не выдерживает никакой критики. Алек это и сам прекрасно понимает, но что предпринять еще – не знает. Послать «огневой сигнал»? Условного сигнала на такой случай у них не было, но если просто подать сигнал бедствия, повернет Черный назад? Или возьмет группу и кинется на выручку? Или пошлет Тихого, а сам останется с караваном и неминуемо погибнет? Но в этом случае хоть какой-то шанс есть.
Алек открывает рот, чтобы озвучить предложение, когда Крон сам внезапно замолкает. Молчание длится несколько секунд, потом Крон медленно произносит:
- Вот что. Надо двигать не за караваном, мы все равно не успеем. Надо рвануть к Старому Городу. Надо найти там кого-то, Жадена или из людей Радика, все равно кого, но из тех, кто держит катера. Надо договориться с кем-то из них и выслать катер.
- С оружием, - вставляет Алек.
- А? - Крон задумчиво жует губу, качает головой, - не, в Старом Городе ты оружие не найдешь.
- Напалм?
- Нет. С напалмом не полетят, - Крон перебирает мысленно знакомых специалистов по перевозке. Ни один из них не летает над пустыней – ни выгоды, ни необходимости в этом никогда не было, да и опасность большая: одно дело приземлиться в Старом Городе или на Побережье, где попустительство контрабанде носит характер почти узаконенный, и совсем другое – пролететь над пустыней, исконной территорией амойских военных. Какой там напалм – найти бы того, кто согласится лететь.
Алек встает, натягивает крутку, ищет среди компьютерного барахла флягу, в которой обычно держит стаут, прикидывает, можно ли использовать ее под воду. По пути находит на ноуте перехваченную передачу, это наводит его на мысль, что если они хотят обеспечить свободный перелет и хоть как-то обезопасить пилота, то надо поднять данные за предыдущий месяц, вычислить режимы полетов армейцев, хотя какой от этого прок, если катер можно попросту сбить. Мысль сбивает с толку самого Алека, он начинает беспорядочно передвигаться по комнате, пока Крон не хватает его за руку и не усаживает на место.
- Ты, блин, сидишь здесь и никуда не рыпаешься. Мне за тебя босс голову снимет. И толку от тебя все равно ноль в Городе. Ты сидишь и думаешь, что еще можешь сделать, понял? Надумаешь – пошлешь еще одного гонца, пока я буду катер искать.
- Катер собьют, - безнадежно говорит Алек, - не выйдет ни хрена. Даже если маршрут ему по аномалиям считать, все равно на хрен собьют.
- Не наверняка. Нории ж вон летал.
- По Побережью, ты сам прекрасно знаешь. Надо что-то другое, что-то… что сбивать не будут.
- Что? Медпомощь? Так такой тут нет. Позывные достать с базы? А ты сумеешь?
- Нет, - качает головой Алек, - да и толку с тех позывных, если сигнатура судна не совпадает. Нет, нам нужен кто-то… кто-то рабочий. Со станций или еще откуда.
- Те не летают. Да никто здесь не летает, кроме армейцев.

[/винни-пух/]

- И не живет, кроме рагонов. И не ездит, кроме кочевников… - Алек замирает с отрытым ртом, неопределенно взмахивая рукой, и Крон, тоже замолчав, с надеждой смотрит на Оракула.
Да, Оракул слегка не в себе, он инопланетянин и даже хуже – каринезец. Он бывший «торчок», и когда слегка напивается – становится похож на спятившую морскую свинку. А когда не слегка, то на то, что он и есть на самом деле – издыхающего от нечеловеческих условий жизни и болезней инопланетянина. Но что-то есть в этом инопланетянине, что-то, что никак не дает ему сдохнуть. Толкает вперед и вверх, и он ползет – вперед и вверх, падает и убивается о твердую поверхность, но все равно не подыхает и продолжает царапаться вверх. И только такой, именно такой человек и может найти решение, какое никому в голову не придет.
- Блядь! Туристы!
- Кто?
- Туристы! Вернее, туры. То есть, те, кто их там проводит! В эту весну помнишь сколько раз говорили, что видели горожан на танках? На прогулке типа? И я даже переговоры их ловил. У них тут своя радиочастота специально выделена.
- Но не летают же.
- Летают. Я их частоту знаю и позывные знаю. И пока будут разбираться, есть у них разрешение или нет, катер успеет долететь.
- А… а когда узнают?
Алек не отвечает: это стоящая идея, он точно знает, что это стоящая идея и она может – должна! – выгореть. Ему просто надо довести все это до ума.
- Так. Позывные есть, сигнатура нужна. Катера старые, это ладно, это типа фишка такая. Но надо незасвеченный катер.
- Все равно надо разрешение.
- Да, надо, - Алек опять встает и теперь бегает по комнате с куда большей целеустремленностью, - да, надо. Отсюда я его не сделаю. А из Танагуры – сделаю.
Крон смотрит на психа-каринезца и пытается поймать его за руку.
- Стой. Тебя нельзя в Город, - Крон не слишком хорошо разбирается в даре загадочного телепата: хрен поймешь как, но работает – вот и вся информация, которой владеют он и его люди. На его глазах Алек не одно чудо сотворил. Хрен его знает, может и на такое способен. Но… но голову ему снимут, если с каринезцем что случится.
- Я не сделаю отсюда, понимаешь? Мне сервак нужен в непосредственной близости, а не хрен знает где.
- Тебя опознают, и тебе кранты.
Алек с удивлением осознает, что вот об этом он как раз забыл. Если опознают, то да: арест, допросы и экстрадикция в лучшем случае. Но так как он состоял в террористической группировке, то шансов на это немного. На спецлабораторию по потрошению мозгов – вот на это шансы очень велики. Так что Крон, конечно, дело говорит, в Танагуру ему нельзя. Это почти наверняка гибель.
Алек еще раз взвешивает в уме все имеющиеся варианты и с упоением, с каким-то восторженным опьяняющим упоением понимает, что не боится. Да, он может погибнуть, запросто. Но он не боится.
Алек усмехается, его усмешка вместе с красными глазами и кругами вокруг них выглядит замечательно зловеще – ни дать ни взять, злобный инопланетный монстр – и говорит, балдея от собственной отваги.
- Крон. Если я не поеду, если не сделаю – нам всем конец. Наш босс и узнать не успеет.


Черный укладывается спать, когда до окончания «ночи» остается часов пять. В голове жарко и пусто, натруженные и чуть ли не обожженные после ежедневной сиесты на песке ноги благодарно «отходят», руки не дрожат, только в самой глубине тела, где-то в животе или под ребрами мелко-мелко трясет что-то. Черный привычно сворачивается клубком под куском пористой пенопоры, но тут же заставляет себя вытянуться. Вытянуться во весь рост и плотно прижаться спиной к прохладному дну ямы.
У «сиесты» есть еще одна причина, о которой Черный не говорит даже Тихому. «Трясучка», синдром двигательного расстройства, распространенный в пустыне немногим меньше, чем вездесущие грибки и лишаи. И если от первых существует немало лекарств и народных средств, второе заболевание требует более основательных методов лечения, коих в пустыне нет и быть не может. Черный, подобно остальным страдальцам глотавший обезболивающее во время приступов и каждый раз вынужденный надеяться на собственную живучесть, года полтора назад обнаружил еще один способ – солнце.
Иногда это позволяло полностью купировать приступ, иногда заставить отступить. По мнению Черного и то, и другое стоило того, чтобы, пугая немногих своих соратников, бродить или сидеть на солнце лишние полчаса-час, увеличивая и без того немалое количество слухов вокруг своего имени. Объяснять что-либо Черному показалось не с руки: во-первых, неизвестно, поможет это кому другому или нет, а вот то, что на солнце в полдень можно живьем сгореть – это известно. А во-вторых, обнаружив способ избегать или отстрачивать приступы, Черный обнаружил у себя и некоторое чувство стыда и как бы ущербности, о которых раньше не задумывался. Получалось, что вместе со статусом дарта он получил и нежелание публично демонстрировать свои слабости или болезни.
Черного это несколько озадачило и удивило. Но с признаниями он не спешил, памятуя о первой причине молчания.
Иметь последователей ему не хотелось. Предложить людям верить в себя как в бога – еще меньше. Тем меньше, чем легче это было сделать.
В животе затихает, Черный думает, что приступа, возможно, не будет совсем, он чертовски не к месту. У него сейчас уже есть один больной, как раз весь сегодняшний день в тракторе корчился, бедолага, не хватало рядышком и его уложить. Потом он закрывает глаза и засыпает мгновенно, сном праведника, у которого нет ни угрызений совести, ни неисполненных желаний, которые могли бы присниться, и просыпается через четыре часа, когда караульный, Флетч, трясет его за плечо.
- Черный. Буря.

Горизонт словно охвачен пожаром. Ровная линия исказилась, поднялась волнами, гигантские клубы плотного серого дыма подымаются вверх с ужасающей скоростью, небо на глазах сереет, выцветает и, кажется, вся равнина вокруг, вся пустыня уменьшается, сжимая людей в песчаной воронке. Меньше чем через пять минут солнце гаснет, превращаясь в бледный выцветший кругляк, воздух запустевает, готовый провести тонны песка и пыли – идет буря. Черный, выматерившись, бежит на другой конец лагеря, толкая по дороге людей и крича:
- Саймон! Вставайте! Саймон!
Флетч делает то же самое, только с противоположной стороны. Их крики словно глохнут в воздухе, ирреальный белесый свет не дает тени, песок под ногами, всегда такой подвижный, легкий, точно замер в обманчивом спокойствии – идет Саймон, Господин Ветер, буря, которая может длиться неделю.
Караван просыпается быстро: шевелятся слои песка, стекая с потревоженных одеял, люди словно выбираются из-под земли, сначала медленно, осторожно, чтобы не наглотаться песка, потом, кинув один взгляд на охваченный буйным движением горизонт, быстро и слаженно. Скатать одеяло, натянуть плащ, выпить пару глотков воды, надеть маски, очки и приготовить респираторы – очень скоро дышать станет невозможно; проверить наличие воды и оружия, проверить и приготовить баллон со сжатым кислородом, проверить обувь, затянуть крепящие ремни и груз – все. Меньше чем через шесть минут караван готов к выходу. За это время серая клубящаяся стена над горизонтом поднялась еще выше, приблизилась с пугающей быстротой, и на ее фоне выделились четыре темно-серых гигантских воронки – пылевые смерчи. Скорость, с которой двигаются воронки, ужасает, и учитывая, насколько далеко сейчас пылевые столбы, их масштабы должны быть чудовищны. Но Черный только удовлетворенно кивает: крайняя левая воронка выглядит меньше остальных, а вторая справа – самой большой, а значит, она самая ближняя, и Саймон, чей центр определяют смерчи, двигается в сторону Белой Базы. Они успеют уйти под правый край бури и отлежаться в песках, когда Саймон их догонит.
Черный машет на юго-запад, караванщики выстраиваются цепью, но двигаются вплотную друг за другом – если не успеют убраться от центра достаточно далеко, окажутся в пылевом тумане, и тогда какое-то время придется передвигаться на ощупь. Черный успевает еще проверить Никласа – успевший привыкнуть к тишине, тот ошалело крутит головой и морщится, успевает крикнуть Тихому, чтобы поставил трактор в конец каравана, и устремляется вперед. Есть ли у него чутье, или просто опыт не позволяет Черному заблудиться даже среди миражей, но своему чувству направления он доверяет больше, чем компасу или навигатору.
Тихий заводит «трактор», с сожалением отмечая, что по такой буре машинка далеко не уйдет, наверное, Черному придется распрощаться с мыслью довести ее до Белки, и включает сирену. На тракторе она явно мощнее, чем обычная сигнальная, которую используют при переходах: высокий, пронзительный звук больно бьет по ушам, но будет слышен даже сквозь грохот бури.
Через бывший лагерь бежит первая тонкая поземка внезапно ожившего песка, едва уловимый звук далекой бури раздается в загустевшем воздухе, и караван двигается. Скоро песок и пыль подымутся в воздух, превращаясь в густое непрозрачное месиво, скоро дальний шум ветра превратится в раздирающий грохот и вой, совсем скоро Саймон смешает и ветер, и песок, и камни, и пыль в одно целое, превращая пустыню в адский котел, но люди не перестанут бороться. Не перестанут идти и надеяться, что выживут и победят.

[/винни-пух/]

До Старого Города остается около трех лиг, когда Келли видит какие-то странных очертаний фигуры, двигающиеся ему навстречу. Потрогав тугую повязку на боку и посчитав мысленно гвозди в поясе, Келли решает не рисковать расположением Песчаной Девы и удаляется за ближайший глинистый отрожек. Дороги как таковой до Старого Города здесь нет, но местность ровная, усеянная небольшими овражками и каменными насыпями, живности никакой нет, воздух замечательный и ближайшая климатическая установка, которая обслуживает уже собственно Большую Танагуру, прекрасно справляется с ветром. Рай, да и только, романтическое место для прогулок, если кому-то нравится любоваться на серые чахлые пески. «Свои», то есть контрабандисты, малые абры, крысы предпочитают либо тракт, либо более северные тропы: там больше ущелий, где можно что-нибудь полезное спрятать, а еще дальше проходит старинная узкоколейка, которой до начала больших летних бурь успешно пользуются.
Так что это за загадочные фигуры нарисовались? Правда, что ли, вышли на романтическую прогулку в количестве шести штук?
Келли удобно располагается в своем укрытии, проверяет гвоздемет, зажигалку и близость напалма в контейнере. Месяца три назад, нет, уже больше, уже, наверное, прошлой осенью, если бы кто-нибудь на его глазах вот так готовился к наблюдению за пришельцами – он бы посмеялся. Кочевники сюда не добираются, район держит Курт, он Черного сильно уважает за какой-то случай, более того, он и Келли кое-что должен, полиция или армейцы сюда в жизни не совались – полная безопасноть гарантирована. А вот теперь он сидит за бугорочком и всерьез прикидывает, как и чем его могут оттуда увидеть и убить, и как и чем он сможет защититься.
Война – это совсем не прикольно.
Через несколько минут, потому как фигуры двигаются как-то неправдоподобно медленно, Келли испытывает желание потрясти головой или протереть глаза. И чем скорее фигуры приближаются, тем сильнее хочется это сделать. Фигуры – совершенно точно скафандры, не новые, легкие, для малых планет и спутников с малой силой тяжести, но все-таки именно скафандры. Шлемы герметизированы, по периметру рассыпаны огоньки датчиков, ярко-оранжевая поверхность блестит на солнце, как предупредительный маяк – Келли таки трет глаза, снова надевает очки и смотрит, что будет дальше.
Скафандры, то есть правильнее назвать их космонавтами, минуют его укрытие, удаляются еще на пару шагов, а потом приступают к взятию проб грунта и воздуха. Не то чтобы Келли был специалистом, но процедуру первичного сканирования знает, наверное, каждый ребенок, и космонавты заняты именно этим: активируют ранцы за плечами, вытягивают щупы, набирая пробы по градиентной схеме – неторопливо и старательно, и Келли снова приходит в голову мысль о школе и лабораторных занятиях. Дикая идея, но лучше, чем мысль о тех самых первых космонавтах, которые приземлились на Амой. С другой стороны, скафандры бывают автономными до степени выполнения первой разведки.
В этот момент один из космонавтов или скафандров неожиданно разворачивается и двигается в его сторону. Определить, собирается ли космонавт дочапать до прячущегося Келли, видит ли он его вообще – невозможно. Но если таки дочапает и обнаружит – объяснить причину своего поведения будет затруднительно. А при раскладе шесть к одному он неминуемо окажется в положении объясняющегося.
Ладно. Келли осторожно приподымается из-за края обвала, машет рукой, потом сразу же падает обратно и ожидает реакции. Выстрелы не слышны, песок сзади фонтанами не взбивается, глина не плавится под лучами высокотемпературной плазмы – вроде пронесло. Он снова выглядывает, задерживаясь подольше: скафандр, направляющийся к нему, застыл на месте, забавно приподняв ногу – сервомоторы заело, что ли? – остальные сгрудились на тропе. Оружия в руках нет, значит – все в порядке.
Келли встает, аккуратно перебирается через обвал, идет к ближайшему космонавту: медленно, не подымая, но протягивая вперед открытые ладони – на всякий случай. Космонавт по-прежнему стоит, не двигаясь, а двое из оставшихся на тропе внезапно двигаются к ним ускоренным темпом. Келли на всякий случай останавливается.
Двое добегают до застывшего столбом товарища, один тычет каким-то небольшим инструментом в панель возле шлема, а второй еще чем-то в ботинок «астронавта». Наконец первый космонавт вздрагивает, медленно встает на две ноги, в тот же момент шлем его распахивается, и из-под забрала показывается встрепанная светло-русая голова. Голова разевает рот, морщится жалобно и выдает:
- Сам не знаю, как так получилось.
- Как получилось, как получилось, - передразнивает его второй космонавт, тоже поднявший шлем, - что было сказано? Не трогать настройки.
- Так неудобно. Не дотягиваюсь.
- Неудобно ему. Это скафандр, а не водолазный костюм, ты в нем никуда дотягиваться и не должен.
Третий стягивает шлем полностью и веско добавляет:
- Балда.
И только теперь Келли понимает, что «космонавты» – дети.

Лгать, называясь полноценным гражданином Амой, смысла не было вовсе, потому что и слепому видно, что никаких признаков ЛИНка в ухе или в других частях тела у Келли нет. Утверждение, что он инопланетянин, ложью, конечно, не было, но опять-таки – было совершенно очевидно, что за инопланетянин может шляться по пустыне в таком крутом прикиде. Впрочем, дети, вернее подростки лет по тринадцать-четырнадцать, не боялись. Разглядывали с любопытством, следили за словами и жестами, словно он был любопытным зверьком неизвестной породы, забавным и неопасным. На какой-то миг Келли испытал что-то вроде обиды, но потом благоразумно решил, что так будет гораздо проще. Да и вообще: делать ему больше нечего, как нормальных детей пугать. Время придет – сами испугаются.
- Значит, не лабораторные.
- То есть?
- Да я как вас увидел, то сразу подумал о лабораторных занятиях. Я-то родился на планете, а половину школьных лет провел на луне. У нас в школе это были стандартные занятия: работа в скафандрах, на орбите, с малыми информационными системами…
- А, повезло вам. А мы почти полгода выбивали из Школьного Совета разрешение. То зачем, то почему... - подросток пренебрежительно фыркает, - не у всех же голубая мечта обслуживать Эос.
Келли ловит себя на том, что расплывается в одобрительной улыбке. Потом думает, что одобрение бродячего инопланетного монгрела вряд ли что-то стоит для амбициозного пацана, и сгоняет улыбку с лица. Но настроение это не портит.
- Значит, здесь вы тренируетесь…
- Ну да.
- И Школьный Совет дал вам разрешение тренироваться рядом со Старым Городом.
- Да, - не моргнув глазом, подтверждает пацан, и Келли не выдержав, фыркает. Хороший пацан, прям как он в детстве.
- И родители разрешили.
Лицо у пацана сразу становится замкнутым, и голос звучит тверже.
- Да.
И с этим все понятно: родители у пацана… формальные, как половина на Амой. Ничего они не знают, ничего толком не читали: пришло сообщение из школы, подтвердили код, и делай что хошь, молодой казак...
- А далеко можете уйти?
Подросток с некоторым, запоздалым, надо отметить, подозрением косится на Келли и уточняет:
- А вам-то что?
- В качестве благодарности за услугу, - широко улыбается Келли.
Услуга – транспортировка на границу между 9-м и 8-м районами в малоудобном, но быстром средстве передвижения, именуемом закрытая платформа, ценится высоко. Гражданский пацан этого не знает, конечно, откуда ему, предложение поступило от чистого сердца после того, как Келли в три касания перенастроил скафандр под пользователя, заодно показав дублирующий интерфейс, который в таких вот старых штуках играет роль не дублирования как такового, а внешнего контроля. Келли предложением воспользовался тоже от чистого сердца и решил отблагодарить.
- На юг-восток-восток, по карте посмотрите, за две лиги есть такое место – Черные Оползни. Это ущелье, там был искусственный сход лавин, так что на поверхности почти вся менделеевская таблица. Потренируйтесь там, пробы потом и настоящим космонавтам не стыдно будет показать.
И ущелье это не используется: ни контрабандистами, ни кочевниками, ни людьми Сталлера – пацаны там ничего не увидят и никуда не влезут.

[/винни-пух/]

Машину приходится бросить где-то через полчаса. Тихий с сожалением отключает трактор, безнадежно застрявший под очередным обвалом песка, и выбирается наружу. Не видно ни зги: серая тончайшая пыль мгновенно забивается под плащ, в ботинки, в перчатки, респиратор всхлипывает, активируя дополнительные фильтры, натужно скрипит. Тихий захлопывает стеклянный, давно изъеденный до полной непрозрачности колпак, и герметизирует настолько тщательно, насколько может. Ему тоже жаль амойского первопроходца. Да и пригодилась бы машинка, а теперь вот будет ждать следующих счастливых пользователей, и то если этим следующим удастся очистить ее от песка и пыли.
Тихий догоняет последнего караванщика – Врона, того, кто только-только очухался от «трясучки», тянет его за рукав. Тот не сразу соображает, что это или кто это: ветер рвет за одежду с куда большей силой и ревет так, что никакие крики не слышны, но наконец замечает рядом человекообразную фигуру, и, стараясь не останавливаться, вытаскивает из-за пояса длинный конец троса. Тихий принимает конец, отступает шага на три и закрепляет веревку на собственном поясе.
Не видно ни зги. Вроде бы из-под основного фронта бури они выбрались, или выбираются довольно успешно, но идти все равно тяжело: буря гонит тонны пыли, земля от неба отличима лишь бледным солнечным пятном, камни и глиняные осколки катятся по земле и скачут, как мячи, и надо стараться не попасть под удар, потому что при такой скорости камень величиной с яйцо запросто собьет с ног и переломит кости. Все смешалось в одно серое душное варево: песок движется под ногами, как живой, миллионы песчинок рассекают дубленую кожу плащей и обуви, забиваются в самые крошечные щели, воздух, как молоко из магнезии, его пить можно, но не дышать, и если бы на караванщиках не было респираторов – все они были бы уже мертвы. Но и с респираторами долго не протянешь.
Осколок глины со свистом впивается в плечо, пробить ткань осколку не удается, но зато удар приходится в незажившую рану. Тихий охает, наклоняется, хватаясь здоровой рукой за плечо, порыв ветра толкает его под неудачным углом – он падает на колени, старается развернуться спиной к ветру и замирает, пережидая приступ боли. Веревка натягивается и дергает его за пояс.
Тихий шипит сквозь зубы, встает, снова опускается на колено. Веревка снова натянута, но толчков он не слышит: впереди идущий остановился, ожидая его действий, и если через пару минут Тихий не встанет на ноги, караванщик впереди дернет веревку трижды, передавая сигнал, и вернется к упавшему, чтобы выяснить, что случилось, и помочь, если еще возможно.
Тихому хватает двух минут: он встает, осторожно делает первый шаг – плечо снова вспыхивает болью, но вполне терпимой, и двигается дальше. Веревка провисает, впереди идущий дергает трос, чтобы проверить – идет человек следом или отцепился по каким-то причинам, и в свою очередь тоже шагает вперед.
Караван идет еще около получаса. Хрипят респираторы, работая на полную мощность, фильтры «тухнут» один за другим, забиваясь пылью, ветер, усиливаясь, сбивает с ног, люди падают все чаще и чаще, песок, пыль, глина под ногами шевелятся и текут, как вода, тяжелая вязкая вода – ноги невозможно вытащить, камни кувыркаются в этой «воде», взлетают в воздух, и когда кажется, что все, что больше ни одного шага сделать невозможно, трос на поясе передает три толчка и, через паузу, еще один.
Остановка. Всем передвинуться к ведущему и использовать укрытие.


Саймон настигает Рагона, когда тот добирается до Последней Лежки. Название свое лежка получила благодаря расположению: очень далеко от тракта, на самой границе действия обогатительной станции. От нее одинаково далеко как до Озы Двух Лун, так и до бывшей насосной установки Нептуна – нынешнего обиталища Белки. Сюда мало кто забредает, так что лежка почти всегда пуста. Но не в этот раз.
Разжигая сигнальный костер четыре часа назад, Рагон начинает испытывать сомнения: может, оставленные на лежках и поселениях люди его предали? Может, в поселениях кто-то поработал да вырезал всех? Или убедили убить сигнальщиков? Может, вообще вся его орда решила кинуть вожака и ушла давно к Южным Горам? Последнее предположение звучит как полный бред, но Рагон испытывает что-то близкое к отчаянию. Он видел, как умирали его люди, видел, как умирали люди Черного – Рагон его задери! Их люди! – умирали от рук ублюдков с оружием, настоящим оружием с кучей боеприпасов, он видел и понимает, как немного у них шансов отбиться от таких ублюдков, как дорого стоит отбиться. Так что на самом деле он просто боится предположить, что на его людей напала такая же свора, только побольше, настоящий отряд, и что все его люди – погибли.
Все – вряд ли, не в привычках кочевников сражатсья до победного с явно превосходящими силами противника, да и байки Рагон не от жадности еще с зимы берег, на мену не отдавал и на пригодность периодически заставлял проверять. Так что машины у его людей есть, и даже если и напали на них какие ублюдки – всех уложить не могли. А раз не могли, то где-то его люди прячутся, куда-то двинули, и рано или поздно он их найдет. Беда в том, что поздно будет равнозначно поражению.
К лежке отправились, решив передневать по-человечески: задолбались закапывать и раскапывать байки, фильтры через день менять приходится, хотя сроку им по неделе – куда годится? Рагон согласился, один черт куда ехать, раз ответного сигнала все нет и нет, а лежка, хоть и дальше от тракта, но не в сторону от пути Черного, а это беспокоит его, чем дальше, тем сильнее. Ехали без особой спешки, рассматривая горизонт и медленно раскаляясь под солнцем, и поняли, что лежка не пустая, только когда след увидели: фильтр от респиратора валялся на песке и был, конечно, сухим, но волоконца только начали пригорать.
Рагон посмотрел назад, где еще не осела поднятая высоко в воздух пыль от их байков, представил, как замечательно она была видна еще за милю, и как замечательно был слышен рев машин, и с чувством плюнул в бороду. Снял маску и плюнул в песок.
Слюна до песка не долетела – плюс пятьдесят уже есть. Рагон надел маску, кивнул Мирту оставаться и приготовиться, если вдруг что, слез с байка и в сопровождении Чапека двинулся к лежке. Остановился, подумал, вернулся к байку, достал запасную головную повязку сероватого цвета – из какого-то медицинского набора парни нарезали – и привязал к щупу. Получился типа белый флаг для переговоров.
Но, правда, выйти к лежке в полный рост, хоть и с флагом, Рагон не рискнул: лежка расположилась в ущелье, обе тропинки к ней, как и верхняя третья, хорошо просматривались и, как Рагон догадывался – прекрасно простреливались. Так что взял левее, подполз к краю обветренной скалы и, удерживая тряпку вертикально, заглянул внутрь.
Обитателей в лежке не наблюдалось. Кочевников или еще каких обременных оружием товарищей тоже. Рагон помянул своих и чужих предков, скинул вниз камешек поувесистее, и заорал что есть мочи:
- Эй, люди. Отзовись кто!
Люди не отозвались. Рагон еще раз внимательно осмотрел лежку: пара вырытых под склоном ниш точно были пусты, остов какой-то машины, приткнутой там же у стены, возможно, тоже был пустым, но здесь Рагон был не уверен: если развалина служит прикрытием, то под ней могли спрятаться не меньше четырех человек. Он вытянул шею, рискуя обратить на себя внимание стрелка, если таковой имеется, и быстро спрятался за край.
Следы внизу были. Ущелье закрывало лежку от ветра, так что на песке остались отпечатки чего-то или кого-то, что волокли волоком и прятали куда-то под ту стену, на верху которой он и торчит. Камешек, значит, он кому-то на башку скинул.
- Эй! Я не со злом! Трогать никого не будем, нам надо только передневать. Заплачу!
Никто не отозвался. Рагон вздохнул: раз на байках – значит кочевники, никто в таком гиблом месте на байках ездить больше не будет, ясное дело, что народ попрятался и ждет, когда кочевники заявятся по тропинке, чтобы, если сумеют – перещелкать их из чанкеров, а если не сумеют, то хотя бы задать жару перед смертью. Ну и что делать?
- Эй! Если здесь кто знает Черного, то я иду в его караване. Байки не наши, клянусь. На нас напали, мы отбились, байки нам остались. А надо срочно найти человечка с помощью. Вот мы и едем.
Молчат, крысюки недоделанные! Рагон в ярости орет:
- Так, блядь, если не отзоветесь, я на хрен лежку разнесу, и никакие чанкеры вам не помогут!
- Не ори. Мы думаем, - внезапно сообщают снизу, и Рагон так же стремительно успокаивается, как и впал в ярость. Раз думают – значит, не пристрелят с ходу. Значит просто люди, а не отморозки Сталлеровы.
- Думай, только недолго. Песок уже дымится.
Снизу не отвечают. Рагон отползает от края, испытывая неизвестно откуда взявшееся желание лечь на спину, раскинуть руки в стороны и смотреть в синее небо. Лежать на спине и впрямь хочется, но не получится: песок впрямь дымится и жжет спину. Рагон садится, отползает еще дальше, чтобы можно было без опаски встать и замирает на середине движения. А песок и впрямь дымится: тяжелый горячий воздух колеблется над песками и пыль – тончайшая, неуловимо мерцающая, подымается в потоках раскаленного воздуха, улетает вверх, все выше и выше, чтобы там, на высоте, быть подхваченной ветром и породить бурю.
Он окидывает взглядом горизонт: ровная тонкая линия, очерчивающая его край, словно расплывается, кажется, что в глаз что-то попало, надо смигнуть и горизонт снова станет горизонтом – незыблемой границей между землей и небом. Но глаза здесь ни при чем: там, за горизонтом набрала силу буря, Саймон, и движется сюда.
Рагон плюхается на колени, ползет к краю:
- Эй. Буря. Идет буря!
Внизу не отвечают, Рагон, выругавшись, опят орет:
- На запад глянь!
Раздается невнятный звук, Рагон слышит обрывок какой-то фразы, потом снизу кричат:
- Отойди от края, слышь? Отойди от края.
- Ага, - отвечает Рагон, недоумевая, зачем выдвигать столь нелепое требование, если не можешь его проверить. С другой стороны, надобность в «дневке» отпала сама собой: ближайшие полчаса они потратят на то, чтобы убраться от бури как можно дальше, а следующие день или сутки, а то и больше, закопавшись под песок, будут ждать окончания ветра.

[/винни-пух/]

Рагон вас всех задери!
Окопавшиеся в лежке люди появляются наверху минут через пять. Рагон, который уже оседлал байк, и, рассматривая на глазах ломающуюся линию горизонта, прикидывает, в какую сторону податься от бури, еле удерживается от того, чтобы снова не наплевать, теперь уже в респиратор. Двое в респираторах и длинных объемных куртках не отличаются от всех остальных обитателей пустыни, если бы не головные повязки: ярко-красная и золотая, и не идиотская перед лицом бури и тремя кочевниками на байках манера держаться за руки с трогательной настойчивостью.
Жених, блядь, и невеста. Или топают на озу, или с озы, где уже обженились. Поздновато для свадьбы, но не то сейчас время, чтобы сроки устанавливать.
Свободной от ладони невесты рукой жених удерживает чанкер. Если он, таким образом, собрался попроситься на байк, то зря он, конечно, это делает. Мирт и Чапек вытаскивают чанкеры мгновенно, а Мирт в левой удерживает еще и гранату.
Жених отводит ствол чанкера в сторону, демонстрируя то ли готовность к переговорам, то ли понимание бессмысленности своей угрозы, и говорит:
- Вы своей дорогой топайте, а мы своей.
В левой руке невесты тоже что-то спрятано, Рагон догадывается, что: кремниевые или полиуглеродные метательные диски – видать один из тех мастеров, что и Черный. На ближнем расстоянии, кстати, аргумент похуже чанкера будет: и заметить трудно, и увернуться.
- Да кто же против, - отвечает Рагон, жестом приказывая своим людям спрятать оружие. А потом вдруг говорит то, что ни говорить, ни делать не собирался:
- Садитесь, - двое стоят неподвижно, видимо, не веря своим ушам. Рагон сам своим ушам не верит, но вылетевшее слово вернуть нельзя. Так что он морщится под респиратором, поминая кого-то из неизвестных родственников, и повторяет, грубо и зло, - садитесь, я сказал, чего застыли? Пехом из-под бури пойдете?
Оба пустынника все еще стоят, назад Рагон не оглядывается, хотя наверняка его заявление и его людей заставило застыть в недоумении, проезжает те десять ярдов, что отделяют его от парочки вместе с их все еще не спрятанным чанкером, и тормозит возле жениха.
- Ну, чего стоишь дурным столбом? Садись. Мирт, посади второго и погнали. Времени в обрез.
Если не успеют выйти за границы бури – машины придется бросить и выбираться дальше пешком. Или остановиться, закопать байки и ждать. А потом опять-таки или пехом переть, или чинить, что можно, и ехать с грехом пополам, если получится. Но больше всего бесит Рагона то, что уходя от бури, они все дальше удаляются от пути Черного. И он ничего не может с этим поделать.


Алек плохо помнит, как он добирался до новоявленного святилища Пифии. Вполне возможно, что и в мешке. Он помнит, как договаривался с Черным о следующей встрече, как «бугор», который прятал его те четыре месяца, пока амойские спецслужбы разыскивали остатки террористической группы, монотонно повторял инструкции не столько ему, Алеку, сколько своему помощнику и, как полагал Алек, его соглядатаю, помнил, как этот соглядатай усадил его на байк, и как они вроде бы отправились в дорогу.
Байком Алек управлять мог, конечно. И не только байком, хотя никогда этим не хвалился, за что сам себе был крайне благодарен. Алек вообще не был склонен к хвастовству и не без оснований полагал, что эта полезная привычка не раз сохранила ему шкуру. Знал бы Чарли, что его торчок-оператор умеет управляться с машинами, да еще в некотором смысле бесконтактно, хрен бы Алек отвертелся от непосредственного участия в операциях. Своему нынешнему боссу Алек тоже не торопился сообщать лишнее, так что сидел тогда в седле, придерживаясь за руль для вида, а машина следовала заложенным курсом, зеркально отображая маневры ведущего.
Что случилось, когда они отъехали на пару миль от Города – неизвестно. Очухавшись далеко на тракте, по-прежнему в седле, но в жестких фиксаторах, Алек поначалу решил, что соглядатай попросту оглушил его непонятно с какими целями, и стал судорожно инвентаризировать собственное тело и имущество. И с первым, и со вторым все было в относительном порядке, и последствий в виде ушибов или тошноты после действия шокера не ощущалось. Понаблюдав несколько минут за распрямленной фигурой соглядатая, Алек от вопросов воздержался и воздерживался, пока они не остановились в какой-то ложбинке перекусить. И не успел слезть с байка, как его опять вырубило.
Он приходил в себя еще несколько раз по дороге: переметенный песком тракт, дымящийся склон бархана, бесконечные подъемы и спуски такыров, корявая глина и пыль, забивающая, кажется, все на свете. Скрипело на зубах, под одеждой, веки распухли и страшно чесались, байки рычали и глохли, но все еще двигались. Алек запомнил, как на одной такой остановке его спутник менял фильтр, и снова отключился.
А первым, кого Алек увидел в своем будущем святилище, был Крон, и на вопрос, а как он, Алек, сюда добрался, ответить ничего не мог. Как добрался? На байке. Еле доехали. А кто привез? Да, подручный «бугра», из новых, его мало кто знает, а что?
Алек промолчал. Соглядатая он больше никогда не видел, и о том, что происходило, предпочитал не распространяться. Все равно свою догадку он не смог бы проверить. Так что, совершая свое большое путешествие обратно, Алек мог бы честно сказать, что никогда раньше здесь не был.
И если уж речь зашла о честности, то предпочел бы и не быть. И не помнить.
Четыре дня они добирались до тракта: ночью, захватывая утро и вечер, и Алек думал, что не зря ничего не сказал о своих водительских умениях, потому что одно дело – гонять байк по треку, и совсем другое – переться на нем же через пустыню, постоянно застревая в песке, проваливаясь в колдобины и вынося зубодробительную тряску на условно ровных поверхностях плато. Первые два дня его непрерывно тошнило, они останавливались несколько раз только для того, чтобы дать ему вырвать бесценный завтрак и, что еще хуже – воду. От ночного холода чертовски болела голова и ныли зубы, от жары мутило и кружилось перед глазами, но чертов желудок не принимал даже воду, и Алек, пытаясь заснуть под покровом пенопоры, едва не плакал от бессилия.
Если они так медленно будут ехать – они не успеют, просто не успеют. Сталлеровским бандам понадобится не меньше двух недель, чтобы добраться до Драконьей Головы, но ведь и Черный двигается им навстречу. И если они успеют предупредить его в последний момент, от этого не будет никакого проку: каравану не уйти от байков, им нужно будет где-то затаиться, что-то приготовить, какое-то противодействие организовать, что-то, что поможет справиться с противником. Господи, да они за оставшееся время должны хоть до Белки дойти, а не успевают никак.
Крон появляется через несколько минут после «отбоя», тычет в руку пластиковую упаковку с присосками лекарственных дермов и какой-то угольно-черный пакетик.
- Лепи желтые, и выпей это дерьмо. Иначе желудок так и будет выворачивать.
«Дерьмо» оказывается углем, оставившим на небе странный привкус чего-то из детских воспоминаний, желтый дерм – каким-то из аналогов димедрола. Через несколько минут Алек начинает бредить, разглядывая сверкающие точки звезд сквозь непроницаемую поверхность пенопоры, и видит, как одна из них приближается, в сиянии и блеске новорожденного светила. И он знает, что это оно – светило нового мира, там, где новые люди на новой земле.
А утром ему действительно становится легче, только голова продолжает болеть.
На четвертый день они пересекают тракт, поворачивают прямо на восток и до самой Реки едут по дороге. Ветер дует им в спину, полируя песком дубленые поверхности плащей, машины скрипят и хрустят, и еще не доезжая до Реки один байк приходится оставить. Крон безразлично машет рукой: «Если мы не успеем, то босс и узнать не успеет», и, оставив машину прямо посреди тракта – батареи все же снимает, не пропадать же – усаживает Алека за спину и двигает дальше.
На Черной Слюде они покупают два байка. Машины, традиционно дешевые на границе, заставляют Алека пережить небольшую истерику и поторопить Крона. Тот, в свою очередь, угрожает облепить неадекватного босса-пациента дермами с ног до головы, усаживает его на машину, введя на всякий случай в навигатор маршрут, и двигает по тракту дальше.
Они не доезжают и до Серого Колодца, когда сворачивают с дороги и двигают на северо-запад. Это убьет и вторую пару машин, но, как и было сказано: если не успеем, то и жалеть некому будет, и Алек знакомится еще с одной обычной для путешественников уловкой. При боковом ветре стоит не только надевать головную повязку, но и затыкать ухо. Начавшийся к утру отит заставляет Алека кусать воротник в попытке ослабить боль, а Крона – возводить очи горе. Необходимость в борной кислоте он не предвидел. Хотя и мог бы.
Еще через четыре дня они добираются до Старого Города, где их ждет новость по меньшей мере странная, и неприятная. Жаден мертв. Пару дней назад «бугор» отправился почтить своим личным присутствием выступление Дага – нового чемпиона цирка, и прямо там возле арены его и прирезали. Ни «сынки» не спасли, ни еще пяток сопровождающих: противник Дага – высоченный, с приживленной в руку пилой топляк, взрезал барьер возле «почетной ложи» и в одну минуту превратил Жадена и его «сынков» в мясной фарш. А потом продолжил крошить всех остальных, выкрикивая что-то непонятное на своем языке и захлебываясь желтой от «плясуна» слюной. Придурка порешили с грехом пополам, хотя он и с гвоздем в одном глазу продолжал крушить направо и налево, но легче от этого не стало.

[/винни-пух/]

И теперь у Файритхи новый «бугор», аж два дня уже, и «бугор» этот изо всех сил готовится к полноценной войне с Добрыней, потому что и пету понятно, что это его рук дело.
К новому «бугру» Алек идти отказался. Крон, собравшийся что-то объяснять бестолковому инопланетянину, несколько раз открывал и закрывал рот, и в конце концов согласился визит временно отложить, благо под масками и очками не слишком приближенные к Жадену подчиненные ставленника бывшего босса не опознали. Или по неизвестным причинам сделали вид, что не опознали. В последнем случае это могло означать, что на случай их приезда были даны специальные указания. Однако, обдумав эту идею, Алек решил, что подозрения необоснованны: каким образом новый «бугор» мог узнать о возвращении Пифийского Оракула, да еще угадав со сроком? А вот как относится этот новый «бугор» к договорам, заключенным с Черным – это надо было еще выяснить. Конечно, Алек знал, что соглашение поддержали шестеро из семи «бугров» Старого Города, но это не гарантировало того, что наследник Жадена будет действительно его выполнять.
- Надо идти на поклон к Курту. Он Черного уважает серьезно. И у него выходы на контрабандистов есть.
Крон сидит на расстеленном на полу толстом матраце, заменяющем постель и кровать в конурах-ночлежках. Алек, предварительно расстелив остатки упаковки из-под купленной по дороге сальты, размещается на другом конце матраса. И думает, что Крон нервничает: смерть босса выбила его из колеи, и временами сообразительность ему отказывает.
- Пилота тоже можно нанять с Черного рынка.
Алек мысленно хмыкает: торчка разве что. Катер засекут в три касания, это без сомнений, да и за какие шиши нанять? Был бы Жаден – дал бы кредитов. А теперь где их взять?
Алек встает. Поправляет пояс, нащупывает в потайном кармане пару чип-сканеров – хоть и двухлетней давности, но у себя в Святилище он их гонял, мысленно перебирает знакомых, которые могли бы согласиться ему помочь или должных ему что-нибудь. Последних как-то маловато, но Алек больше рассчитывает на парочку добрых знакомых еще со времен господства Меченого. Если они еще живы и не свалили с Амой.
- Ты куда? - удивляет Крон.
- В Церес. А потом в Нил Дартс.
Крон открывает рот, чтобы объяснить невозможность самостоятельных походов своего подопечного, но Алек только качает головой.
- Если тебя засекут, то сразу станут интересоваться, чего это «сынок» Жадена не явился засвидетельствовать почтение новому боссу. А меня тут в лицо, кроме пары «сынков», никто не знает.
- Зато в Цересе...
- Не фони, Крон. Даже если в Цересе до сих пор ищут террористов, то вряд ли заподозрят искомое в пустынной крысе.


Саймон свирепствует.
Камни, песок, глина, пыль – все мечется в воздухе с одинаковой скоростью, катится и течет по земле, сбивая с ног, как быстрая весенняя река. Этой весной им не доводилось попадать в страшные пустынные дожди, когда с неба за считанные минуты падает накопленная за десять лет вода и несется по древним, давно высохшим руслам. Но от воды в русле можно убраться, а от бури не уйти.
Из центральной части фронта выйти удалось. Черный идет впереди каравана, едва ли не на ощупь продвигаясь в сером буйном вареве, и буквально упирается в поверхность скалы. Хмыкает про себя – не так чтобы часто, но иногда его самого удивляет собственная память, хотя на сей раз он ошибся не менее чем на пару десятков шагов. Но все равно – дергает условным сигналом канат, сигнализируя о найденном укрытии, и продвигается вдоль каменистой стены. Ветер и песок изъели ее камень, превратив поверхность под рукой в причудливый барельеф, и Черный, нащупав знакомую трещину, уверенно делает несколько шагов вдоль, а потом подныривает под низко нависшую арку. Там, под нависшим склоном скалы, зимний собрат Саймона выдолбил обширную нишу, в которой можно переждать несколько дней, если буря затянется, без риска быть погребенными тоннами песка и пыли. Другое дело, что этих нескольких дней у них нет.
О конструкции входа Черный сообщить караванщикам не может, и, дождавшись Вуда, оставляет его стелить пенопору, а сам возвращается под арку. Он ловит Сиггела за рукав, дергает вниз – монгрел и впрямь высоченный, и встреча с аркой для него точно завершилась бы разбитой головой. Ему и так приходится нелегко: кроме роста он отличается крепким телосложением, так что, даже сгибаясь в три погибели и матерясь в респиратор, едва ли не ползком передвигается под камнем. Глядя, как Сиггел протискивается и кряхтит, Черный ни с того ни с сего вспоминает, что у того есть вообще-то семья: пара парней, один постарше другой помладше, и он видел обоих, когда они, как примерные женушки, пришли провожать своего муженька в поход. Тот, что постарше, был сам похож на Сиггела, только не такого мощного телосложения и поприглядистее. А младший был совсем пацан, и глаза у него были на мокром месте, и что-то он там совал Сиггелу в руку и шептал на ухо, приподнявшись на носочки. Смешной. И Черный почему-то думает, что Сиггел крепко любит своих парней.
Тихий является последним, протягивает Черному конец троса – все на месте, все добрались, и тоже вползает внутрь. С южной стороны, откуда сквозь мелкие щели клубится пыль, накачиваемая бурей, уже растянули и закрепили брезентовые полотнища. Ближе к восточной, непродуваемой стороне пенопору бросили у стены, на связках нагревательных стержней уже греют воду для консервов, а несколько человек споро меняют фильтры на респираторах.
Черный усаживается рядом с одной такой связкой: Мальт уже распаковал свою часть консервы и приготовил контейнер для бурды. Черный стягивает респиратор, осторожно, сквозь зубы, втягивая воздух. Не то чтобы им было приятно дышать, кислорода здесь уже откровенно мало, да и Саймон бушует, но его люди дышат более или менее нормально, а значит его ощущение – горечь, затхлость, душная неживая жара – означает, что лечение солнцем не дало нужных результатов. «Трясучка» начнет колотить его через несколько часов.
Как же не вовремя…
Мальт протягивает ему первую порцию бурды, Черный кивает в знак благодарности, начинает есть – степенно, осторожно дуя на ложку перед тем как глотнуть. Его медлительность не имеет никакого отношения к достоинству: приближение лихорадки начисто лишает его и вкуса, и самого ощущения голода. Черный просто знает, что поесть надо. Тем более, если «трясучка» все-таки свалит его с ног.
Тихий говорит о тракторе, который пришлось оставить. Говорит как-то даже немного виновато, Черный кивает, внимательно глядя на его шевелящиеся губы. Слух то пропадает, то включается, и Черный опасается пропустить обращенные к нему слова, тем самым выказав невнимание. О том, что лихорадка может лишить его куда большего, чем чьи-то пропущенные слова, думать не хочется.
- Да ладно, не много было шансов на то, что мы довезем его до Белки, - Черный не договаривает: шансы на то, что у Белки будет время заниматься старинным транспортом, тоже были исчезающее малы. Тихий это и так понимает. Использовали по мере возможности – и за то спасибо Песчаной Деве.
Мальт протягивает Тихому его миску, и тот принимается за еду: куда более охотно, чем его дарт.
Фильтр в респираторе Черный заменил. И подачу кислорода проверил. Потом проверил компас, навигатор и батареи. Потом расстегнул ботинки, давая ногам отдых, и уселся, опираясь спиной о выбоину в стене. Потом достал это.
Черный принимал стимулятор второй раз в жизни. Беспощадно сильная штука в тот момент полностью сняла боль в сломанной лодыжке, и он прыгал по ущелью, как молодой рагон. Отморозки им тогда попались те еще, дрались насмерть и та, и другая сторона. В конце концов, Черный, прихватив Барбра, который тогда тоже еще не водил караваны, выполз по склону наверх и, обогнув скалу, напал на кочевников сзади. К счастью, у той стороны огнестрельного оружия еще не было.
Отходняк потом был страшный: Черный глючил почти два дня. То ему казалось, что Ерш и Светан опаздывают, а значит, на озе Двух Лун что-то случилось, и надо идти выручать ребят. То казалось, что это Утани кинул его на Перевалке и свалил неизвестно куда и неизвестно как. А однажды он решил, что заблудился в катакомбах и значит, Рыжий зря рассчитывает, что он выйдет. Что бы ему тогда не казалось, каждый раз он порывался куда-то идти, пока лекарь с Белой Базы не велел привязать его к чему-нибудь. А когда очнулся – не различал ни цветов, ни запахов, ни вкуса, и харкал кровью еще с месяц. Смещенный перелом и порванные связки заживали полтора месяца, и Черный про себя пообещал, что к такому решительному средству он прибегать не будет. Без крайней надобности.
Ну вот она и наступила, эта крайняя надобность. Потому что ждать, пока Саймон утихнет, они не могут.

[/винни-пух/]

Отчет оформлен по всем правилам. Образцовый отчет, если так можно выразиться, эталон бюрократической переписки. Именно по строгости оформления и безапеляцонной точности текста можно оценить степень нежелания Аиши предоставлять Минку материалы. Особенно после настоятельного требования последнего не подвергать данные ни цензуре, ни проверке, ни какой-либо форме анализа. Ясон полагает, что глава безопасности, смирившись с приоритетностью проекта, воспринимает его требования как определенную форму недоверия или сомнения в его, Аиши, объективности и верности долгу. В некотором смысле он прав.
В некотором смысле прав и Рауль, указывая на несоответствие целей проекта и отдельных предпринятых мер: по его мнению, вмешательство должно быть ограничено строго официальными мероприятиями. Отчасти Ясон согласен с давним другом: такой способ дал бы такой же эффект без риска на какой-то стадии привлечь повышенное внимание чужих агентов и спецслужб, но и потребовал бы значительно больше времени. А он пытается реализовать проект в максимально сжатые сроки. Последнее вызвано причинами личного свойства, а посему- не подлежит обсуждению.
В некотором смысле права и Юпитер, предполагая в своем детище замашки единоличного правителя. Отчасти правы и многие другие, предполагая то одно, то другое: и члены Синдиката, и держатели акций концерна «Тайга», и генерал Мортон, до сих пор убежденный, что кампанию по зачистке пустыни ему предложили провести с целью дискредитировать его в глазах как подчиненных, так и военных представителей других держав, и многие другие очень разные люди, так или иначе связанные с проектом «Земля-2». Иногда Ясон удивляется количеству и разнообразию версий, но чаще испытывает своеобразное удовольствие: такое разнообразие и количество может быть вызвано только действительно большим, сложным, затрагивающим многие сферы деятельности, делом.
Отчет Аиши – 19 листов, шрифт 3.2 пикселя – откладывается в памяти четким набором фактов в хронологическом порядке и таким же четким перечислением предполагаемых и рекомендуемых мероприятий. Следом за отчетом идет сырая информация, предоставляемая по настоятельной просьбе Ясона. Объем предполагает интенсивную работу сроком не менее трех часов, и Ясон без колебаний подтверждает отказ от обычной процедуры редактирования: корректировку последовательности, ликвидацию неподтвержденные ссылок, стирание повторов и упоминаний несуществующих лиц, объектов, явлений и событий. Ценность сырого материала заключается в возможности самостоятельного, свободного от приоритетов исполнителей, анализа, и Ясон как никто другой представляет истинное значение такой свободы.
Когда сообщение об исчезновении мелкой банды в Старом Городе под предводительством некоего Клыка попадается ему на глаза в третий раз, Ясон переводит сообщение в базу данных о перемещениях, помечая количество и качество лиц как непроверенную информацию. Проводить сравнительный анализ на основе такого рода сообщений – работа утомительная и не слишком успешная: верибельность и точность информации оставляет желать лучшего. Какую-то ее часть удается проверить с помощью его собственных свободных агентов, какую-то – используя данные наблюдения коммуникационной сети Юпитер, но территория действий как указанных участников, так и агентов часто находится вне юрисдикции Синдиката, а это затрудняет работу.
Однако при всех неизбежных недочетах и неточностях полученных материалов можно с уверенностью заключить: бандитские или около того формирования, как в Цересе, так и в Старом Городе с одной стороны – повысили свою активность по сравнению с прошлым годом почти на 28%, с другой стороны – появилась тенденция быстрого формирования и исчезновения подобных образований. Это означает, что идея его подопечного прошла практическую проверку и показала отличные результаты. И, судя по сопровождающему подобную ротацию криминальных элементов обилию слухов и предположений, истинное положение вещей до сих пор остается неизвестным.
Есть в этих результатах один нюанс: отчеты агентов из окружения объекта свидетельствуют, что количество перемещенных и указанных другими участниками операций исполнителей не совпадают. Возможно, объект заподозрил измену в рядах исполнителей и принял меры, возможно, предпринял определенные действия по обеспечению собственной независимости. Уровень куратора объект оценить не может, и в этом случае несоответствие является лишним подтверждением его высокой способности к анализу текущих событий.
Ясон отмечает вновь возникшее настойчивое желание побеседовать с объектом лично, оценить его уровень, и вновь с некоторым сожалением отказывается от этой идеи. Да, непосредственный контакт с объектом много бы дал для прояснения его мотивов и целей, но информация о кураторе в любом случае оказала бы существенное и совершенно нежелательное воздействие на объект. Остается полагаться на мнение агентов и наблюдателей.
Следующие материалы содержат сведения о деятельности контрабандистов некоего Магика, активно эксплуатирующего посадочную площадку для малых катеров, прикрываясь липовым сертификатом на право проведения туристических рейдов.
Затем следует отчет о деятельности настоящей лицензированной фирмы, проводящей подобные туры с использованием транспортных наземных и малых летательных средств. Ясон отмечает, что посадочную площадку лицензированная фирма делит с нелегальной, по-видимому, не догадываясь, что формально они являются конкурентами.
Следующий материал вызывает куда больший интерес: данные спутниковых наблюдений, указывающие на активные перемещения больших групп людей, из которых три относятся к силам объекта, а две – к формированиям аборигенов. И если о действиях первых Ясон знает как из отчетов своих агентов, так и из переговоров людей объекта, то исключительно быстрое реагирование двух последних наводит на определенные мысли. Судя по данным, своеобразная и громоздкая система оповещений, которую, как он знает, пытались сформировать обитатели пустыни и Старого Города, все же приносит свои плоды. Спутники регистрируют последовательно возникающие очаги возгорания явно искусственного происхождения.
Подобный метод использовался в глубокой древности. Удивительно, что и теперь он обеспечивает связь.
Порция новых переговоров, прослушанных на максимальной скорости, подтверждает перемещение групп и сопровождения из близлежащих пустынных поселений, сообщения агентов – информацию об оружии и процедуре передачи. Эта странная война, такая медленная, такая примитивная продолжает двигаться по пустыне, захватывая все больше и больше участников, разрушая все больше поселений, медленно, неторопливо уничтожая мир пустыни и его обитателей. Странная неспешная война в месте, где буря может уничтожить всех жителей района за несколько часов, где пара военных самолетов может уничтожить всех жителей района за несколько минут, где прямой приказ Юпитер об окончании работы климатических станций может уничтожить всех жителей пустыни меньше чем за пару недель – эта война передвигается вслед за идущими по тракту людьми, приноравливаясь к ним, к их ритму, к их возможностям, и время от времени вспыхивает беспощадными столкновениями, кровавым зверством той войны, которую вели люди на заре времен, когда бой решался за счет собственной силы и мужества, когда поле боя усеивали развороченные трупы, и победители стаскивали с мертвецов остатки одежды. И эта кровожадность, простота и жестокость одновременно отталкивают и завораживают .
Эти люди, люди, ведущие войну, кажутся одновременно и очень плохими, и очень хорошими. Ясон находит это привлекательным.
В последней трети материалов превалируют сообщения и слухи, касающиеся жизни Старого Города и менее доступного для наблюдения Соленого Побережья. Эту часть данных извлекают из полицейских сводок, благодаря чему она носит характер несколько утилитарный: спецслужбы, как и полицейские силы, интересуют конкретные люди и конкретные преступления, а не общая динамика развития давно вышедших из-под юрисдикции Юпитер или «Гардиан» районов. Конечно, обитателей трущоб, как и пустыни, никогда не оставляли полностью без внимания – слишком уж соблазнительной могла показаться фанатикам разного рода идея организовать на ненаблюдаемых территориях террористические центры. Справедливости ради, такое случалось, хотя и достаточно редко. Однако в целях той же справедливости следовало указать, что как раз обитатели этих районов реже всего оказывались связанными с террористами: слишком уж далеко расходились интересы изгоев и инопланетных освободителей. Да и проводимые после обнаружения таких групп зачистки, существенно сокращавшие поголовье жителей, тоже не добавляли энтузиазма. Наиболее осторожные из «бугров» сами старались предупредить полицию, хотя бы цересскую, о появлении подозрительных людей.
Несмотря на активное курирование Черного Рынка, Минк редко когда сталкивался с представителями как Девятого района, так и давно покинутой Старой Танагуры: деятельность последних была сконцентрирована отнюдь не на контрабанде и сосредотачивалась на товарном обмене с пустыней, а этот род торговли Черный Рынок не интересовал. Однако в связи с развитием проекта Ясону пришлось уделять им не меньшее внимание, чем обитателям пустыни. По его мнению, эти люди не слишком отличались от криминальной прослойки Танагуры или жителей Девятого района – скорее, их деятельность имела несколько иные формы, связанные со спецификой существования.
Эти люди выживали: любили, умирали, дрались, торговали, договаривались, искали, предавали, защищали свое. Эти люди ничем не отличались от остальных представителей человечества, так что Ясон отдает себе отчет в собственном субъективизме.
Сигнал чрезвычайной срочности застает его как раз посредине донесения о разрыве договора между двумя «буграми» и начинающейся криминальной войне между новым ставленником группировки района Файритхи и их давними конкурентами. Приняв сообщение, Ясон ощущает одновременно удивление и некоторое удовлетворение. Сообщение само по себе содержит угрозу, и нешуточную, но в картине той войны, что медленно течет отсюда на север, оно кажется именно тем фрагментом, которого не доставало для идеального решения.

[/винни-пух/]

Согласно сообщению, захваченный при попытке вывоза фальшивых денег сотрудник некоего концерна «Фокус» подтвердил факт передачи деталей частотного модулятора нестандартного типа неизвестным лицам двадцать два дня назад. Хитроумная комбинация, где часть деталей проходила через таможню вполне легально, а часть – через нелегальные каналы, позволила этим неизвестным лицам получить прибор целиком и произвести сборку. Сотрудник ДИПО, проводивший анализ реестра провозимых товаров, обнаружил совпадение по группе риска и передал материалы в полицейский департамент. К сожалению, там не придали должного внимания рекомендациям молоденького руби, и приняли соответствующие меры только после сигнала, полученного от агента в Старом Городе. Согласно его докладу, некая, только что сформированная бандитская группировка, возможно связанная с представителями ФБ, получила оружие, некий прибор, обладающий сверхразрушительными возможностями. Предупреждая возможное недоверие, агент сумел втереться в ряды недавно собранной банды и проверить слух. Прибор существовал реально и, более того, был практически готов к использованию. Когда и как использовать его, бандиты не знали, и ждали то ли условного сигнала, то ли нужного человека. Опасаясь вызвать подозрение, агент далее уточнять не стал, но сумел оставить метку. Жучок активировать не удалось.
Полиция сумела проследить перемещение прибора до границ Каталоны – климатической станции, расположенной на побережье с южной стороны Танагуры. Затем либо метка была уничтожена, либо дальнейшее перемещение происходило под поверхностью земли. ДП обратился к СБ, те, сложив два и два – к армейцам. Сканирование со спутника района предыдущей локации прибора ничего не дало. Но четыре часа назад поступила информация о передаче прибора через канал контрабанды. Адресатами числилась крупная кочевая банда, покинувшая место обитания две недели назад и двигающаяся в северо-западном направлении.
Каким образом бандиты смогли передать прибор с побережья практически в центр пустыни, автор сообщения не знал: согласно данным базы 14С, никаких нелегальных летательных аппаратов за указанный промежуток времени зафиксировано не было. Майор Нико Равел, в секторе ответственности которого оставалась двигающаяся группировка кочевников, предложил немедленную бомбардировку с применением высокотемпературной плазмы. Согласно мнениям экспертов, это позволило бы без последствий уничтожить или подавить действие модулятора, если тот уже активирован.
Ясон на секунду прикрывает глаза: майор Нико Равел, судя по донесению, амбициозен, но не склонен недооценивать факты, и предложенное решение оптимально как по эффективности воздействия, так и по скорости выполнения. Ясон подтверждает решение военного, предварительно внеся корректировку – зачистку района проще провести, если соотнести данные спутника с наземным сигналом.
Через три часа Ясона, уже занятого рассмотрением документации конвенции по бионике, долженствующей начаться послезавтра, и которой, собственно, должен заниматься куратор, Рауль Эм то бишь, потребовавший самоотвод по причинам в высшей степени обтекаемым, догнало еще одно сообщение, заставившее внести очередную поправку. В районе, где, как предпологалось, двигается группа с бомбой, разразилась буря. В связи с этим район временно недоступен для действий авиации, а также для спутникового наблюдения. Использование тяжелой наземной техники майор Равел полагает нецелесообразным: по расчетам метереологов, ураган перемещается в северо-западном направлении с достаточной скоростью, чтобы освободить район бомбардировки через двадцать часов. Для обнаружения группы и уточнения целей понадобится от тридцати до пятидесяти минут. За это время использовать прибор группа, скорее всего, не сможет. Но даже в случае активации бомбы вред, нанесенный ею, будет несущественным: группа располагается слишком далеко от климатических станций или иных хозяйственных объектов.
Ясон подтверждает коррекцию.


Они обогнали Саймон где-то через три часа. Рагон, повернув сильнее к западу, чтобы не выйти из района действия климатической станции, ведет спутников почти параллельно тракту. Ветер, все усиливающийся, сбивает байки с курса, малейшие неровности склонов раскачивают машины, камни, с силой врезающиеся в корпус и в седоков, вынуждают спускаться ниже, пытаться проехать между склонами. Пыль, несущаяся в воздухе, забивается в одежду, под очки, в фильтры респираторов и байков, но это все еще ветер, просто сильный ветер, а не сам Саймон. И через три часа становится окончательно ясно: буря осталась в стороне.
Рагон приостанавливается на пару секунд, собираясь выехать на верх такыра и осмотреться, но тут Мирт сдергивает респиратор и кричит что-то, тыча рукой в горизонт. Рагон подъезжает ближе к его байку и чувствует, как сердце прыгает вверх, а потом падает вниз.
На западе ясно виден черный столб дыма. И у его появления может быть только одна причина.
Когда через полчаса езды Рагон видит своих ребят, не всех, около сорока, на байках, с запасными машинами, вооруженных до зубов чанкерами, холодным оружием, «лягушками» и гвоздеметами, с тщательно упакованными канистрами гелеобразного напалма и взрывчатки, своих людей, целых и невредимых, готовых к драке и приветствующих своего предводителя оглушительным ревом, когда он видит их всех, то сердце снова делает этот кувырок в груди. Сначала вверх, а потом вниз, и Рагон не замечает, как улыбается, а потом срывает респиратор и хохочет во все горло.
Еще полчаса Рагон выслушивает доклады и комментарии. Как и было приказано, кочевники ждали сигнала: или с помощью дыма, или гонца. Медлительный рейд вдоль дальнего тракта не всем нравился и сопровождался некоторым количеством происшествий. Стычек с населением лежек кочевникам удавалось избежать, но вот с абрами и свадьбами дело обстояло не так хорошо. Две абры, логично посчитав, что бороться с подавляющим числом противника бессмысленно, позволили себя ограбить – как уверял Рагона его второй «сынок» Дрейд, взяли скромно, меньше трети, чем немало удивили пустынников. Три, увидев столь огромное количество кочевников, решили отдать свою жизнь подороже. С двумя удалось с грехом пополам договориться и разойтись, но с третьей аброй получилось совсем нехорошо: сопровождающие путников охотники окопались в выемке на стене скалы и метко отстреливали приблизившихся кочевников из чанкеров. Кто первым открыл огонь, выяснить было уже невозможно, и в любом случае изменить уже ничего было нельзя: когда подстрелили зазевавшегося Турка, вопрос о переговорах уже не стоял – парни не успокоились, пока не добили всех трех крыс. Заодно прирезали и их спутников.
- Сам понимаешь, Рагон. Куда их было девать?
Рагон медленно кивает. Черному это дело не понравится, это факт, да и самому Рагону это не нравится. Договор есть договор, но всего не предусмотришь, и гробить своих парней ради каких-то пустынников, пусть даже это и охотники, потому что кретины не захотели даже выслушать, тоже никуда не годится. И соглашаясь с Черным, Рагон знал – такое дерьмо возможно и даже наверняка случится. И думает, что и Черный это знает.
Одно плохо: если среди сгинувших крыс был знакомец Черного, то совсем нехорошо получится.
Со свадьбами вышло совсем просто: одна откупилась, а вторая разбежалась. Кочевники встретили их в двух фарлонгах от озы, и люди предпочли спастись бегством.
- Невеста вон, - Дрейд указывает на байк с молодым, гибким, как хлыст, пацаном. Байк притерт к машине Вонга, Вонг периодически оглядывается на седока, скаля рот в своей жуткой односторонней улыбке – когда-то его ранили в лицо, чуть не располовинив голову. Рагон хмыкает в бороду.
- Че? До лежки дотерпеть не могли?
- Не-а. Сам остался. Тот его жених, или уже муж, я не понял, бросил его и побег спасаться. А пацан остался. Мол, раз веры нельзя ни к кому иметь, то ему, мол, все равно, с кем. Вонг и выперся с какой-то дури. Мол, че? И со мной сам ляжешь? Ну, вот и… легли, в общем.
Рагон опять хмыкает. Дальнейшее он примерно представляет: Вонг не из тех, кто легко делится, и значит, пацан угадал верно – больше ему ни с кем спать не придется. Разве что Вонг сам согласится.
Дрейд делает неопределенный жест рукой, не так поняв задумчивое молчание вожака.
- Ты это… тебе-то Вонг отдаст. Пацан такой… ничего.
Рагон смотрит на «идиллию» на байках и только качает головой: не до того, не то время. И на его собственном байке тоже сидит «невеста» и непонятно, что теперь с этими молодоженами делать.
Когда долгожданный сигнал был передан – кочевники разделились. Тридцать человек двинулись к тракту, чтобы добираться по дороге, сорок с запасными машинами погнали через пески, чтобы быстрее добраться. Еще двадцать продолжают двигаться по прежнему курсу, составляя своеобразный обоз. У оставшихся машин считай что нет, только под груз, но зато больше всего кислорода, провианта и инструмента. Черный рассчитывал, что такой вот запасной ресурс пригодится именно в случае неожиданных маневров или необходимости возвращаться. Рагону идея показалось не слишком умной, но сейчас менять что-то было уже поздно.
- А это кто? – кивает Дрейд на спутников Рагона.

[/винни-пух/]

Жених и невеста, вернее, муж и жена уже не сидят, а стоят. Рядом. Держась за руки. И Рагон явственно видит уже знакомое движение рукой под плащом. Вот еще досада.
- Эй, - обращается к ним Рагон, - мы направляемся обратно. Если по пути – поедете с нами, но не до конца. А если в другую сторону, до подбросим до озы Двух Лун.
Муж и жена, имен которых Рагон так и не узнал, переглядываются, не слишком веря словам вожака кочевников, но потом синхронно кивают головами.
- До Двух Лун.
Еще через десять минут Рагон окидывает взглядом свой караван: сорок один человек, пятьдесят восемь машин, чертова уйма напалма – и взмахивает рукой. Ветер не собирается утихать, пыль крутится смерчами, мешая смотреть, мешая ехать. Там, куда они направляются, ветер станет еще сильнее, а дорога хуже. Но ждать, пока закончится Саймон, они не могут.
Черный ждет их. Черный и война.


Келли решил, что направляться прямо так к Котелку будет не слишком осмотрительно с его стороны. Во-первых, как ни крути, но Винт вместе с его тогдашним борделем и связями размещался именно на территории Площади – одна она такая в Старом Городе – и в конечном итоге находился под покровительством Котелка. Полагать, что последний предал Черного никаких причин и поводов нет, но Келли ощущает, как заболевает паранойей, и полагает, что лучше перестраховаться.
Во-вторых, его убийца явился из Старого Города, толком ничего не сказал, и связан он со Сталлером или не связан, выяснить не удалось. А значит, засветись он сейчас перед Котелком и получи официальную защиту «бугра», он совершенно точно теряет возможность выяснить этот вопрос. А ответ на него может оказаться неожиданным.
Честно говоря, Келли не представляет, что еще такого неожиданного он может узнать, но жизнь на Амой приучила его к неизменному выполнению законов Мерфи, причем в форме самой категоричной и невероятной. Так что если, допустим, он обнаружит, что монгрел-убивец – зомбированный полутруп из лабораторий Гардиан, преследующий его за невыплату налогов цересской общине инопланетян, то это его не слишком изумит. Удивит, но не в превосходной степени. Правда, Келли полагает, что причина заказа более приземленная, а здравый смысл указывает на то, что связь с Черным, особенно в свете его активного участия в деле поиска и передачи старинного миномета, куда более явная и значимая причина, чем его собственная особа.
Слишком уж давно он исчез с мониторов своей планеты, чтобы угроза пришла с орбиты. А его жизнь на Амой связана с Черным так давно, что ее начальный период в качестве средства утешения страждущих послужил, скорее, точкой для контакта, чем ключом к причине убийства. Это означает, что тот, кто заказал его смерть, заплатил немало денег или обладает серьезными связями в Цересе и Старом Городе, чтобы обнаружить эту точку.
В этот момент Келли всерьез задумывается: а не должен ли он кому-то кучу денег? Мало ли… забыл, перепил, память стерли.
Старыми и проверенными контактами Келли решает не рисковать, так что заваливается в обычную многоэтажную ночлежку, стараясь не привлекать внимания и отмолчавшись от нескольких попыток завязать беседу. Вырубается под неторопливую беседу об особенностях анатомии женщины перед мужчиной.
Во сне Келли видит женщину: высокую, с крупными тяжеловатыми чертами лица, смугловатой кожей. У нее длинные жесткие черные волосы и большие глаза с таким очертанием век, который придает им печальное выражение. Женщина не кажется ему красивой, но почему-то он не может оторвать от нее глаз.
Она смотрит на него несколько минут или часов, он не знает, но когда он пытается что-то спросить, она только качает головой, еле заметно, и Келли вспоминает, что Черный тогда ему сказал. Что Песчаная Дева не разговаривает.
Утром Келли шляется. Пользуясь относительной пустотой улиц по утрам, он заглядывает в пустые бары, встречаясь с редкими утренними пташками, таскается по шопам, то заигрывая с продавцами, то нарочно раздражая, приценивается к байкам и деталям от них на блошином рынке рядом с городской свалкой, спорит с мастером-наладчиком, пока хмурый после перепоя монгрел не посылает его в дальние дали так забористо, что Келли невольно присвистывает от восхищения, и наконец забредает в крошечный, захламленный гейм-клуб.
«радар на связи чего есть»
«оба-на я уж думал ты сдох»
«слухи о моей смерти сильно преувеличены»
«супер а то что только не валили»
«чего интересного»
«да дерьмо всякое типа зарезали или что под обстрел попал в пустыне заваруха была все знают»
«пустыня большая а я маленький и кто гнал гликк решил сдоить с мертвеца кредитов думает можно не платить»
«не гликк как раз в расстройстве был тип один с южного клуба гнал да он сам толком не знал но слух такой шел»
«хрень одна джокеры еще играют»
«хватил игра еще в прошлом месяце ушла сейчас на гейме Комбат хочешь»
«если автора не ушел посмотрю а кто ведет»
«сталкер если ты с юга играешь или можешь к Трекеру сунуться»
« а что стрелок не пошел в Комбат»
«не-а отвалился сказал что не ебет вроде новое нашел»
«новое и что»
«а Мама его знает»
Проторчав в чатах еще около часа, Келли отключается и покидает гейм-клуб, не забыв затереть за собой адрес. На улице он с полным удовлетворением рассматривает небо с редкими точками звезд, почти невидимых за городским освещением, и, подумав, направляется к границе с мидасскими улицами развлечений. Как обычно, граница в таких местах несколько размыта и дешевые бордели никогда не отказывают в обслуживании людям без всяких признаков ЛИНка.
Выбранный пацан наблюдает за разоблачением клиента со все большим удивлением на лице: шрамы – это еще ладно, и пету понятно, что чувак не просто монгрел, но рана на боку, все еще затянутая биопластырями, и след только-только зажившего ранения вызывают у шлюхи искренне недоумение.
- И ты с таким боком собираешься трахаться? А не развалишься?
- А мы трахаться не будем, - успокаивает пацана Келли, - просто отсосешь и можешь дрыхнуть на здоровье.
- Тю. А на фига тогда ты за всю ночь заплатил? Тоже поспать?
- Совершенно верно, - ослепительно улыбается Келли, и пацан неожиданно теряет желание расспрашивать дальше. Ну вот и умница.
Келли размышляет: если бы его убили на Серых Камнях, кому от этого была бы польза? И кому неприятности? Неприятности были бы у Автоклава – как-никак, «бугор» дал слово Черному, более того, прочность этого слова была закреплена дополнительной сделкой. Неприятно было бы Черному – потеря ближайшего соратника оказалась бы большим ударом для него. Хотя и не заставила бы отказаться от своей цели. Мелкие неприятности могли бы быть у некоторых других лиц – торговцев или контрабандистов, связанных прочными торговыми связями через Келли. Вот, собственно, и все.
Келли перебирает в голове все свои знакомства и с удивлением понимает, что да, это все. Немного у него поклонников.
Но кому от его смерти польза – вот это вопрос вообще загадочный. Сталлеру? Ну да, ликвидация одного из помощников Черного причинит боль последнему, но ни в экономическом, ни в административном, ни в силовом плане эта потеря не является существенной. Винт? Через четыре года? И в каком плане? Личная месть за бегство? Ерунда какая. Можно еще представить, что кое-кто из его бывших коллег или клановых родственников разыскал его на Амой и нанял убийцу, но честно говоря, такая версия, даже со скидкой на паранойю, не выдерживает критики.
Ну так кто? И зачем?
К утру Келли решает, что все его версии не содержат конструктивного звена. Нужна информация.

[/винни-пух/]

Вид у Казанка такой, что сразу понятно: он только что встретил дорогого его сердцу покойника и никак не может отойти от этой встречи. С другой стороны, когда даже дорогой сердцу покойник внезапно заявляется к вам из могилы, адекватности от встречающих ожидать трудно.
- Блядь. Я думал ты давно... я же сам видел, как тебя приплюснули, - Казанок качает головой, ультрамаринового цвета треды, небрежно забранные под сетчатый берет, вываливаются, как обычно, и Алек словно проваливается.
Когда-то, лет пять назад или чуть больше, пацан с синими тредами пробирался через полицейские посты, через городскую коммуникацию, таская на спине плоскую коробку допотопного компа, чтобы, подобравшись через технические коридоры и рискуя жизнью, врезаться в оптоволокно и наощупь, наугад, скачать что придется и продать, если найдется покупатель. Деньги, вырученные за случайную информацию, уходили на софт, память, платы и подключение к всемирной сети, коя на территории Цереса, естественно, отсутствовала. Потом пацан врезался в процедуру банкинга, чудом ушел от роботов-охранников, но меньше чем через час его искали и в Цересе, и в Танагуре, и даже в Мидасе. Юный талант сдали его собственные «клиенты», и в очень скором времени, после небольшой проверки на относительную лояльность к традиционным ценностям Амой: деньги, статус, секс, пацан оказался на территории Нил Дартс. Талант нуждался в развитии и шлифовке, а отсутствие уважения к упомянутым ценностям делало монгрела бесполезным для использования в любом другом месте.
Алека в Нил Дартс не любили, юного самородка из недалекой монгрельской земли – тоже, так что особого выбора у Казанка, в то время еще носящего имя Кумико, не было. Не то чтобы Алек хотел или соглашался учить кого-то там, но ко времени своего ухода из компьютерной оранжереи и перевербовки в террористы он уже плотно сидел на «сегуне». В результате его проекты отличались характерными причудливыми приложениями, порой совершенно бессмысленными, а остальная часть существования напоминала погоню за черепахой всемирно известного древнегреческого атлета. В погоне Алек часто забывал о еде и воде, не говоря уже о гигиенических процедурах, так что любое совместное времяпровождение с ним превращалось в испытание для нервов, зрения и обоняния. Кумико безропотно нес дополнительную нагрузку медсестры-сиделки и жадно впитывал все подряд: от откровенного наркотического бреда до предложений текстового формата.
Честно говоря, когда пацан взломал банк данных конторы недвижимости, Алек был удивлен: оказывается, тот действительно чему-то от него научился. Еще сильнее он был удивлен, когда уже будучи террористом, столкнулся с монгрелом в одном из федеральских клубов, традиционно выступающих прикрытиями как для террористов, так и для исповедников разных течений. Уже Казанок, а не Кумико, серьезно выручил Алека, взломав вместо него сервер Коммуникационной Комиссии района. Насколько серьезной был услуга, Алек сумел оценить намного позже: «сегун», который он тогда употребил, был сильно разбавлен противоречивыми добавками. Кто его так подставил, Алеку выяснить не удалось, да и последующие за этим события не дали времени на выяснения. Но добровольную помощь ученика Алек запомнил и даже пытался отблагодарить.
Неудачно. Потому что трудно назвать благодарностью то, зачем он явился в Танагуру.
- У кошки девять жизней, трать – не хочу, - отвечает Алек древней шуткой. Казанок, давно уже не пацан, но так и оставшийся тощим и несуразным, стеснительно улыбается. Передний зуб у него обломан, за клыками тоже угадывается пустое пространство, но никаких подозрительных цветных пятен ни на деснах, ни на лице, помимо характерной бледности вокруг глаз и на висках, у Казанка не наблюдается. Похоже, пацан не ширяется.
- Просто не верится... ты... - Казанок машет рукой, отворачивается, встает и начинает бестолково суетиться в крошечной нише-кухне: заваривает чай, ставит на разогрев какую-то упаковку и тут же забывает об этом, чтобы в холодильном ящике найти пиво.
Казанок растерян, рад и смущен. И та жизнь за мигающей завесой «сегуна», между сетевыми галлюцинациями, такими острыми и пронзительными, словно именно они были настоящей жизнью, и галлюцинациями наяву, меняющими места и время, кажется ненастоящей. Как сон, как будто и не было ее. И Алек выныривает.
- Я за помощью пришел, - просто говорит Алек. Сказанные слова нежданно оказываются единственно правильными, настоящими, он слышит за ними шорох песка, гул ветра, пение натянутых проводов приемников. Он видит за ними пустыню и людей, идущих по дороге, и его желание, его нужда помочь им превращаются в силу.
Ему все равно, кого и как просить. Без разницы. Он просто сделает все, что можно, и все, что нельзя.
- Я не могу обратиться к своим знакомым, - уточняет Алек, имея в виду бывших коллег из Нил Дартс, - а те, кто у меня сейчас знакомый, в этом деле не помощники.
Казанок замирает у столика, передергивает плечами и спрашивает, неуловимо остановившись перед последним словом.
- И что... нужно?
И Алек отвечает так же просто, как перед этим просил о помощи.
- Мне нужен катер и доступ к серверу Департамента гражданских Служб.


Сначала Черный ничего не слышит. Вернее, не ощущает: горячая баланда по-прежнему приятно согревает желудок – и на сегодняшний день это, говоря по чести, единственное положительное ощущение. Все остальное: ломота в костях, острый зуд в местах многочисленных переломов и заживших ранений, внутренняя, пока невидимая дрожь и периодически возникающая перед глазами белая пелена – относится к типичным признакам приближающегося приступа. Черный не помнит, как скоро стимулятор начал действовать в тот прошлый единственный раз, и настороженно прислушивается. Нехорошо будет, если препарат не подействует и его сейчас скрутит.
Караванщики расположились вдоль стенок: кто на плащах, кто успел расстелить пенопору, респираторы сняты или полуопущены, кто-то еще меняет фильтры. Несколько человек уже спят, воспользовавшись передышкой. Снаружи доносится раздирающий рев и грохот, от ударов ветра с внешней стороны в пещеру влетает пыль, сыплются мелкие камешки. Закончив готовку, нагревательные элементы и фонари выключили, оставив пару на скальных выступах повыше. Получается почти уютно.
Если бы не вспышки белого перед глазами. Черный закрывает глаза и пытается думать между этими вспышками.
Рагон доберется до своих – это без сомнений. Рано или поздно, но доберется. Саймон двигается на северо-северо-запад, значит Рагон должен убраться из района его действия и встретиться со своими где-то дальше к востоку. Сколько времени займет передача сигнала, все ли будут передавать сигнал и как долго будут искать друг друга Рагон и его люди – не та задача, которую он в состоянии решить. Слишком много зависит от окружающего: ветер, байки, плотность воздуха, люди – смелость, отчаяние, предательство, надежда. Слишком много. Ждать Рагона нельзя.
На трех лежках, которые, судя по данным Алека, лежками назвать уже нельзя, сидит не менее двухсот вооруженных людей, ждущих только приказа двинуться в дорогу. У этих людей есть командиры, которые поведут их в бой, и есть командиры, которые находятся вне пустыни и управляют всей этой дьявольской бандой. Еще у них есть связь. Наверное сейчас, благодаря Саймону, связь не действует или действует не везде. Но если бы он, Черный, был командиром другой стороны, что бы он сделал, узнав, что второй отряд его людей разбит, и караван опять движется к цели?
А ведь этот командир, Сталлер, или тот, кто приказывает ему, этот командир наверняка знает и о том столкновении на Камнях, где они уничтожили банду Жерека. Судя по словам его бандитов, Жерек как раз не дождался приказа и стал действовать самостоятельно, но информация о столкновении наверняка была передана.
Потому что действует не только спутниковая связь – действует связь между людьми. И среди десятков абр, крыс, торговцев и жителей поселения есть люди Сталлера, так же, как есть люди его, Черного, вернее Голоса Побережья, и эти люди доносят информацию до своих хозяев так же, как его люди тем ли иным путем передают информацию ему. И то, что его люди – лишь кучка охотников, связанных с ним личными долгами или дружбой, то, что его люди – старые клиенты, «бугры» и просто пустынники, так или иначе столкнувшиеся с ним в пустыне, то, что его люди – кочевники, самая большая после зачистки и до нее, наверное, банда, изгои, которых не терпят даже в таком месте, как пустыня, то, что его люди сейчас – горстка монгрелов, из которых не все даже преодолевали пустыню, а уже дрались, дрались дважды, не на жизнь, а на смерть – все эти люди, разрозненные, не связанные ничем, что можно ощупать руками, просто люди, без всяких взаимных сделок, объединений, договоренностей, без всякой организации и без малейшей возможности управлять ими – все это странным образом защищает его самого, и эту кучку монгрелов, и все их дело от предательства.

[/винни-пух/]

Можно подкупить кого-то из шестерок «бугров» Старого Города, и он донесет о договоренностях с «буграми» где-то там, на Перевалке или Белой Базе, или еще в каком-то месте, о котором доносчик ни сном, ни духом. Можно купить кого-то из «сынков» местных и тоже что-нибудь узнать: например, о том, что в прошлом году Тихий привез на станцию генератор, и с тех пор после бурь в поселении периодически есть свет, стационарно и у всех. Можно послать кого-то мозговитого по торжищам с северной стороны пустыни или ближе к Соленому Побережью и узнать много чего интересного о колебании цен и ассортимента. Можно посмотреть за всеми их перемещениями со спутников, раз уж допускается мысль об очень высоком происхождении кураторов – Черный сильно сомневается, что те сами снисходят до планирования полевых операций, полет у них не тот. Все это можно сделать и при этом не узнать ничего нового или существенного. Потому что ничего из того, что происходит, кроме, пожалуй, деятельности Алека, не составляет никакой тайны. И все это ничего не даст.
Секрет всего этого не в том, что делает каждый из этих людей, а в том, что все они связаны. Тем самым, чего нет у наемных банд и жаждущих выгоды дилеров, тем самым, для чего не нужны ни деньги, ни статус, ни власть. Все эти люди сражаются за свою свободу, все эти люди сражаются за свою жизнь, а для жизни не нужны ни статус, ни деньги, ни власть.
Но будь он командиром той стороны, он тоже пытался бы уничтожить самую заметную, самую очевидную фигуру в игре. Потому что внешнему наблюдателю кажется, что именно на нем, на Черном, завязана игра с этой стороны, что именно он является настоящим движущим рычагом, именно он поддерживает все эти неясные, многослойные связи, в которых черт ногу сломит, а значит – убери его из игры, и сопротивление будет подавлено. Убери его – и договоренности между «буграми» Старого Города и пустыни будут разорваны, многочисленные кланы снова рассорятся между собой, кочевники, не сдерживаемые договором между вожаками, немедленно начнут снова грабить и убивать, охотники снова займутся собственными мелкими делами, и не все ли им равно, с кем торговать?
Так это выглядит со стороны. И тогда стремление Сталлера убрать именно его, его караван, уже не в качестве демонстрации силы, а целенаправленно, для того, чтобы развалить эту кажущуюся структуру, становится совершенно понятым. И совершенно правильным. А значит, узнав о втором поражении своих людей, он прикажет всем своим бандам двигаться навстречу Черному и уничтожить караван. А значит, им предстоит сражение не менее чем с сотней людей, вооруженных как минимум винтовками, гранатами и пулеметами. А значит, им нельзя оставаться на месте, нельзя ждать, пока закончит бушевать Саймон. Людей Сталлера буря тоже наверняка задерживает. Возможно, у них есть шанс добраться до Белки раньше. А если Белка успел узнать о передвигающемся большом вооруженном отряде – то и встретиться в пути. И подготовиться к бою.
У него нет мобильной связи, но у него есть люди.
Черный встает. Ни зуда, ни боли он уже не ощущает. Голову распирает многоголосый звон, но внешних звуков он не заглушает, наоборот: Черный ясно слышит скрип песка за своей спиной, сопение Тихого, который дрыхнет ярдах в семи от него, потрескивание нагревательного элемента в фонаре. Звон словно прозрачный, он медленно стекает из головы вниз, омывает все тело – приход, иронично отмечает про себя Черный, одновременно ощущая звон как нечто торжественное и сильное. Он легко наклоняется за упавшим респиратором, прилаживает на шею. Сейчас он не чувствует спертости и пропыленности воздуха, а ему надо говорить, а потом идти. Но когда они двинутся в путь, респиратор надо будет одеть – напоминает он сам себе, словно разделившись на двоих Черных: того, кто стоит, одетый звоном, тысячью голосов и слышит, и видит, и того, кто наблюдает за его действиями и будет подсказывать, что и когда надо делать, чтобы не угробить свое тело и не поддаться неожиданным галлюцинациям.
Первый чувствует сквозь порывы ветра центр бури, Око, область полной, полнейшей тишины, какой в пустыне никогда не бывает, Око двигается от него туда, к тракту и дальше, Око не изменит направления, и Саймон уйдет на север. Смерчи уже разрушились, новые появятся тоже дальше, ближе к тракту, и они не повстречают их на своем пути. Им нужно двигаться, отклоняясь на запад, потому что сигналы Рагона кто-то передал и на запад, и Белка, возможно, их заметил. Второй отмечает, что надо будет немедленно дать сигнал, как только буря немного утихнет, и снова напоминает о респираторе: первого не оставляет ощущение, что песок ему не помеха.
Тихий вздрагивает всем телом, когда Черный толкает его в плечо, с трудом разлепляет веки и тут же пытается вскочить: Черный сидит перед ним на корточках, глаза его сияют, он криво усмехается, и от этой усмешки Тихому становится страшно, дико и упоительно.
- Нам надо идти.
- Сейчас? Куда?
- Да. Они двигаются нам навстречу. Нам нужно найти место для обороны и успеть найти Белку.
- Почему? Откуда ты…
- Я догадался.


Три часа Алек потратил на просмотр новостей открытых и закрытых сетей.
Можно сколько угодно разделять районы действия сетей и операторов, но еще никому не удавалось объяснить электромагнитному излучению, что именно эту площадь оно не обслуживает, так что пользователи успешно ловили городские сети, а продвинутые пользователи, в зависимости от собственной ловкости, более или менее успешно взламывали их коды. Алек – пользователь очень продвинутый, так что скромного на вид ноута Казанка ему вполне хватает, чтобы прослушать климатическую карту и победные рапорты о достижении чего-то и победы кого-то. Победы Алека не интересуют, а вот сообщение о разразившейся буре, которая не помешает работе климатических станций великого города Танагуры, так что бесценные его граждане могут не беспокоиться, но туристам следует воздержаться от рейдов по северным удаленным районам пустыни, вызывает двойственное впечатление. Судя по указанным координатам, ураган бушует как раз там, где по прикидкам должен сейчас быть караван Черного. Ну или примерно там, то ли захватив их в пути, то ли мешая идти дальше. Но с другой стороны, Алек понимает, что это отсрочка: чем и как не были бы вооружены люди Сталлера, двигаться в бурю они тоже не смогут. А значит, тоже задержатся, и вторая эпохальная битва Черного временно откладывается.
У него появилась фора почти в сутки.
Фора уменьшается на два часа, пока он дожидается появления Казанка. Тот удивленно наблюдает за мечущимся по комнате бывшим учителем, причем бегающим молча, собирается что-то спросить, но Алек останавливается перед ним и радостно сообщает:
- У нас есть еще сутки.
Казанок, который был не в курсе того, что у них суток не было, только кивает. Алек машет рукой, не дождавшись равноценного облегчения на лице Казанка, и нетерпеливо спрашивает:
- Нашел? Достал?
- Катер? Нет. У меня таких связей нет. Кинул на чат, кое-кто у меня есть такой знакомый, может, что и найду. А сервак, который обслуживает департамент в Пульгаре, это почти центр Танагуры, хрен туда доберешься.
Алек с досадой морщится.
- Да знаю. Но какие-то каналы у него все равно есть.
Есть, понятное дело: серверы, обслуживающие госструктуры, в первую очередь связаны в правительственную сеть, и сами по себе являются одной из периферий Юпитер. Но у машин такого уровня есть и собственная периферия, обслуживающая те же запросы по секторам, и в физическом смысле, а Алека интересует именно физическое расположение, она может быть удалена весьма изрядно.
Если бы он мог получить физический доступ к серверу Департамента, он мог бы не только сигнатуру установить и разрешение – он вообще много чего мог бы, пока Юпитер не заметила бы его лично и лично же не прищучила. Алек такой вариант и не рассматривает. Но вот если он сможет добраться до машины сектора, то этого вполне хватит для его целей.
- Есть, конечно, - Казанок искоса смотрит на вновь забегавшего по помещению каринезца и продолжает докладывать, - непосредственно в зданиях филиалов. Я считаю, что самый перспективный Мидасский. Там такая куча туристов с закидонами, что на установление нового опознавателя никто и внимания не обратит. Если будет разрешение.
Алек кивает на ходу, взмахивает руками, о чем-то споря сам с собой, мысленно, наверное. А может, и не с собой. Казанок никогда не видел, чтобы Алек применял эту самую знаменитую каринезскую телепатию, и потому насчет слухов о возможностях каринезцев и самого Алека придерживается нейтральной точки зрения: не видел – не знаю.
- Тогда туда и двинем. ЛИНк принес?
- Да. Но охрану он не обманет.
- А мне охрана и не нужна, мне их машина нужна.
- Все равно не понимаю, - пожимает плечами Казанок.
- А нам ЛИНк нужен, только чтобы до здания дойти. А потом не ЛИНк нужен, а чип-опознаватель, который я у твоего робота-уборщика выкрутил. Когда у них там уборочная сессия начинается?

[/винни-пух/]

- Не узнавал.
- Ладно, сейчас узнаем.
И вот тогда Казанок видит то, что называют каринезской телепатией: как Алек садится возле его ноута, влазит на сайт Мидасского филиала, а потом, вместо ввода кодов и паролей, просто протягивает руку к экрану, что-то шепчет, что-то двигает еле заметным шевелением ладони, и на экран вползает длинная цепочка цифр и ссылок, и Казанок понимает, что это уже техническая закрытая информация: расположение камер, протоколы охраны, время смены и коды доступов.
И Казанок думает, что это ни хрена не телепатия. И если бы видела это Мама Юпа – удавилась бы от зависти.


Винта найти нетрудно. Если знать, где искать, разумеется. Келли полдня раздумывает, в каком качестве ему там лучше всего появиться, но ничего особо толкового не придумывает. Конечно, было бы лучше, если бы за его спиной находились какие-нибудь непосредственные люди, а не далекий авторитет Черного, но искать этих непосредственных людей особо негде, так что приходится использовать авторитет куда более близкого Курта, который тут, в непосредственной близости, заправляет всеми делами района.
Еще лучше, когда есть оружие: добропорядочные переговорщики, обстряпывающие свои дела за счет межклановых разногласий, очень не любят силовые разборки в непосредственной близости от себя.
А знать Винт что-то должен: убийцу, нанимателей, заказ такой, связника – хоть что-то, но должен. Не такой уж он великий босс, но и зазря свое имя трепать не пожелает. Так что Келли с утра топает к «сынку» Курта, Мацуто, с которым имел недавний выгодный гешефт, и который вывел его и Черного на оружейника в прошлом году, и предлагает небольшое дельце, экономически не выгодное, но имеющее дальние перспективы. Мацуто, обдумав со всех сторон предложение, и распив во время обдумывания пару бутылок забористой самогонки и пару раз намекнув собеседнику, что тот – чересчур проворный и ушлый, чтобы он понял, где рагон зарыт, в конце концов согласился. Замечание о проворном и ушлом Келли воспринял в качестве комплимента.
Еще через три часа понадобились, чтобы допить третью бутылку, вызвать шестерок и со знанием дела, долго и обстоятельно – в силу частичного невладения языком – объяснить, кто и для чего их нанимает, в какой связи его босс с боссом Келли и почему посланника того босса, который в связи с нашим, должно всемерно уважать и слушаться. Где-то через десять минут беседы Келли выпал из разговора, и приказ Мацуто выдвигаться и слушаться посланника чуть не пропустил. Шестерки покивали, кидая косые взгляды на пустынную крысу, и послушно двинулись на улицу.
Разыскать Винта было не сложно – сложнее было установить, на какой именно из явок размещается босс на данный момент. Покрутившись по трем наводкам, шестерки Мацуто впали в некоторое уныние, но Келли с бодрым видом приказал им не расслабляться и отправился туда, куда следовало направиться с самого начала, но сильно не хотелось.
Босс может размещаться днем и ночью, где ему угодно, но объекты, приносящие такой стабильный доход, как бордель, посещал в обязательном порядке.
Ввалившаяся с улицы компания в количестве пяти человек внимания не привлекла: мало ли кто тут шляется. Бармен окинул их внимательным взглядом, похоже, узнал кого-то из людей Курта и вернулся к своему шейкеру. Пара ранних шлюх лениво потянулись у своего столика, исподтишка прицениваясь к посетителям – правда клиенты или так, попонтовать пришли, вышибала посмотрел на них более внимательно – на предмет орудий силового воздействия – хотя кто без них ходит-то? – но не обнаружив ничего выдающегося, расслабился. Руку, правда, опустил на ложе чанкера, примощенного к его стулу.
Келли, изобразив самую милую улыбку, помахал шлюхам около столика и двинулся к бармену. Последний, не отрываясь от своего занятия, дежурным голосом спросил:
- Что будешь пить?
Келли изогнулся над стойкой, сам себе удивляясь: ведет себя, как дешевка из плохого бандитского голо. Потом он решает, что так даже лучше, и нарочно сиплым голосом, типа старого пустынника, произносит:
- Не тот вопрос, дядя.
Бармен смотрит с едва заметным удивлением, Келли подмигивает, бармен едва уловимым движением брови выражает свое презрение к клиенту. Но ничего больше не позволяет, конечно.
Келли его не помнит. Не то чтобы «куклы» второго этажа часто спускались вниз и могли беседовать с обслугой, но все же – не помнит. А значит, и тот его помнить не может.
Бармен пожимает плечом:
- Мальчика? Детку? Есть девственник.
«Которого всем предлагают», едва не ляпает Келли, чувствуя, что еще чуть-чуть, и начнет хохотать во все горло.
- Дешевка, - шепчет Келли, делая неопределенные пассы рукой. Бармен несколько удивлен.
- Куколку, - тянет Келли, - для меня и моих друзей.
Бармен окидывает взглядом Келли, осматривает компанию: не в привычках охотников заказывать «куколок», хотя заплатить последние могли бы. Но с точки зрения бармена Келли не принадлежит к славному племени крыс, потому как ведет себя неподобающе. Наверное, этому выводу способствует и ровный цвет лица Келли – благодаря ранению он достаточно долго не носил респиратор, и следы очков на его лице не так заметны. А уж компания – обычные шестерки, точно не владеют ни нужными кредитами, ни нужной информацией.
- За «куколками» в Мидас. Там такого товара заебись. У нас все честно.
Келли смеется. Улыбается на все тридцать два или даже сорок два, ласково перехватывает шейкер из рук бармена и тянет к себе. Последний предпочитает выпустить стакан.
- А вот мне и нужна честная «куколка», а не андроид на батарейках. Давай, дядя, не жмись. А то я пожалуюсь Винту, что ты плохо меня встретил.
Презрение с лица бармена стекает, как вода: он подбирается, кидает быстрый взгляд на вышибалу. Тот небрежно подтягивает ноги, собираясь как бы поменять позу, незаметным профессиональным жестом приводит чанкер в боевой режим, и – Келли это знает – включает где-то там кнопку тревоги. Сейчас сюда ввалится еще парочка охранников, Винт свое хозяйство всегда берег.
Келли поднимает давно приготовленный гвоздемет на уровень лба бармена. Шестерка Мацуко – парень с рыжей вздыбленной челкой уверенно держит такой же гвоздемет, целясь в охранника. Двое становятся возле выходной двери, деловито закрывая ее на засов, еще двое встречают вбежавших охранников подсечкой и приличными хуками справа и слева. Кастеты сильно упрощают дело.
- Не надо дергаться, - спокойным звучным голосом произносит Келли, - и все останутся живы.
- Мы вне разборок. Курт вас сам к ногтю прижмет, - тихо, но довольно уверенно говорит бармен, что выдает в нем носителя информации, приличествующей куда более статусному лицу, чем обычная обслуга.
- Не-а, - беспечно качает головой Келли, - еще и спасибо скажет, если я найду здесь то, что ищу.
И приказывает, не оглядываясь на своих подручных:
- Оружие медленно на пол. Лечь на живот, руки за голову, раздвинуть ноги.
- Мы тебе не шлюхи, - шипит кто-то из охранников. Келли фыркает. Удивительно, но он ощущает полное душевное равновесие: время, которое он провел здесь, люди отсюда не имеют над ним никакой власти.
- Это легко исправить, - замечает он и отступает на шаг от стойки, - выходи из-за стойки, держи руки так, чтобы я видел.
Бармен медленно покидает рабочее место, почти с достоинством, останавливается по кивку гвоздемета.

[/винни-пух/]

- Не узнавал.
- Ладно, сейчас узнаем.
И вот тогда Казанок видит то, что называют каринезской телепатией: как Алек садится возле его ноута, влазит на сайт Мидасского филиала, а потом, вместо ввода кодов и паролей, просто протягивает руку к экрану, что-то шепчет, что-то двигает еле заметным шевелением ладони, и на экран вползает длинная цепочка цифр и ссылок, и Казанок понимает, что это уже техническая закрытая информация: расположение камер, протоколы охраны, время смены и коды доступов.
И Казанок думает, что это ни хрена не телепатия. И если бы видела это Мама Юпа – удавилась бы от зависти.


Винта найти нетрудно. Если знать, где искать, разумеется. Келли полдня раздумывает, в каком качестве ему там лучше всего появиться, но ничего особо толкового не придумывает. Конечно, было бы лучше, если бы за его спиной находились какие-нибудь непосредственные люди, а не далекий авторитет Черного, но искать этих непосредственных людей особо негде, так что приходится использовать авторитет куда более близкого Курта, который тут, в непосредственной близости, заправляет всеми делами района.
Еще лучше, когда есть оружие: добропорядочные переговорщики, обстряпывающие свои дела за счет межклановых разногласий, очень не любят силовые разборки в непосредственной близости от себя.
А знать Винт что-то должен: убийцу, нанимателей, заказ такой, связника – хоть что-то, но должен. Не такой уж он великий босс, но и зазря свое имя трепать не пожелает. Так что Келли с утра топает к «сынку» Курта, Мацуто, с которым имел недавний выгодный гешефт, и который вывел его и Черного на оружейника в прошлом году, и предлагает небольшое дельце, экономически не выгодное, но имеющее дальние перспективы. Мацуто, обдумав со всех сторон предложение, и распив во время обдумывания пару бутылок забористой самогонки и пару раз намекнув собеседнику, что тот – чересчур проворный и ушлый, чтобы он понял, где рагон зарыт, в конце концов согласился. Замечание о проворном и ушлом Келли воспринял в качестве комплимента.
Еще через три часа понадобились, чтобы допить третью бутылку, вызвать шестерок и со знанием дела, долго и обстоятельно – в силу частичного невладения языком – объяснить, кто и для чего их нанимает, в какой связи его босс с боссом Келли и почему посланника того босса, который в связи с нашим, должно всемерно уважать и слушаться. Где-то через десять минут беседы Келли выпал из разговора, и приказ Мацуто выдвигаться и слушаться посланника чуть не пропустил. Шестерки покивали, кидая косые взгляды на пустынную крысу, и послушно двинулись на улицу.
Разыскать Винта было не сложно – сложнее было установить, на какой именно из явок размещается босс на данный момент. Покрутившись по трем наводкам, шестерки Мацуто впали в некоторое уныние, но Келли с бодрым видом приказал им не расслабляться и отправился туда, куда следовало направиться с самого начала, но сильно не хотелось.
Босс может размещаться днем и ночью, где ему угодно, но объекты, приносящие такой стабильный доход, как бордель, посещал в обязательном порядке.
Ввалившаяся с улицы компания в количестве пяти человек внимания не привлекла: мало ли кто тут шляется. Бармен окинул их внимательным взглядом, похоже, узнал кого-то из людей Курта и вернулся к своему шейкеру. Пара ранних шлюх лениво потянулись у своего столика, исподтишка прицениваясь к посетителям – правда клиенты или так, попонтовать пришли, вышибала посмотрел на них более внимательно – на предмет орудий силового воздействия – хотя кто без них ходит-то? – но не обнаружив ничего выдающегося, расслабился. Руку, правда, опустил на ложе чанкера, примощенного к его стулу.
Келли, изобразив самую милую улыбку, помахал шлюхам около столика и двинулся к бармену. Последний, не отрываясь от своего занятия, дежурным голосом спросил:
- Что будешь пить?
Келли изогнулся над стойкой, сам себе удивляясь: ведет себя, как дешевка из плохого бандитского голо. Потом он решает, что так даже лучше, и нарочно сиплым голосом, типа старого пустынника, произносит:
- Не тот вопрос, дядя.
Бармен смотрит с едва заметным удивлением, Келли подмигивает, бармен едва уловимым движением брови выражает свое презрение к клиенту. Но ничего больше не позволяет, конечно.
Келли его не помнит. Не то чтобы «куклы» второго этажа часто спускались вниз и могли беседовать с обслугой, но все же – не помнит. А значит, и тот его помнить не может.
Бармен пожимает плечом:
- Мальчика? Детку? Есть девственник.
«Которого всем предлагают», едва не ляпает Келли, чувствуя, что еще чуть-чуть, и начнет хохотать во все горло.
- Дешевка, - шепчет Келли, делая неопределенные пассы рукой. Бармен несколько удивлен.
- Куколку, - тянет Келли, - для меня и моих друзей.
Бармен окидывает взглядом Келли, осматривает компанию: не в привычках охотников заказывать «куколок», хотя заплатить последние могли бы. Но с точки зрения бармена Келли не принадлежит к славному племени крыс, потому как ведет себя неподобающе. Наверное, этому выводу способствует и ровный цвет лица Келли – благодаря ранению он достаточно долго не носил респиратор, и следы очков на его лице не так заметны. А уж компания – обычные шестерки, точно не владеют ни нужными кредитами, ни нужной информацией.
- За «куколками» в Мидас. Там такого товара заебись. У нас все честно.
Келли смеется. Улыбается на все тридцать два или даже сорок два, ласково перехватывает шейкер из рук бармена и тянет к себе. Последний предпочитает выпустить стакан.
- А вот мне и нужна честная «куколка», а не андроид на батарейках. Давай, дядя, не жмись. А то я пожалуюсь Винту, что ты плохо меня встретил.
Презрение с лица бармена стекает, как вода: он подбирается, кидает быстрый взгляд на вышибалу. Тот небрежно подтягивает ноги, собираясь как бы поменять позу, незаметным профессиональным жестом приводит чанкер в боевой режим, и – Келли это знает – включает где-то там кнопку тревоги. Сейчас сюда ввалится еще парочка охранников, Винт свое хозяйство всегда берег.
Келли поднимает давно приготовленный гвоздемет на уровень лба бармена. Шестерка Мацуко – парень с рыжей вздыбленной челкой уверенно держит такой же гвоздемет, целясь в охранника. Двое становятся возле выходной двери, деловито закрывая ее на засов, еще двое встречают вбежавших охранников подсечкой и приличными хуками справа и слева. Кастеты сильно упрощают дело.
- Не надо дергаться, - спокойным звучным голосом произносит Келли, - и все останутся живы.
- Мы вне разборок. Курт вас сам к ногтю прижмет, - тихо, но довольно уверенно говорит бармен, что выдает в нем носителя информации, приличествующей куда более статусному лицу, чем обычная обслуга.
- Не-а, - беспечно качает головой Келли, - еще и спасибо скажет, если я найду здесь то, что ищу.
И приказывает, не оглядываясь на своих подручных:
- Оружие медленно на пол. Лечь на живот, руки за голову, раздвинуть ноги.
- Мы тебе не шлюхи, - шипит кто-то из охранников. Келли фыркает. Удивительно, но он ощущает полное душевное равновесие: время, которое он провел здесь, люди отсюда не имеют над ним никакой власти.
- Это легко исправить, - замечает он и отступает на шаг от стойки, - выходи из-за стойки, держи руки так, чтобы я видел.
Бармен медленно покидает рабочее место, почти с достоинством, останавливается по кивку гвоздемета.

[/винни-пух/]

- Ну?
- Мне нужно побеседовать с твоим боссом, по возможности в приватной обстановке.
Бармен морщится:
- Так дела не делаются. Договорись о месте, договорись о встрече, тогда и побеседуешь.
- Понимаешь, - Келли усаживается на стойку, кинув мимолетный взгляд на часы – у него есть почти четыре минуты и ему следует уложиться в этот срок, - мое дело не терпит никаких отстрочек, - и взмахом руки, остановив возражение бармена, продолжает, - я поясню. Видишь ли, недели две тому назад я встретился с одним своим знакомым, который вместо того, чтобы распить со мной бутылочку или сыграть в дартс, решил сыграть в другую, более интересную игру. В результате я получил нехилую царапину на ребрах, чувство глубокого неудовлетворения миром и имя заказчика. И теперь меня гложет один вопрос: как насчет моральной компенсации?
- По поводу?
- Как по какому поводу? Винт заказал меня с какого-то перепугу, меня пытались убить, нанесли мне моральную травму – кто-то должен за это заплатить, так ведь?
- Какого… рагона? - удивление бармена выглядит искренним, что и понятно. За полминуты Келли нагородил столько всякой ерунды, что она у кого угодно вызовет недоумение. Что, собственно, и требуется.
- Я пояснил, да? Я пришел и высказал свои претензии, да? Честно. Не стою за углом с ножом, не тащусь к «бугру» с жалобой – я пытаюсь урегулировать конфликт между нами. Так что, - Келли спрыгивает со стойки, медленно вытаскивает из-за пояса контейнер с напалмом. Лежащие на полу, как и охранники, шлюхи испуганно вскрикивают, - так что пусть твой босс объяснит мне свои намерения. Через три часа, возле старого Цирка, иначе его бордель сгорит синим пламенем.
С этими словами он выливает предварительно разбавленный коктейль имени давно почившего ублюдка на пол, отходит к выходу, где двое предусмотрительно удерживают створки двери, ждет, пока все его подручные выходят, и с кривой усмешкой бросает горящую зажигалку.
Они вылетают за угол со всей возможной скоростью: Келли порядком не добросил до разлитой жидкости, так что у господ охранников, шлюх и бармена есть время покинуть помещение: что-то ему подсказывает, что геройствовать, спасая хозяйскую собственность, они не будут. Напалм вспыхивает, когда все шестеро уже укрываются в заранее присмотренном переулке и занимают стратегически верные позиции. С позиций видно, как вылетают стекла и двери, огненные языки на миг показываются из окон, облизывая бетонную стену, и прячутся обратно. Секунд через пять внутри здания срабатывает противопожарная система и столетиями выверенный состав заливает пеной пламя.
Келли понятия не имеет, как работают другие бордели Винта, если они у того есть, но о том, что здесь, в «Голубой бабочке», система пожаротушения в отменном состоянии, знает точно.
- И что теперь? - интересуется тот самый рыжий.
- Ждем. На пожар Винт явится как миленький. Нам надо проследить, куда он дальше двинется и перехватить его там, где потише.
Или, наоборот, погромче, если паче чаяния, Винт отправится в публичное место. Годится любой вариант.


На Двух Лунах они вынуждены остановиться. Саймон, уходящий дальше на северо-восток, мать его, как раз по направлению к Черному, здесь намного слабее. Но байки ехать не могут: ветер дует со скоростью полмили в минуту, и если с таким напором ветра машины еще справляются, то с песком и пылью, которые он несет, не в силах бороться ни один механизм. Они попросту загубят байки и не смогут добраться до Черного вовремя.
Да и на байках шансы на то, что они доберутся вовремя, тают на глазах.
- Рагон, не бесись.
- А? - Рагон только сейчас замечает, что дергает себя за бороду и вслух проклинает свою судьбу, пески, Деву, Юпитер и все на свете.
- Все равно под бурей мы не сможем ехать, - если уж Мирт пытается его успокоить, то дело плохо.
- Иди к рагонам, утешальщик хренов, - подергав себя еще и за усы, Рагон спрашивает, - сколько напалма на машинах?
Если Мирт и удивлен, то особо это не показывает. Хотя Деван докладывал.
- На запасных машинах по пять литров. Гель, ясное дело.
Рагон кивает: гель, ясное дело, жидкость в такую даль тащить стремно, да и тяжеловато. Трындец будет Черному, если они этот гель не довезут, и полсотни чанкеров с боезапасом. И «лягушек» не менее сотни, и тех самых бомб, которых, правда, всего с десяток, но их действие Рагон сам видел и знает: самодельная бомба стоит пяток армейских гранат.
И если сами не доедут – сорок человек, готовых драться и рвать глотки. Трындец будет Черному, и всем остальным тоже.


Рыбки, конечно, ни хрена не настоящие. Когда офис открывали, некий бойкий молодчик, завитой мелким барашком, демонстрировал несколько эскизов, долженствующих тем или иным образом воплощать посредством дизайнерских ухищрений то ли авторитетность компании, то ли корпоративный дух. Сталлер молча выслушал дизайнера и отослал того к секретарю вместе с предупреждением последнему о несоответствии занимаемой должности. Но в каком-то из проектов аквариум был, и чем-то эта идея ему импонировала.
Через неделю стенной аквариум был установлен, рыбки – настоящие живые рыбки – запущены. Секретарь кормил их три раза в сутки, следил за качеством воды и за работой воздухобогатителя. Рыбки плавали там между водорослями и искусственными кораллами, шевелили хвостами, пялили выпуклые глаза. Аквариум подсвечивался иллюминацией, плавники и хвосты рыб вспыхивали радугами. А через пару недель Сталлер понял, что видеть этих тварей не может.
Вечером он спустил воду и смотрел, как они умирали на дне: открывали рты, шевелили плавниками – мерзкие, живые, скользкие, и ему до смерти хотелось разбить стекло, схватить ручку, стило, что-нибудь, и раздавить, расплющить каждую из них. Аквариум он так и не разбил, мусор убрали утром, а на следующий день в воде плавали электронные игрушки: с узорчатыми спинами, плавниками из кремниевого кружева и человеческими глазами – честные ненастоящие рыбки.
Они и сейчас там плавают: смотрят на посетителей, может и записывают, Юпитер их знает. Освещение выключено: помещение, рыбки и их хозяин освещаются сполохами аквариумной иллюминации, Сталлер механически считает: алый, желтый, синий, лиловый – сбивается, потому что цвета не соответствуют. Должно быть иначе: красный, оранжевый, желтый, зеленый – и закрывает глаза. Сквозь веки вспышки все равно ощущаются, но уже непонятно, какого они цвета.
Какой смысл затевать зрелище, если не для того, чтобы показать зрителям? Какой смысл в зрелище, если зрителей нет?
Его люди вычистили три лежки и озу по соседству, когда обустраивали лагеря. Даже тогда, почти без оружия, с тем количеством наемников, что у них было, они могли бы захватить и любое крупное поселение, и любую из станций. А через пару месяцев, когда партии оружия и боеприпасов стали получать регулярно – все станции и поселения с западной стороны тракта и Южных Гор. Но для тех, кто предложил ему сделку, самым ценным в игре оставался человеческий ресурс: приоритетным условием сделки была неприкосновенность, относительная, разумеется, населения климатических станций и бывших шахтных поселков. Смысла в этом Сталлер не видел ни тогда, ни сейчас. Но это было условие договора, это было незыблемое правило, и он его соблюдал.
Теперь он не может избавиться от мысли, что каким-то образом он это правило нарушил.
Судя по данным спутников, слитым его людьми из Нил Дартс, Черный сошел с тракта и пытается сократить путь до нынешнего обиталища этого своего великого механика. Наладить производство огнестрельного оружия и тем более боеприпасов – задача непосильная, а вот наделать бомб, гранат и большого запаса взрывчатки – вполне. А взрывалось и горело на плато изрядно. Что-то они приготовить успели, и тоже двинулись в путь, несмотря на незнание точных координат, но им помешала буря.
Так же обстоят дела и с кочевниками: они разделились, и более мобильный отряд с запасными машинами двинулся к каравану – тоже, надо полагать, не пустой, но тоже был остановлен ураганом.
Буря остановила и его людей: группа, ушедшая на восток, находится вне границ района действия бури, но большая часть также вынуждена ждать. Связь с ними потеряна, наблюдение невозможно, но они начнут движение сразу же, как только установистя относительное затишье. И получат данные о месторасположении каравана Черного сразу же после восстановления связи. Шансы на то, что его люди доберутся до Черного раньше, чем люди Белки или кочевники, очень высоки. А с тем количеством людей и тем количеством оружия, которые он сосредоточил в группах, уничтожение каравана не составит большого труда.
С таким количеством людей и таким количеством оружия уничтожение Черного не составит труда при любом варианте событий: успеют добраться люди Белки или нет, успеют кочевники догнать Черного или нет – не имеет значения. Их уничтожение – задача чисто техническая, это очевидно, но Сталлер, в который раз за вечер перебирая варианты и вероятности, замечает, что исключает ту самую возможность, ради который затеял весь тот цирк с псевдобомбой.
Если его провокация удачна, а есть все основания полагать именно так, если хоть один раз, до того, как разразился ураган, спутники зафиксировали сигнал маркера, то либо эсбисты, либо армейцы непременно примут меры. А значит, Черный обречен. Это очевидно.
Но вот он сидит за столом почти два часа, вновь и вновь перебирая варианты. Зачем затевать зрелище, если нет зрителей?
- Приготовь ссылку.
- Когда, - меланхоличный голос не выказывает ни удивления, ни протеста.
- Вчера, - отвечает Сталлер и сбрасывает звонок. Называть собеседника нет нужды и уточнять что-то тоже: все давно оговорено и оплачено.
Он кладет мобильник на стол, внимательно его осматривает: консервативная модель, как было сказано на сайте. Консервативная так консервативная, ему удобней своими механическими пальцами нажимать кнопочки, чем юзать сенсорный пластик. Телефон подмигивает синими кнопками, и Сталлер решается:
- Передай Алефу, пусть разделятся.
- Там штормит.
- После шторма.
Если армейцы примут меры, то разбираться, где чьи люди, они не будут – так что разумней уменьшить потери. Если же военные не предпримут никаких действий – его подозрения подтвердятся. И тогда, господа блонди, он начнет собственную игру.