Это первая часть текста. Как только будет проверена вторая - выложу.
Бета - Рысь.
Военный консультант наличествует, но имени не знаю.
читать дальше
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне…
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Удачи.
В. Цой и группа «Кино»
За дальним столом бара сидят двое. Будь это обычный бар в Цересе или даже в Мидасе, вряд ли спокойно пьющие самогон мужики привлекали бы чье-то внимание. Но это бар в Черной Слюде – последнем поселении перед рекой. Это место встречи людей, идущих в пустыню, и последняя остановка перед Рекой – границей постоянного действия двух самых больших климатических комплексов. Невидимая линия, которую переходят лишь отчаявшиеся или отчаянные.
В баре – а среди поселений юга, и вплоть до Белой Кости, таких заведений больше нет – эта граница пролегает среди людей. Те, кто возвращаются назад с абрами или, сбившись в небольшие команды, с проводником-охотником, занимают часть помещения ближе к барной стойке, бурной выпивкой и громкими беседами отмечая окончание похода. Те, кто идут дальше, намного скромней и сдержанней, но обслуживаются в первую очередь. Эти люди могут не вернуться назад, возможно, они в последний раз сидят за нормальным столом и дышат воздухом без респираторов – и это осознание кладет свой отпечаток и на хозяев, и на гостей.
Эти двое сидят возле самой стенки, а это значит, что они идут с караваном в пустыню. И даже если не знать в лицо Черного, все равно понятно, что перед тобой опытный, смелый охотник, которому можно доверить немалое дело. Но большинство присутствующих здесь знают, кто такой Черный, что служит некоторой гарантией безопасности для его собеседника.
Потому что визави Черного – кочевник. Он отличается от жителя поселения или охотника так же, как в старые добрые времена на Терре отличался узкоглазый воин степи от своего оседлого приморского соплеменника. Помимо этого кочевник высок, крепко сбит и своей прической из множества косичек, перевязанных разноцветными ленточками, сильно напоминает другого терранского охотника за чужими деньгами – викинга. Масть косичек позволяет безошибочно признать в кочевнике Красного Рагона. Рыжий он, такой рыжий, что поднеси бумагу к волосам – и вспыхнет. Все остальные признаки принадлежности к племени рыжих тоже наличествуют: красная от солнца кожа, вытянутая форма черепа и светло-голубые глаза.
Говорят, что рыжие бывают только двух видов: или очень плохие, или очень хорошие. Красный Рагон, вождь трех объединенных кланов кочевников, разоривший и сжегший только в прошлом году два поселения и неизвестное количество лежек, относится ко второй категории рыжих. Это действительно хороший человек.
«Хороший человек» неторопливо отпивает самогон, почти прозрачный, в отличие от своего дальнепустынного собрата, вытирает усы – а у него есть усы и борода, длинные, толстые, и как они умещаются под респиратором – загадка природы, и спрашивает:
- Как дальше пойдем?
Вопрос немаловажный. До Черной Слюды караван и отряд кочевников под предводительством Красного Рагона добирались в мире и согласии. Почти. Но перед Рекой люди оставят машины и дальнейший путь будут преодолевать пешком. Предлагать такой способ перемещения кочевникам – по меньшей мере наивно.
- Как и предполагали. Мы пешком, ты с парнями на машинах.
- Кругами, что ли? – скептически хмыкает Рагон. Не то чтобы он сомневается в необходимости сопровождать караван Черного, но избранный последним способ кажется кочевнику, мягко говоря, нелепым.
Черному так тоже кажется.
- У тебя есть идея получше?
Рагон крякает, отпивает из кружки спиртное, морщится.
- Дрянь самогон, - и повторяет несколько громче, чем требуется для того, чтобы его услышал только собеседник. - Дрянь самогон. Водой разбавляют, небось.
- Брось, - сухо роняет Черный и успокаивающе кивает насторожившемуся бармену. Авторитета Черного достаточно для того, чтобы бармен положил чанкер туда, откуда он его достал, и не стал подзывать вышибалу. Но не достаточно для того, чтобы окружающие перестали посматривать на Рагона с напряженным вниманием.
- Другого способа нет.
После Реки караван передвигается пешком, потому что ехать на байках становится слишком дорого: батареи разряжаются, машины быстро изнашиваются, многочисленные аномалии путают их электронные мозги, и в результате скорость, которую предоставляет такой способ передвижения, не окупает расходы по ее обеспечению. Если, конечно, эти расходы оплачивать. Однако превращение каравана в разбойничью банду Черного не прельщает.
- Другого способа нет, - повторяет он, - более того, твоим ребяткам придется вести себя смирно.
Рагон недобро щурится.
- А то я не знаю.
Удержать кочевников от разграбления всего, что попадается по дороге – если это позволяет перевес в численности и вооружении – дело трудное. Но Рагон не зря «тренирует» своих людей на стезе воздержания уже полгода. Те, что остались в живых, слушаются вожака беспрекословно.
- За это не беспокойся. Мои ребятишки справятся. Машины у нас хорошие, запасов на полдороги хватит, - и, уловив понимающий взгляд дарта, Рагон кивает. Дальше, как ему кажется, Песчаная Дева побеспокоится о том, чтобы у них всего было в избытке. - Оружия у нас мало, вот в чем беда.
- Мало.
Всего с отряда Ромика они сняли три пулемета, десять винтовок, пять биноклей, с десяток бронежилетов и несколько десятков крошечных убойных гранат неизвестного Черному вида. Для пробы одну гранату взорвали и убедились, что, несмотря на миниатюрность, штучка действенная. Холодное оружие они выгодно поменяли на Черной Слюде – ножи были армейскими, превосходного качества – но и после этого по праву могли считаться самым хорошо вооруженным караваном за последние полвека. Увы, внешнее впечатление не соответствовало действительности: большая часть боеприпасов сгорела вместе с байками. И если оставшегося было достаточно для одной боевой акции, то для обороны каравана требовался запас раз в десять больше.
- У меня-то тоже кое-что есть, - задумчиво произносит Рагон, - но если все, что принес с собой последний ветер – правда, это меньше, чем горсть песка.
А «ветер» приносит вести странные и неутешительные. Рагон, собравший вокруг себя остатки трех кланов кочевников, долгое время полагал себя единственным вождем столь большого «племени», и долгое время действительно так и было. Собственно, он и сейчас вожак самого большого клана кочевников, но, увы, у него появились конкуренты.
Разборки между кочевниками – привычное дело: то в разделе территории не сошлись, то припасы у одного из кланов кончились и никого рядом нет для пополнения, кроме такого же кочевого племени, то слишком много от каравана досталось одному клану. Причин и поводов множество, и бывало, проходящий по тракту караван видит только результаты таких разборок: горящие байки, куча трупов, а победителей настолько мало, что угрозы для караванщиков они не представляют. Хотя и наоборот часто случается. Но разборки такие велись между противниками равными по вооруженности, что не позволяло какому-то одному клану занять главенствующее положение.
Какое-то время назад все изменилось.
Чего не хватает кочевнику для полного счастья? Оружия, конечно. С боеприпасами, естественно, и так, чтобы боеприпасов было много, и чтобы пополнялись они по первому слову, и чтобы платить за них не надо было. Вот тогда станут они правителями пустыни, и все «бугры» и их «сынки», не говоря уже обо всех остальных, пятки им лизать будут, а городские уроды «лавсу» бесперебойно привозить. Уровнем выполнимости такое желание равно мечте некоего фольклорного персонажа, жаждавшего рассадить деревья, плодоносящие национальными блюдами, и облагородить генофонд нации за счет привлекательных девушек. И, пожалуй, пожелание этого персонажа является более выполнимым делом. Поэтому и мечты такие, и слухи о будто бы перехваченных поставках с одной базы на другую, и уверения, что «собственными глазами видел и в этих руках держал», остаются всего лишь слухами и вымыслом. И бойня, успешно проведенная воинскими частями в прошлом году, казалось, надолго должна была избавить и кочевников, и оседлых обитателей пустыни от подобного рода мечтаний.
И вот, года не прошло, а слух такой снова зародился. Да не один, да не пустой треп о чьей-то удаче.
- Пока что его никто не видел.
- Не видел, - соглашается Рагон, - но если бы мне это какой обдолбанный мудак на Побережье напел, или свой же кочевник – послал бы дальше, чем видит. А Жменя… хрен его разберешь. В прошлом году не стал бы слушать: мало что толкач наплести может, особенно когда его за шкирку держишь. А в этом… говорить о нем стали, что людей своих завел, что видали с винтовками и его, и его людей. Причем о Жмене отдельно говорят, а об оружии, что дадут, если встанешь за нужного человека – отдельно. Сечешь?
Черный кивает. Два не связанных друг с другом, но сходного рода слуха означают, что какой-то из них – правда. А вот какой – подумать надо. Черный склоняется ко второму: не одному ему могла придти в голову мысль подружиться с кочевым кланом.
- Ну а раз сечешь, то вот тебе и второй слушок. Помнишь Серого Пса? Возле Белой Базы он промышлял?
Дарт опять согласно кивает: отмороженная была банда, но большая, все никак не удавалось его щенят перебить. Но в прошлом году с этим делом отменно справились армейцы.
- И их всех положили в прошлом году.
- Не всех, допустим. Кое-кто остался. Алеф, лысый, типа за техника у них был. Так вот, этот техник недавно объявился на Мысе, и не один. И говорили мне, мнит себя крутым «бугром», и на пьяную голову обещает всех остальных кочевых к ногтю прижать, потому как теперь у него сила есть. А это, как ни крути, уже третий слушок. И все об одном и том же.
На пьяную голову, положим, много чего можно сказать, но на фоне двух других сообщений и это заявление укладывается в одну схему.
- Так что сам видишь, Черный. Кто-то крутит это дело, и все в одну сторону. Как бы нам не опоздать.
Оружие, кочевники, внезапно воспылавшие страстью к объединению, относительная легкость, с которой Черный сам раздобыл оружие, та готовность, решительность его людей драться, как будто они уже знают, как будто уже уверены в том, что это единственный способ выжить – все это говорит ему, что война началась раньше. Не он ее начал – наоборот, он вступил в войну позже всех. Но все же, Черный считает, что не настолько поздно, чтобы ничего нельзя было изменить.
Но поторопиться следует. Медленно и не спеша.
- Еще не опаздываем, - Черный ставит кружку на стол слишком резко, и жидкость едва не выплескивается наружу. Красный Рагон смотрит ему в глаза, будто собираясь что-то сказать или уточнить, но сразу же опускает взгляд и меняет тему разговора.
- Ты на фига шпиона этого тащишь?
Интересно, кто Рагону доложился: ни Вуд, ни Тихий не могли, Черный в этом уверен. А караванщик, который о чем-то добровольно разговаривает с кочевником – вещь пока что невиданная.
Хотя нет. Один раз уже виданная.
- А с чего ты взял, что он шпион?
- А типа не вижу. Глаз быстрый, цепкий, ходит тихо, мелко. Не пустынная повадка, видно. Соображает быстро и не по товару. Толкач он, знаешь, все больше о деньгах, а этот о чем-то другом.
- Вот и мне интересно, о чем это он о другом, - бормочет Черный. Тайна какая-то есть у этого парня, секрет. И Черному до смерти хочется узнать, что это за секрет. Но не пытать же его!
- Нужен.
Рагон многозначительно хмыкает, вкладывая в невнятный звук всю философию человека, чьи враги и друзья меняются местами по обстоятельствам, так что мера его прощения давно вышла за рамки терпения святого. Но так в пустыне живет большинство, и способность эту ни за святость, ни за доброту не почитают. Ты сегодня мой враг, и драться придется не до последней крови. А завтра ты мне друг, и я разделю с тобой воду.
Люди нужны друг другу. Но иногда трудно сразу понять – зачем.
Когда банда Красного Рагона налетела на поселение, а это была Третья Миля, второе поселение возле обогатительной установки, Черного там не было. Рагон привел с собой чуть больше десятка человек: сжигать поселок он не собирался, задерживаться до прибытия помощи с соседнего поселения – тем более. Целью его было несколько уменьшить ассортимент товаров на местном рынке: ушедший караван был богатый, так что аборигены получили не только лекарства и батареи, но и фильтры, и «лавсу», и даже ВСВ-флешки.
Кочевники налетели на поселение со стороны установки, для чего пришлось красться между дюнами, чтобы не выдать себя обитателям станции. Нападения отсюда никто не ожидал, и хотя кочевников заметили и даже успели поднять тревогу, но организовать толковую оборону не успели. Бандиты вихрем промчались по поселению, разбрасывая дымовые шашки и газовые гранаты, и ворвавшись на площадь, сняли чанкерами не успевших сбежать или пытающихся защититься людей. Справедливости ради, после действия гранат, мало кто был способен оказать сопротивление, так что кочевники за десять минут очистили склад Менгара – местного торговца «лавсой» и лекарствами, и ринулись прочь.
Четко спланированная акция прошла без сучка без задоринки, но на последнем этапе дала осечку. Рагон заметил, как двое его людей остановились возле фасонистого, раскрашенного под дерево домика владельца ВСВ-шника, явно собираясь экспроприировать установку. Высказав вслух претензии родителям двух идиотов, он махнул остальным – двигайтесь дальше – и развернул байк обратно. Рагон успел добраться до халабуды, недвусмысленно пригрозить парням распятием на двух байках и увидеть, как оба усаживаются на свои машины. Затем все пошло не так.
С той стороны, куда уехали остальные его люди, послышались проклятия и вопли, точно такие же, какие он только что слышал от обитателей поселения. Но на этот раз кричали кочевники. Не оглядываясь, Рагон рванул к месту схватки и увидел именно то, что предположил по звукам: большая часть его людей мечется между краем поселка и рядом невысоких барханов, один байк горит, несколько машин перевернуто, двое парней убито. И количество раненых увеличивается благодаря хладнокровной меткости стрелков со стороны поселка и со стороны пустыни. В сторону установки никто не попытался уехать – после взрыва байка там наверняка уже подняли тревогу, но двинуться в противоположном направлении парни уже сообразили. Не обращая внимания на раненых и уже не пытаясь достать удачливых стрелков, кочевники дружно устремились прочь от поселка.
В первую секунду Рагон решил найти и пришить ближайшего снайпера, но сразу же передумал. Если бы стрелки эти с самого начала тут засели, то его отряду не удалось бы без потерь войти в поселок. А раз так, то явились они за те пятнадцать минут, пока его парни чистили склад, и за это время успели организовать засаду и найти укрытия. Нападать на таких людей без разведки – самоубийство. Поэтому Рагон, бросив в переулок, где предположительно засел стрелок, еще одну «лягушку», последовал за своими людьми.
На этом бы история и завершилась, но отъехав от поселка на пять фарлонгов, кочевники заметили погоню. И ладно, если бы это были те стрелки или обитатели поселка, да даже помощь со станции, неведомо как добравшаяся за пять минут: они все равно успели бы уйти, ну может, еще парой трупов отделались бы. Но из-за холмов за ними ползло нечто, размерами превышающие десять байков вместе взятых, на гусеничном ходу и с круглыми пурпурными отверстиями в верхней квадратной части корпуса. И хотя эти отверстия ничем на напоминали оружейные дула, впечатление все равно было потрясающим.
Ползла установка совершенно бесшумно, вернее, двигатели у нее были намного тише, чем на байках, и никакими изменениями ее перемещение не сопровождалось. И, пожалуй, это и было самым страшным. Кочевники, притормозившие было, чтобы рассмотреть диковину, разом увеличили скорость и рванули вперед. Песчаная Дева ведает, что это за хрень, и хорошо, если она и дальше будет так медленно ползти.
Установка, как выяснилось, действительно не могла передвигаться быстрее – она вообще была рассчитала на стационарное размещение, и Белке пришлось изрядно потрудиться, чтобы соорудить ей гусеничный ход. Зато она могла кое-что другое.
Из-за рева разгонников кочевники не сразу расслышали новый звук – низкий, глубокий, торжественный. А расслышав, не придали значения. Однако звук продолжал усиливаться, как будто увеличивающееся расстояние не играло для него роли, и в считанные секунды из басовитого сочного звучания превратился в ультрафиолетовый рев, от которого волосы вставали дыбом и глаза лезли наружу от страха. Звук догонял их, толкал в спины, переполнял воздух и, казалось, навстречу идет такой же звук, такой же кромешный ужас, и куда не повернешь – тебя все равно догонят, тебя все равно убьют.
Рагон видел, как двое его людей столкнулись при попытке увеличить скорость, видел, как один человек упал, то ли потеряв сознание от страха, то ли не удержав руль трясущимися руками. Позднее он вспоминал все это, как смотрел бы запись на диске – без эмоций и ощущений, а тогда не понимал ничего и не видел на самом деле ничего. И если бы его кто-то пытался обойти или впереди оказался, таранил бы без всякого соображения: не потому, что тот мешал бы ему двигаться, а потому что не понимал бы, что перед ним машина.
Так он мчался и мчался вперед, не отличаясь ничем от своих людей, кроме того, что сильнее забирал на запад, охваченный ужасом, наполненный одним желанием: убраться отсюда, все равно куда, лишь бы подальше от этого чудовищного рева. И когда стих уже звук и исчезло далеко за спиной поселение, байк вдруг остановился, словно дернула его рука из-под земли, и Рагон головой вперед вылетел из седла. А потом все исчезло.
Установку в поселок, вернее на станцию, привез Черный. Из чего ее делал Белка и новоявленный его помощник, тощий и лысый как колено «топляк» хрен знает с какой планеты – никому неизвестно. Известно, что началом послужила очередная игрушка, вопящая, как бык во время неудавшейся случки, и долженствующая играть роль сигнализации на складе Белки. Черный, к несчастью своему оказавшийся слишком близко от демонстрируемого образца, оглох на одно ухо, отвесил хозяину за все приятное хорошую зуботычину, и к вечеру вернулся с дельным предложением. Идея, рожденная контузией, Белке понравилась, и через некоторое время на свет божий родилась экспериментальная малоходная установка, типа «Страх пустыни». Именно она и была пущена вслед за кочевниками, когда те, атакованные стрелками Черного, пришли в себя и попытались сбежать в пустыню.
Всего этого Красный Рагон не знал. Очнувшись через пару часов, он обнаружил, что ранен – чей-то шальной выстрел из гвоздемета пробил ему ногу, а полет из седла завершил начатое, так что у него теперь не только ранение, но и перелом ноги. И, судя по характерной «обтягивающей» боли в груди, перелом ребер. Увидел неподалеку свой байк – перевернутый, с растрескавшимся гнездом батарей, и уяснил, что совсем недалеко от него бродят люди – наверняка поселенцы, желающие присвоить имущество убитых кочевников.
Он попытался подползти к байку, но боль оказалась чересчур сильной. Чтобы удержаться от вопля, Рагон вцепился зубами в рукав куртки – так потом и ходил с отметинами от своих зубов – и замер на месте. Прекрасно зная, как поступают поселенцы с типами вроде него, он положил возле себя нож, вытащил и освободил кольца у двух гранат. Еще две оставил для себя: попадать живым в руки недавних противников ему не хотелось.
Если бы он не был ранен, если бы байк не был поврежден – он бы устроил этим сукам веселую жизнь. Как они наверняка устроят тем, кто по несчастью остался в живых – например, тем идиотам, из-за которых он задержался в поселении. В лучшем случае он сумеет умереть быстро и захватить с собой пару человек. В худшем… о худшем лучше не думать: ни на помощь, ни на милосердие Рагон не рассчитывал.
Он долго лежал неподвижно, прислушиваясь к невнятным голосам за волнистой стеной барханов, ждал, почти желал последнего: «О, глянь. Тут еще один валяется», после чего можно было бы уже ни о чем не думать, а просто убить двух-трех из них и подорвать гранаты. Но слова все не раздавались, голоса то удалялись, то приближались, заставляя его замирать в напряжении, пока в конце концов не затихли совсем. И только спустя еще почти час Рагон понял, что люди ушли окончательно, и он остался в живых.
Никакого облегчения или радости эта мысль ему не принесла: он был ранен, его байк нуждался в ремонте, воды не было и помощи ждать тоже было неоткуда. С пониманием, что это не спасение, а всего лишь отсрочка мучительной смерти, он снова отключился. А когда пришел в себя, его байк возвышался у него над головой, накинутый на машину кусок нанопоры образовывал полог, защищающий его от ветра, рядом на разогревательной плитке варился концентрат, а стоящая на песке емкость с горячей водой исходила специфическими медицинскими запахами.
Гранат, чанкера и ножа рядом уже не было. Но зато был невысокий худой мужик с обезображенным ожогом лицом и темными, показавшимися огромными в сумерках, глазами. И хотя Рагон понимал, что перед ним – обычная крыса, был у него и тот ирреальный, страшный и веселый миг, когда он всерьез поверил в россказни о Черном Страннике, что приходит на помощь кочевникам. Если их подвиги и слава достойны его помощи.
Миг исчез без следа, заставив Рагона испытать, кроме обычного презрения к охотникам, злость за свою ошибку, за собственную глупую веру. А вместе со злостью вернулась осторожность и готовность убивать. Черт его знает, что крыса затеял, но ничего хорошего для него. Так что пусть только наклонится к нему, пусть малую оплошность сделает – он разорвет ему горло зубами, если надо.
Рагон поморщился, простонал что-то, как будто от боли – а на самом деле пробуя, насколько хорошо может владеть своим телом. Тотчас же понял, что руки связаны, а на ногу наложена шина. Охотник криво усмехнулся, показывая, что маневры Рагона его не обманули, потом отлил во флягу варева, поболтал, чтобы остыло, и ткнул флягой ему в подбородок:
- Пей.
Запах шибанул в нос так, что чуть слезы на глаза не выступили. Но Рагон выпил: если бы крысе захотелось над ним поизгаляться, он бы его поселенцам отдал, а не лечил бы. Но вот на фига охотнику живой и здоровый кочевник – это, конечно, вопрос.
Задал его Рагон дня через два, когда варево погасило воспаление, и башка больше не крутилась, как две луны друг около друга. Охотник снова сидел над плиткой, на этот раз варил концентраты и собирался кормить кочевника с ложечки.
- Давай.
- Слышь, крыса, жрать я и сам смогу.
Охотник хмыкнул и ткнул ложкой в зубы.
- Размечтался. Жри давай.
Рагон окатил крысу злобным взглядом, проглотил содержимое ложки и насмешливо спросил:
- И долго ты так собираешься меня кормить?
- Пока не очухаешься.
- Решил стать моим родным папой?
- Как только, так сразу.
В принципе, есть одно объяснение невиданному поведению крысы, и Рагон считает эту версию наиболее близкой к правде: в Цирк его решил отдать, сволочь поганая, там крепкие бойцы всегда нужны. А до Серых Дотов, где ближайшая арена, далеко, вот и кормит, и раны перевязывает, потому как ему здоровый кочевник нужен. Больше заплатят. Но только ничего у ублюдка не выйдет: Рагон скорее вены себе перегрызет, чем будет на потеху поселенцев черепа разбивать.
Он больше ничего не спрашивает в течение двух дней, и хотя силы возвращаются к нему быстро и нога практически не болит, продолжает делать вид, что страшно слаб. Крыса никак не реагирует, временами исчезает неизвестно куда, возвращается с пустыми руками, а может, тайком от Рагона складывает где-то свою добычу. Никакого графика он не придерживается и это затрудняет выбор Рагона: то ли дождаться, пока охотник уснет, и прикончить его, то ли, наоборот, подождать его очередного исчезновения и свалить по-тихому, прихватив его пожитки и запасы. Первое кажется более надежным способом. Но для начала Рагону надо освободиться.
Руки у него связаны за спиной нейлоновым шнуром. Промежутка шнура достаточно, чтобы можно было шевелить руками, но недостаточно, чтобы он мог переступить через веревку или поднять руки над головой. Пока его трясла лихорадка и на ногу нельзя было наступить, об освобождении не могло быть и речи. Но теперь, дождавшись очередного ухода крысы, Рагон встает на колени, потом на ноги, убеждается, что идти долго он еще не может, но нога в колене сгибается. А значит, с байком он управится.
Охотник не оставляет рядом с Рагоном острых предметов, но на байке, на гнезде с батареями повреждена обшивка. Края у нее вполне острые, и хотя перетереть шнур оказалось не скорым делом, он с ним управился. Теперь надо было озаботиться припасами.
Увы, на машине ничего не осталось: помянув крысу крепком словом, Рагон отправился разыскивать предполагаемую добычу. Найти ничего толкового не удалось: то ли крыса был не при делах здесь, то ли воду и кислород держал в поселке. За ближайшим глиняным склоном лежали аккуратно завернутые в разную мягкую рухлядь капсулы, платы, фильтры и местная «плата» – полупрозрачные пластины черной и красной слюды, а также странного вида пластиковые упаковки с какой-то древней техники и кристаллы аконита – самая дорогая валюта в пустыне. Добыча была богатой, охотник с ней был один и никаких трудностей у него с водой не было. Все вместе наводило на тревожные размышления, и Рагон решил, что действовать надо безотлагательно.
Ждать крысу оказалось не долго. Охотник шел не таясь, тень точно указывала его местоположение. Но, не доходя до лежащего Рагона, он остановился и громко сказал:
- Вставай парень. Медленно.
Открыв глаза, Рагон увидел направленный на него чанкер и хмыкнул презрительно.
- Чего? Сначала кормил, когда не спрашивали, а теперь решил таки добить?
- Медленно встань. И держи руки перед собой.
«Сука», - подумалось Рагону, но он безропотно встал, протягивая руки вперед. Если охотник решит его связать, чанкер ему придется оставить, и тогда у него, Рагона, появится шанс. Но крыса швырнул ему под ноги красные блестящие наручники и приказал:
- Одевай. Давай, пошевеливайся.
- Сука, - коротко выдохнул Рагон, с ненавистью глядя на охотника, - Блядь ебанная.
Последнее крысу почему-то развеселило, он смеялся все время, пока Рагон медленно, пытаясь найти какой-нибудь выход, наклонялся и надевал браслеты. Потом вытер выступившие слезы и велел:
- Теперь садись.
К ногам Рагона упали упаковка с концентратом и фляга с водой.
- Руками, я смотрю, ты пользоваться и впрямь научился. Так что действуй.
А на следующий день они тронулись в путь. Охотник на его байке, со скоростью тихого пешехода, а Рагон трусцой, привязанный проклятым шнуром за наручники. Бежать он долго не мог, нога болела адски, они останавливались каждый час, и Рагон просто валился на песок, воя сквозь зубы и обещая ублюдку все самые страшные кары на земле и на небе. Проклятия охотника не трогали, он давал Рагону передохнуть минут с десять-пятнадцать, и все начиналось сначала.
К полудню от усталости и боли у Рагона мутилось перед глазами, в ушах стоял звон и нога болела так, словно кто проткнул ее раскаленным прутом. Когда крыса объявил остановку, он свалился, где стоял, и минут десять даже шевельнуться не мог. Его трясло от напряжения и ненависти к охотнику, а от бессилия сводило скулы. Ему хотелось только убить его. Не выжить, не сбежать, нет – убить мерзавца, резать по кусочкам трусливую тварь, затеявшую такую пытку.
«Трусливая тварь», дернув за наручники, заставила его сесть. Рагон поднял мутные от боли глаза, пошевелил губами и плюнул ему в лицо. Плевок вышел пустым, во рту все высохло. Крыса, вместо того, чтобы ударить в ответ, ткнул флягой в рот и дал напиться. Отошел и так же молча вернулся, поставив перед Рагоном горячее варево концентрата.
От запаха желудок скрутило судорогой, на глаза выступили слезы. Рагон выматерился, но проявлять гордость не решился, а схватив руками миску и ложку, стал жадно есть, едва не захлебываясь от торопливости. И только когда наелся, поднял глаза на крысу.
Тот курил, сидя возле байка на корточках, и заметив, что пленник с едой управился, молча протянул ему сигарету. Рагон так же молча закурил, и какое-то время они были похожи на двух близких друзей, которым нет надобности говорить друг с другом, чтобы быть понятыми.
Потом охотник подошел к нему, наклонился и одним небрежным движением снял «браслеты». Рагон, наверное, с минуту тупо смотрел на свои руки, не понимая, что происходит. Когда поднял глаза, крыса уже рассовывал по карманам флягу с водой и нагревательные стержни, готовясь идти. С ужасом он подумал, что надо тоже вставать и идти, и лучше пусть этот ублюдок его прикончит, но еще лучше, если он сам попытается его прикончить, иначе зачем крыса освободил ему руки?
Никакой логики в этом не было, но когда Рагон попытался встать, то понял, что напасть он просто не сумеет. Его затрясло, нога подломилась, и кочевник рухнул в песок. Сел и снова встал – осторожно, стараясь опираться только на здоровую ногу.
Крыса удовлетворенно кивнул и произнес:
- Фляга с водой и еда в байке, шину лучше не снимать. Догнать даже не пытайся.
Этого охотник мог бы и не говорить: взобраться на байк Рагон сможет не раньше завтрашнего вечера. А за ночь охотник два раза успеет добраться до поселения.
Крыса обходит его по широкой дуге, соблюдая осторожность – трусость, хотел бы сказать Рагон, но не скажет, потому что это точно неправда. Но именно эта осторожность, аккуратность, с которой охотник решил проблему своей безопасности, и вся эта дикая, ни на что не похожая ситуация – охотник спасает кочевника, отводит подальше от поселения и отпускает на все четыре стороны – приводит Рагона в бешенство. Тем более сильное, чем загадочней и непонятней ведет себя охотник.
- Какого хрена? Какого хрена ты делаешь? Куда ты попер?
Охотник приостанавливается:
- Тебе нет дела до того, куда я иду. Пустыня большая: я пойду в одну сторону, а ты в другую.
Ответ еще больше злит Рагона, он невольно делает шаг к крысе, шипит сквозь зубы от боли, но на этот раз не падает, а только слегка наклоняется.
- Какого черта? На хрен ты меня сюда притащил? На хрен ты меня кормил? Чего тебе от меня надо, ублюдок?
Охотник медлит с ответом, пожимает плечами:
- Да ни хрена не надо. Иди себе своей дорогой.
Он окончательно отворачивается, подымается на склон. Рагон кричит ему в спину:
- Я тебя достану! Слышь, ублюдок? Кто бы ты ни был. Я тебя, сука, найду и удавлю!
Крыса в ответ не оборачивается. Никто не видит, как он улыбается, и уж точно не слышит, что он повторяет про себя...
Семь месяцев спустя Рагон напал на арбу. Караванщики, вместо того, чтобы начать беспорядочную стрельбу или попытаться вырваться, быстро заняли круговую оборону, соорудив из перевернутых байков укрытие. Первая атака была отбита, в ход собрались пустить самодельные бомбы с напалмом, но не успели: из укрытия на дорогу вышел человек и спокойно двинулся к кочевникам. Чанкера при нем не было, руки он держал на виду, и Рагон подумал, что это дарт каравана посчитал более выгодным решить дело малой кровью и заплатить. И только когда человек снял маску, он понял, кто это.
Его люди тут же окружили охотника, но тот оставался таким же спокойным, как тогда, когда кормил Рагона с ложечки. Только улыбался насмешливо. Тогда Рагон опять подумал, что этот человек – чокнутый, но с ним стоит завести дружбу.
Бета - Рысь.
Военный консультант наличествует, но имени не знаю.
читать дальше
Группа крови на рукаве,
Мой порядковый номер на рукаве.
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне…
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Удачи.
В. Цой и группа «Кино»
За дальним столом бара сидят двое. Будь это обычный бар в Цересе или даже в Мидасе, вряд ли спокойно пьющие самогон мужики привлекали бы чье-то внимание. Но это бар в Черной Слюде – последнем поселении перед рекой. Это место встречи людей, идущих в пустыню, и последняя остановка перед Рекой – границей постоянного действия двух самых больших климатических комплексов. Невидимая линия, которую переходят лишь отчаявшиеся или отчаянные.
В баре – а среди поселений юга, и вплоть до Белой Кости, таких заведений больше нет – эта граница пролегает среди людей. Те, кто возвращаются назад с абрами или, сбившись в небольшие команды, с проводником-охотником, занимают часть помещения ближе к барной стойке, бурной выпивкой и громкими беседами отмечая окончание похода. Те, кто идут дальше, намного скромней и сдержанней, но обслуживаются в первую очередь. Эти люди могут не вернуться назад, возможно, они в последний раз сидят за нормальным столом и дышат воздухом без респираторов – и это осознание кладет свой отпечаток и на хозяев, и на гостей.
Эти двое сидят возле самой стенки, а это значит, что они идут с караваном в пустыню. И даже если не знать в лицо Черного, все равно понятно, что перед тобой опытный, смелый охотник, которому можно доверить немалое дело. Но большинство присутствующих здесь знают, кто такой Черный, что служит некоторой гарантией безопасности для его собеседника.
Потому что визави Черного – кочевник. Он отличается от жителя поселения или охотника так же, как в старые добрые времена на Терре отличался узкоглазый воин степи от своего оседлого приморского соплеменника. Помимо этого кочевник высок, крепко сбит и своей прической из множества косичек, перевязанных разноцветными ленточками, сильно напоминает другого терранского охотника за чужими деньгами – викинга. Масть косичек позволяет безошибочно признать в кочевнике Красного Рагона. Рыжий он, такой рыжий, что поднеси бумагу к волосам – и вспыхнет. Все остальные признаки принадлежности к племени рыжих тоже наличествуют: красная от солнца кожа, вытянутая форма черепа и светло-голубые глаза.
Говорят, что рыжие бывают только двух видов: или очень плохие, или очень хорошие. Красный Рагон, вождь трех объединенных кланов кочевников, разоривший и сжегший только в прошлом году два поселения и неизвестное количество лежек, относится ко второй категории рыжих. Это действительно хороший человек.
«Хороший человек» неторопливо отпивает самогон, почти прозрачный, в отличие от своего дальнепустынного собрата, вытирает усы – а у него есть усы и борода, длинные, толстые, и как они умещаются под респиратором – загадка природы, и спрашивает:
- Как дальше пойдем?
Вопрос немаловажный. До Черной Слюды караван и отряд кочевников под предводительством Красного Рагона добирались в мире и согласии. Почти. Но перед Рекой люди оставят машины и дальнейший путь будут преодолевать пешком. Предлагать такой способ перемещения кочевникам – по меньшей мере наивно.
- Как и предполагали. Мы пешком, ты с парнями на машинах.
- Кругами, что ли? – скептически хмыкает Рагон. Не то чтобы он сомневается в необходимости сопровождать караван Черного, но избранный последним способ кажется кочевнику, мягко говоря, нелепым.
Черному так тоже кажется.
- У тебя есть идея получше?
Рагон крякает, отпивает из кружки спиртное, морщится.
- Дрянь самогон, - и повторяет несколько громче, чем требуется для того, чтобы его услышал только собеседник. - Дрянь самогон. Водой разбавляют, небось.
- Брось, - сухо роняет Черный и успокаивающе кивает насторожившемуся бармену. Авторитета Черного достаточно для того, чтобы бармен положил чанкер туда, откуда он его достал, и не стал подзывать вышибалу. Но не достаточно для того, чтобы окружающие перестали посматривать на Рагона с напряженным вниманием.
- Другого способа нет.
После Реки караван передвигается пешком, потому что ехать на байках становится слишком дорого: батареи разряжаются, машины быстро изнашиваются, многочисленные аномалии путают их электронные мозги, и в результате скорость, которую предоставляет такой способ передвижения, не окупает расходы по ее обеспечению. Если, конечно, эти расходы оплачивать. Однако превращение каравана в разбойничью банду Черного не прельщает.
- Другого способа нет, - повторяет он, - более того, твоим ребяткам придется вести себя смирно.
Рагон недобро щурится.
- А то я не знаю.
Удержать кочевников от разграбления всего, что попадается по дороге – если это позволяет перевес в численности и вооружении – дело трудное. Но Рагон не зря «тренирует» своих людей на стезе воздержания уже полгода. Те, что остались в живых, слушаются вожака беспрекословно.
- За это не беспокойся. Мои ребятишки справятся. Машины у нас хорошие, запасов на полдороги хватит, - и, уловив понимающий взгляд дарта, Рагон кивает. Дальше, как ему кажется, Песчаная Дева побеспокоится о том, чтобы у них всего было в избытке. - Оружия у нас мало, вот в чем беда.
- Мало.
Всего с отряда Ромика они сняли три пулемета, десять винтовок, пять биноклей, с десяток бронежилетов и несколько десятков крошечных убойных гранат неизвестного Черному вида. Для пробы одну гранату взорвали и убедились, что, несмотря на миниатюрность, штучка действенная. Холодное оружие они выгодно поменяли на Черной Слюде – ножи были армейскими, превосходного качества – но и после этого по праву могли считаться самым хорошо вооруженным караваном за последние полвека. Увы, внешнее впечатление не соответствовало действительности: большая часть боеприпасов сгорела вместе с байками. И если оставшегося было достаточно для одной боевой акции, то для обороны каравана требовался запас раз в десять больше.
- У меня-то тоже кое-что есть, - задумчиво произносит Рагон, - но если все, что принес с собой последний ветер – правда, это меньше, чем горсть песка.
А «ветер» приносит вести странные и неутешительные. Рагон, собравший вокруг себя остатки трех кланов кочевников, долгое время полагал себя единственным вождем столь большого «племени», и долгое время действительно так и было. Собственно, он и сейчас вожак самого большого клана кочевников, но, увы, у него появились конкуренты.
Разборки между кочевниками – привычное дело: то в разделе территории не сошлись, то припасы у одного из кланов кончились и никого рядом нет для пополнения, кроме такого же кочевого племени, то слишком много от каравана досталось одному клану. Причин и поводов множество, и бывало, проходящий по тракту караван видит только результаты таких разборок: горящие байки, куча трупов, а победителей настолько мало, что угрозы для караванщиков они не представляют. Хотя и наоборот часто случается. Но разборки такие велись между противниками равными по вооруженности, что не позволяло какому-то одному клану занять главенствующее положение.
Какое-то время назад все изменилось.
Чего не хватает кочевнику для полного счастья? Оружия, конечно. С боеприпасами, естественно, и так, чтобы боеприпасов было много, и чтобы пополнялись они по первому слову, и чтобы платить за них не надо было. Вот тогда станут они правителями пустыни, и все «бугры» и их «сынки», не говоря уже обо всех остальных, пятки им лизать будут, а городские уроды «лавсу» бесперебойно привозить. Уровнем выполнимости такое желание равно мечте некоего фольклорного персонажа, жаждавшего рассадить деревья, плодоносящие национальными блюдами, и облагородить генофонд нации за счет привлекательных девушек. И, пожалуй, пожелание этого персонажа является более выполнимым делом. Поэтому и мечты такие, и слухи о будто бы перехваченных поставках с одной базы на другую, и уверения, что «собственными глазами видел и в этих руках держал», остаются всего лишь слухами и вымыслом. И бойня, успешно проведенная воинскими частями в прошлом году, казалось, надолго должна была избавить и кочевников, и оседлых обитателей пустыни от подобного рода мечтаний.
И вот, года не прошло, а слух такой снова зародился. Да не один, да не пустой треп о чьей-то удаче.
- Пока что его никто не видел.
- Не видел, - соглашается Рагон, - но если бы мне это какой обдолбанный мудак на Побережье напел, или свой же кочевник – послал бы дальше, чем видит. А Жменя… хрен его разберешь. В прошлом году не стал бы слушать: мало что толкач наплести может, особенно когда его за шкирку держишь. А в этом… говорить о нем стали, что людей своих завел, что видали с винтовками и его, и его людей. Причем о Жмене отдельно говорят, а об оружии, что дадут, если встанешь за нужного человека – отдельно. Сечешь?
Черный кивает. Два не связанных друг с другом, но сходного рода слуха означают, что какой-то из них – правда. А вот какой – подумать надо. Черный склоняется ко второму: не одному ему могла придти в голову мысль подружиться с кочевым кланом.
- Ну а раз сечешь, то вот тебе и второй слушок. Помнишь Серого Пса? Возле Белой Базы он промышлял?
Дарт опять согласно кивает: отмороженная была банда, но большая, все никак не удавалось его щенят перебить. Но в прошлом году с этим делом отменно справились армейцы.
- И их всех положили в прошлом году.
- Не всех, допустим. Кое-кто остался. Алеф, лысый, типа за техника у них был. Так вот, этот техник недавно объявился на Мысе, и не один. И говорили мне, мнит себя крутым «бугром», и на пьяную голову обещает всех остальных кочевых к ногтю прижать, потому как теперь у него сила есть. А это, как ни крути, уже третий слушок. И все об одном и том же.
На пьяную голову, положим, много чего можно сказать, но на фоне двух других сообщений и это заявление укладывается в одну схему.
- Так что сам видишь, Черный. Кто-то крутит это дело, и все в одну сторону. Как бы нам не опоздать.
Оружие, кочевники, внезапно воспылавшие страстью к объединению, относительная легкость, с которой Черный сам раздобыл оружие, та готовность, решительность его людей драться, как будто они уже знают, как будто уже уверены в том, что это единственный способ выжить – все это говорит ему, что война началась раньше. Не он ее начал – наоборот, он вступил в войну позже всех. Но все же, Черный считает, что не настолько поздно, чтобы ничего нельзя было изменить.
Но поторопиться следует. Медленно и не спеша.
- Еще не опаздываем, - Черный ставит кружку на стол слишком резко, и жидкость едва не выплескивается наружу. Красный Рагон смотрит ему в глаза, будто собираясь что-то сказать или уточнить, но сразу же опускает взгляд и меняет тему разговора.
- Ты на фига шпиона этого тащишь?
Интересно, кто Рагону доложился: ни Вуд, ни Тихий не могли, Черный в этом уверен. А караванщик, который о чем-то добровольно разговаривает с кочевником – вещь пока что невиданная.
Хотя нет. Один раз уже виданная.
- А с чего ты взял, что он шпион?
- А типа не вижу. Глаз быстрый, цепкий, ходит тихо, мелко. Не пустынная повадка, видно. Соображает быстро и не по товару. Толкач он, знаешь, все больше о деньгах, а этот о чем-то другом.
- Вот и мне интересно, о чем это он о другом, - бормочет Черный. Тайна какая-то есть у этого парня, секрет. И Черному до смерти хочется узнать, что это за секрет. Но не пытать же его!
- Нужен.
Рагон многозначительно хмыкает, вкладывая в невнятный звук всю философию человека, чьи враги и друзья меняются местами по обстоятельствам, так что мера его прощения давно вышла за рамки терпения святого. Но так в пустыне живет большинство, и способность эту ни за святость, ни за доброту не почитают. Ты сегодня мой враг, и драться придется не до последней крови. А завтра ты мне друг, и я разделю с тобой воду.
Люди нужны друг другу. Но иногда трудно сразу понять – зачем.
Когда банда Красного Рагона налетела на поселение, а это была Третья Миля, второе поселение возле обогатительной установки, Черного там не было. Рагон привел с собой чуть больше десятка человек: сжигать поселок он не собирался, задерживаться до прибытия помощи с соседнего поселения – тем более. Целью его было несколько уменьшить ассортимент товаров на местном рынке: ушедший караван был богатый, так что аборигены получили не только лекарства и батареи, но и фильтры, и «лавсу», и даже ВСВ-флешки.
Кочевники налетели на поселение со стороны установки, для чего пришлось красться между дюнами, чтобы не выдать себя обитателям станции. Нападения отсюда никто не ожидал, и хотя кочевников заметили и даже успели поднять тревогу, но организовать толковую оборону не успели. Бандиты вихрем промчались по поселению, разбрасывая дымовые шашки и газовые гранаты, и ворвавшись на площадь, сняли чанкерами не успевших сбежать или пытающихся защититься людей. Справедливости ради, после действия гранат, мало кто был способен оказать сопротивление, так что кочевники за десять минут очистили склад Менгара – местного торговца «лавсой» и лекарствами, и ринулись прочь.
Четко спланированная акция прошла без сучка без задоринки, но на последнем этапе дала осечку. Рагон заметил, как двое его людей остановились возле фасонистого, раскрашенного под дерево домика владельца ВСВ-шника, явно собираясь экспроприировать установку. Высказав вслух претензии родителям двух идиотов, он махнул остальным – двигайтесь дальше – и развернул байк обратно. Рагон успел добраться до халабуды, недвусмысленно пригрозить парням распятием на двух байках и увидеть, как оба усаживаются на свои машины. Затем все пошло не так.
С той стороны, куда уехали остальные его люди, послышались проклятия и вопли, точно такие же, какие он только что слышал от обитателей поселения. Но на этот раз кричали кочевники. Не оглядываясь, Рагон рванул к месту схватки и увидел именно то, что предположил по звукам: большая часть его людей мечется между краем поселка и рядом невысоких барханов, один байк горит, несколько машин перевернуто, двое парней убито. И количество раненых увеличивается благодаря хладнокровной меткости стрелков со стороны поселка и со стороны пустыни. В сторону установки никто не попытался уехать – после взрыва байка там наверняка уже подняли тревогу, но двинуться в противоположном направлении парни уже сообразили. Не обращая внимания на раненых и уже не пытаясь достать удачливых стрелков, кочевники дружно устремились прочь от поселка.
В первую секунду Рагон решил найти и пришить ближайшего снайпера, но сразу же передумал. Если бы стрелки эти с самого начала тут засели, то его отряду не удалось бы без потерь войти в поселок. А раз так, то явились они за те пятнадцать минут, пока его парни чистили склад, и за это время успели организовать засаду и найти укрытия. Нападать на таких людей без разведки – самоубийство. Поэтому Рагон, бросив в переулок, где предположительно засел стрелок, еще одну «лягушку», последовал за своими людьми.
На этом бы история и завершилась, но отъехав от поселка на пять фарлонгов, кочевники заметили погоню. И ладно, если бы это были те стрелки или обитатели поселка, да даже помощь со станции, неведомо как добравшаяся за пять минут: они все равно успели бы уйти, ну может, еще парой трупов отделались бы. Но из-за холмов за ними ползло нечто, размерами превышающие десять байков вместе взятых, на гусеничном ходу и с круглыми пурпурными отверстиями в верхней квадратной части корпуса. И хотя эти отверстия ничем на напоминали оружейные дула, впечатление все равно было потрясающим.
Ползла установка совершенно бесшумно, вернее, двигатели у нее были намного тише, чем на байках, и никакими изменениями ее перемещение не сопровождалось. И, пожалуй, это и было самым страшным. Кочевники, притормозившие было, чтобы рассмотреть диковину, разом увеличили скорость и рванули вперед. Песчаная Дева ведает, что это за хрень, и хорошо, если она и дальше будет так медленно ползти.
Установка, как выяснилось, действительно не могла передвигаться быстрее – она вообще была рассчитала на стационарное размещение, и Белке пришлось изрядно потрудиться, чтобы соорудить ей гусеничный ход. Зато она могла кое-что другое.
Из-за рева разгонников кочевники не сразу расслышали новый звук – низкий, глубокий, торжественный. А расслышав, не придали значения. Однако звук продолжал усиливаться, как будто увеличивающееся расстояние не играло для него роли, и в считанные секунды из басовитого сочного звучания превратился в ультрафиолетовый рев, от которого волосы вставали дыбом и глаза лезли наружу от страха. Звук догонял их, толкал в спины, переполнял воздух и, казалось, навстречу идет такой же звук, такой же кромешный ужас, и куда не повернешь – тебя все равно догонят, тебя все равно убьют.
Рагон видел, как двое его людей столкнулись при попытке увеличить скорость, видел, как один человек упал, то ли потеряв сознание от страха, то ли не удержав руль трясущимися руками. Позднее он вспоминал все это, как смотрел бы запись на диске – без эмоций и ощущений, а тогда не понимал ничего и не видел на самом деле ничего. И если бы его кто-то пытался обойти или впереди оказался, таранил бы без всякого соображения: не потому, что тот мешал бы ему двигаться, а потому что не понимал бы, что перед ним машина.
Так он мчался и мчался вперед, не отличаясь ничем от своих людей, кроме того, что сильнее забирал на запад, охваченный ужасом, наполненный одним желанием: убраться отсюда, все равно куда, лишь бы подальше от этого чудовищного рева. И когда стих уже звук и исчезло далеко за спиной поселение, байк вдруг остановился, словно дернула его рука из-под земли, и Рагон головой вперед вылетел из седла. А потом все исчезло.
Установку в поселок, вернее на станцию, привез Черный. Из чего ее делал Белка и новоявленный его помощник, тощий и лысый как колено «топляк» хрен знает с какой планеты – никому неизвестно. Известно, что началом послужила очередная игрушка, вопящая, как бык во время неудавшейся случки, и долженствующая играть роль сигнализации на складе Белки. Черный, к несчастью своему оказавшийся слишком близко от демонстрируемого образца, оглох на одно ухо, отвесил хозяину за все приятное хорошую зуботычину, и к вечеру вернулся с дельным предложением. Идея, рожденная контузией, Белке понравилась, и через некоторое время на свет божий родилась экспериментальная малоходная установка, типа «Страх пустыни». Именно она и была пущена вслед за кочевниками, когда те, атакованные стрелками Черного, пришли в себя и попытались сбежать в пустыню.
Всего этого Красный Рагон не знал. Очнувшись через пару часов, он обнаружил, что ранен – чей-то шальной выстрел из гвоздемета пробил ему ногу, а полет из седла завершил начатое, так что у него теперь не только ранение, но и перелом ноги. И, судя по характерной «обтягивающей» боли в груди, перелом ребер. Увидел неподалеку свой байк – перевернутый, с растрескавшимся гнездом батарей, и уяснил, что совсем недалеко от него бродят люди – наверняка поселенцы, желающие присвоить имущество убитых кочевников.
Он попытался подползти к байку, но боль оказалась чересчур сильной. Чтобы удержаться от вопля, Рагон вцепился зубами в рукав куртки – так потом и ходил с отметинами от своих зубов – и замер на месте. Прекрасно зная, как поступают поселенцы с типами вроде него, он положил возле себя нож, вытащил и освободил кольца у двух гранат. Еще две оставил для себя: попадать живым в руки недавних противников ему не хотелось.
Если бы он не был ранен, если бы байк не был поврежден – он бы устроил этим сукам веселую жизнь. Как они наверняка устроят тем, кто по несчастью остался в живых – например, тем идиотам, из-за которых он задержался в поселении. В лучшем случае он сумеет умереть быстро и захватить с собой пару человек. В худшем… о худшем лучше не думать: ни на помощь, ни на милосердие Рагон не рассчитывал.
Он долго лежал неподвижно, прислушиваясь к невнятным голосам за волнистой стеной барханов, ждал, почти желал последнего: «О, глянь. Тут еще один валяется», после чего можно было бы уже ни о чем не думать, а просто убить двух-трех из них и подорвать гранаты. Но слова все не раздавались, голоса то удалялись, то приближались, заставляя его замирать в напряжении, пока в конце концов не затихли совсем. И только спустя еще почти час Рагон понял, что люди ушли окончательно, и он остался в живых.
Никакого облегчения или радости эта мысль ему не принесла: он был ранен, его байк нуждался в ремонте, воды не было и помощи ждать тоже было неоткуда. С пониманием, что это не спасение, а всего лишь отсрочка мучительной смерти, он снова отключился. А когда пришел в себя, его байк возвышался у него над головой, накинутый на машину кусок нанопоры образовывал полог, защищающий его от ветра, рядом на разогревательной плитке варился концентрат, а стоящая на песке емкость с горячей водой исходила специфическими медицинскими запахами.
Гранат, чанкера и ножа рядом уже не было. Но зато был невысокий худой мужик с обезображенным ожогом лицом и темными, показавшимися огромными в сумерках, глазами. И хотя Рагон понимал, что перед ним – обычная крыса, был у него и тот ирреальный, страшный и веселый миг, когда он всерьез поверил в россказни о Черном Страннике, что приходит на помощь кочевникам. Если их подвиги и слава достойны его помощи.
Миг исчез без следа, заставив Рагона испытать, кроме обычного презрения к охотникам, злость за свою ошибку, за собственную глупую веру. А вместе со злостью вернулась осторожность и готовность убивать. Черт его знает, что крыса затеял, но ничего хорошего для него. Так что пусть только наклонится к нему, пусть малую оплошность сделает – он разорвет ему горло зубами, если надо.
Рагон поморщился, простонал что-то, как будто от боли – а на самом деле пробуя, насколько хорошо может владеть своим телом. Тотчас же понял, что руки связаны, а на ногу наложена шина. Охотник криво усмехнулся, показывая, что маневры Рагона его не обманули, потом отлил во флягу варева, поболтал, чтобы остыло, и ткнул флягой ему в подбородок:
- Пей.
Запах шибанул в нос так, что чуть слезы на глаза не выступили. Но Рагон выпил: если бы крысе захотелось над ним поизгаляться, он бы его поселенцам отдал, а не лечил бы. Но вот на фига охотнику живой и здоровый кочевник – это, конечно, вопрос.
Задал его Рагон дня через два, когда варево погасило воспаление, и башка больше не крутилась, как две луны друг около друга. Охотник снова сидел над плиткой, на этот раз варил концентраты и собирался кормить кочевника с ложечки.
- Давай.
- Слышь, крыса, жрать я и сам смогу.
Охотник хмыкнул и ткнул ложкой в зубы.
- Размечтался. Жри давай.
Рагон окатил крысу злобным взглядом, проглотил содержимое ложки и насмешливо спросил:
- И долго ты так собираешься меня кормить?
- Пока не очухаешься.
- Решил стать моим родным папой?
- Как только, так сразу.
В принципе, есть одно объяснение невиданному поведению крысы, и Рагон считает эту версию наиболее близкой к правде: в Цирк его решил отдать, сволочь поганая, там крепкие бойцы всегда нужны. А до Серых Дотов, где ближайшая арена, далеко, вот и кормит, и раны перевязывает, потому как ему здоровый кочевник нужен. Больше заплатят. Но только ничего у ублюдка не выйдет: Рагон скорее вены себе перегрызет, чем будет на потеху поселенцев черепа разбивать.
Он больше ничего не спрашивает в течение двух дней, и хотя силы возвращаются к нему быстро и нога практически не болит, продолжает делать вид, что страшно слаб. Крыса никак не реагирует, временами исчезает неизвестно куда, возвращается с пустыми руками, а может, тайком от Рагона складывает где-то свою добычу. Никакого графика он не придерживается и это затрудняет выбор Рагона: то ли дождаться, пока охотник уснет, и прикончить его, то ли, наоборот, подождать его очередного исчезновения и свалить по-тихому, прихватив его пожитки и запасы. Первое кажется более надежным способом. Но для начала Рагону надо освободиться.
Руки у него связаны за спиной нейлоновым шнуром. Промежутка шнура достаточно, чтобы можно было шевелить руками, но недостаточно, чтобы он мог переступить через веревку или поднять руки над головой. Пока его трясла лихорадка и на ногу нельзя было наступить, об освобождении не могло быть и речи. Но теперь, дождавшись очередного ухода крысы, Рагон встает на колени, потом на ноги, убеждается, что идти долго он еще не может, но нога в колене сгибается. А значит, с байком он управится.
Охотник не оставляет рядом с Рагоном острых предметов, но на байке, на гнезде с батареями повреждена обшивка. Края у нее вполне острые, и хотя перетереть шнур оказалось не скорым делом, он с ним управился. Теперь надо было озаботиться припасами.
Увы, на машине ничего не осталось: помянув крысу крепком словом, Рагон отправился разыскивать предполагаемую добычу. Найти ничего толкового не удалось: то ли крыса был не при делах здесь, то ли воду и кислород держал в поселке. За ближайшим глиняным склоном лежали аккуратно завернутые в разную мягкую рухлядь капсулы, платы, фильтры и местная «плата» – полупрозрачные пластины черной и красной слюды, а также странного вида пластиковые упаковки с какой-то древней техники и кристаллы аконита – самая дорогая валюта в пустыне. Добыча была богатой, охотник с ней был один и никаких трудностей у него с водой не было. Все вместе наводило на тревожные размышления, и Рагон решил, что действовать надо безотлагательно.
Ждать крысу оказалось не долго. Охотник шел не таясь, тень точно указывала его местоположение. Но, не доходя до лежащего Рагона, он остановился и громко сказал:
- Вставай парень. Медленно.
Открыв глаза, Рагон увидел направленный на него чанкер и хмыкнул презрительно.
- Чего? Сначала кормил, когда не спрашивали, а теперь решил таки добить?
- Медленно встань. И держи руки перед собой.
«Сука», - подумалось Рагону, но он безропотно встал, протягивая руки вперед. Если охотник решит его связать, чанкер ему придется оставить, и тогда у него, Рагона, появится шанс. Но крыса швырнул ему под ноги красные блестящие наручники и приказал:
- Одевай. Давай, пошевеливайся.
- Сука, - коротко выдохнул Рагон, с ненавистью глядя на охотника, - Блядь ебанная.
Последнее крысу почему-то развеселило, он смеялся все время, пока Рагон медленно, пытаясь найти какой-нибудь выход, наклонялся и надевал браслеты. Потом вытер выступившие слезы и велел:
- Теперь садись.
К ногам Рагона упали упаковка с концентратом и фляга с водой.
- Руками, я смотрю, ты пользоваться и впрямь научился. Так что действуй.
А на следующий день они тронулись в путь. Охотник на его байке, со скоростью тихого пешехода, а Рагон трусцой, привязанный проклятым шнуром за наручники. Бежать он долго не мог, нога болела адски, они останавливались каждый час, и Рагон просто валился на песок, воя сквозь зубы и обещая ублюдку все самые страшные кары на земле и на небе. Проклятия охотника не трогали, он давал Рагону передохнуть минут с десять-пятнадцать, и все начиналось сначала.
К полудню от усталости и боли у Рагона мутилось перед глазами, в ушах стоял звон и нога болела так, словно кто проткнул ее раскаленным прутом. Когда крыса объявил остановку, он свалился, где стоял, и минут десять даже шевельнуться не мог. Его трясло от напряжения и ненависти к охотнику, а от бессилия сводило скулы. Ему хотелось только убить его. Не выжить, не сбежать, нет – убить мерзавца, резать по кусочкам трусливую тварь, затеявшую такую пытку.
«Трусливая тварь», дернув за наручники, заставила его сесть. Рагон поднял мутные от боли глаза, пошевелил губами и плюнул ему в лицо. Плевок вышел пустым, во рту все высохло. Крыса, вместо того, чтобы ударить в ответ, ткнул флягой в рот и дал напиться. Отошел и так же молча вернулся, поставив перед Рагоном горячее варево концентрата.
От запаха желудок скрутило судорогой, на глаза выступили слезы. Рагон выматерился, но проявлять гордость не решился, а схватив руками миску и ложку, стал жадно есть, едва не захлебываясь от торопливости. И только когда наелся, поднял глаза на крысу.
Тот курил, сидя возле байка на корточках, и заметив, что пленник с едой управился, молча протянул ему сигарету. Рагон так же молча закурил, и какое-то время они были похожи на двух близких друзей, которым нет надобности говорить друг с другом, чтобы быть понятыми.
Потом охотник подошел к нему, наклонился и одним небрежным движением снял «браслеты». Рагон, наверное, с минуту тупо смотрел на свои руки, не понимая, что происходит. Когда поднял глаза, крыса уже рассовывал по карманам флягу с водой и нагревательные стержни, готовясь идти. С ужасом он подумал, что надо тоже вставать и идти, и лучше пусть этот ублюдок его прикончит, но еще лучше, если он сам попытается его прикончить, иначе зачем крыса освободил ему руки?
Никакой логики в этом не было, но когда Рагон попытался встать, то понял, что напасть он просто не сумеет. Его затрясло, нога подломилась, и кочевник рухнул в песок. Сел и снова встал – осторожно, стараясь опираться только на здоровую ногу.
Крыса удовлетворенно кивнул и произнес:
- Фляга с водой и еда в байке, шину лучше не снимать. Догнать даже не пытайся.
Этого охотник мог бы и не говорить: взобраться на байк Рагон сможет не раньше завтрашнего вечера. А за ночь охотник два раза успеет добраться до поселения.
Крыса обходит его по широкой дуге, соблюдая осторожность – трусость, хотел бы сказать Рагон, но не скажет, потому что это точно неправда. Но именно эта осторожность, аккуратность, с которой охотник решил проблему своей безопасности, и вся эта дикая, ни на что не похожая ситуация – охотник спасает кочевника, отводит подальше от поселения и отпускает на все четыре стороны – приводит Рагона в бешенство. Тем более сильное, чем загадочней и непонятней ведет себя охотник.
- Какого хрена? Какого хрена ты делаешь? Куда ты попер?
Охотник приостанавливается:
- Тебе нет дела до того, куда я иду. Пустыня большая: я пойду в одну сторону, а ты в другую.
Ответ еще больше злит Рагона, он невольно делает шаг к крысе, шипит сквозь зубы от боли, но на этот раз не падает, а только слегка наклоняется.
- Какого черта? На хрен ты меня сюда притащил? На хрен ты меня кормил? Чего тебе от меня надо, ублюдок?
Охотник медлит с ответом, пожимает плечами:
- Да ни хрена не надо. Иди себе своей дорогой.
Он окончательно отворачивается, подымается на склон. Рагон кричит ему в спину:
- Я тебя достану! Слышь, ублюдок? Кто бы ты ни был. Я тебя, сука, найду и удавлю!
Крыса в ответ не оборачивается. Никто не видит, как он улыбается, и уж точно не слышит, что он повторяет про себя...
Семь месяцев спустя Рагон напал на арбу. Караванщики, вместо того, чтобы начать беспорядочную стрельбу или попытаться вырваться, быстро заняли круговую оборону, соорудив из перевернутых байков укрытие. Первая атака была отбита, в ход собрались пустить самодельные бомбы с напалмом, но не успели: из укрытия на дорогу вышел человек и спокойно двинулся к кочевникам. Чанкера при нем не было, руки он держал на виду, и Рагон подумал, что это дарт каравана посчитал более выгодным решить дело малой кровью и заплатить. И только когда человек снял маску, он понял, кто это.
Его люди тут же окружили охотника, но тот оставался таким же спокойным, как тогда, когда кормил Рагона с ложечки. Только улыбался насмешливо. Тогда Рагон опять подумал, что этот человек – чокнутый, но с ним стоит завести дружбу.
@темы: Ai no kusabi - фрагменты, мир "Дороги", Ai no kusabi - фики
-
-
28.09.2013 в 14:30Истоком ее служила система озер на северном плато бывшей гряды Конхитос. Река протекала через весь северо-запад пустыни и впадала в море в районе будущего Старого Города. Предполагалось повторить успешный проект и проложить еще несколько рек, чтобы сделать весь прилегающий к побережью район годным для обитания. Однако глубинное бурение с применением ядерных зарядов на упомянутом выше плато свело на нет полученные результаты. Взрывы вызвали тектонические подвижки такого масштаба, что одно время стоял вопрос о переносе колонии на другой материк. Землетрясения в 5-7 баллов стали привычным делом, система горных озер была безвозвратно разрушена, а часть гряды Конхитос опустилась в море. Колонию тогдашние разведывательно-геологические службы, далекие от социальных экспериментов, перенесли на юг, к невысокому горному массиву Айовы, и о проекте больше не вспоминали. Землетрясения продолжались еще несколько лет, но в конце концов обстановка стабилизировалась.
А русло так с тех пор и осталось. Вернее, та его часть, что пролегала в глинистых породах: дно реки укрепляли в расчете на длительное пользование, и в районах, где землетрясения не были столь сильными, русло прекрасно сохранилось. Возможно, поэтому именно это русло называют Рекой, с большой буквы. Как ни странно, но практически все обитатели пустыни знают о его рукотворном происхождении.
Гладкий «спеченный» камень дна – не местная глина, а базальт и гранит, привезенные с Конхитос – кое-где потрескался, кое-где засыпан песками, но русло шириной в четыре фарлонга и глубиной больше чем в три все равно производит впечатление. Караван приостанавливается на пологом берегу грандиозного искусственного сооружения. С того места, где они остановились, русло кажется бесконечным: вправо и влево, насколько хватает глаз, тянется бывшая река, ровную поверхность дна все еще не уничтожило время, и забитые песком трещины кажутся чем-то вроде орнамента, узора, созданного строителями.
Те, кто уже не раз проходил этой дорогой, начинают спускаться вниз, практически не задерживаясь. Те, что идут в первый раз, обязательно помедлят, чтобы лучше рассмотреть и запомнить фантастическое зрелище. Некоторым из них обязательно померещатся прозрачно-голубые воды, которые должны были течь по этому руслу и давать жизнь бесплодной земле. Потом они тоже спустятся вниз, отмечая, как легко шагать по бывшему дну, и надолго забудут о миражах.
Черный относится к тем, кто, глядя на реку, видит ее воды. Каждый раз, когда он проходит здесь, каждый раз ему хочется увидеть русло, полное воды. Но оно слишком глубокое, и трещины на его дне слишком велики, и поэтому даже когда весенний ливень, редкий и опасный, наполняет другие русла водой, эта Река всегда остается сухой.
Это граница. Граница между районами, где еще можно дышать, и районами, где дышать больше нельзя. Предполагается, что в последнем случае жизнь невозможна, но это ерунда. Жить можно везде. Во всяком случае, так считают люди.
Купол горел.
Далеко, почти на самом горизонте вулкан Гротеро слабо подсвечивал небеса розовато-алым светом. Когда вспышки были особенно яркими, света хватало, чтобы обрисовать четкие ломаные линии вершины, осветить клубы дыма, вырывающиеся из жерла. Прогноз утверждал, что извержение будет слабым, да и располагался действующий вулкан достаточно далеко – звук едва достигал лагеря спасателей, и землетрясений не наблюдалось.
Глядя на нереальный, оранжево-желтый пузырь бушующего пламени, удерживаемого щитами внешней защиты, трудно было поверить, что это горит Купол, горит человеческий город, защищенный от катастроф космического масштаба.
Когда два часа назад орбитальный спутник получил сигнал о пожаре, робот, согласно инструкции, продублировал сообщение всем спутникам и передал сообщение двум ближайшим к долине Мары станциям. К сожалению, анализировать сообщения робот не мог.
- Иду, а как же. Слышь, Крисс, задолбал ты нас своими проверками, понял?
- Иду на помощь. Спешу и падаю. Но на твоем месте я бы все-таки сначала включил систему противопожарной безопасности.
Оная система, имея несколько основных контуров управления и Бог ведает сколько дублирующих, являлась и сейчас является одной из самых надежных систем безопасности в галактике. И шутки спасателей – после катастрофы всегда остается «черный ящик» и система тушения пожаров – имеют под собой реальную основу. Так что первой реакцией на сообщение было желание послать шутника куда подальше. Крисс, уже упоминаемый нами особист, любитель тестировать людей на прочность, за последние полгода провел как минимум четыре ложные пожарные тревоги. Это не считая всех остальных: отказ системы воздухоснабжения, отказ электроники, гибель геологической партии – за это схлопотал таки по морде, и не смог ничего доказать, потому что решительно все присутствующие отказывались подтвердить факт нанесения побоев, а запись мистическим образом исчезла. Так что открытое недоверие, высказанное в прямом эфире – реакция закономерная и ожидаемая.
Купол, официально именуемый как Купол Мары, по названию плутониевого рудника, а неофициально – Ядерной Кибиткой, за близость к этому самому руднику, был одним из самых старых жилых Куполов. Построенный еще в первую волну исследований, он располагался в живописнейшей долине между склонами трех недействующих вулканов и одним действующим. Долину орошало несколько десятков горячих и холодных гейзеров, склоны были усеяны небольшими озерцами вулканического происхождения, и на фоне этого водного изобилия сообщение о пожаре выглядело, мягко говоря, неправдоподобно. Так что спасательные отряды не торопились.
Отсутствие ядовитого или бессмысленно-официального ответа от особиста Купола обратило на себя внимание лишь спустя минут десять-пятнадцать. Решив, что это – признак помех в эфире, связист вышел на спутник и запросил подтверждение сообщения. Ответ заставил отряд мчаться сломя голову, но, увы, помочь они мало чем могли.
Купол горел так, как может гореть человеческий город – с криками обреченных, в безнадежных попытках вырваться из надвигающегося со всех сторон огня. Купол горел так, как может гореть космический корабль – без надежды на спасение, задыхаясь в безвоздушном пространстве, Купол умирал, как умирает человек, застигнутый яростью стихии врасплох, агонизирующий на ее пике. Спасать там было уже некого.
Немного позже, разбирая фонирующие останки и «черные ящики», спасатели узнают, что пожар начался сразу в десяти местах, но очаги были так невелики, что не вызвали никакой тревоги. Затем, также в десятке мест, неожиданно произошли сбои во внутренней связи, а пожар снова вспыхнул в нескольких лабораториях. Именно в этот момент компьютер Купола объявил общую тревогу и послал сигнал на спутник.
Через 87 секунд после сигнала термоядерные реакторы Купола были взорваны. Попытка локализировать возникший пожар не принесла успеха, а еще через 121 секунду управляющий компьютер совершил недопустимую операцию и отключился. Пытающиеся спастись люди, поднятые по тревоге посреди ночи, оказались запертыми в ловушке: энергетические щиты Купола, обеспечивающие ему почти абсолютную внешнюю защиту, превратились в такие же несокрушимые стены.
Выбраться удалось только тем, кто догадался воспользоваться водными коммуникациями Купола, связанными с гейзерами долины. Этим людям спасатели и оказывали помощь, вытаскивая обожженных, отравленных дымом, полузадохнувшихся в респираторах людей из горячей воды. Еще два десятка человек удалось спасти, проникнув тем же путем внутрь Купола. Но последняя такая экспедиция закончилась гибелью спасателей и инженер Мнишек, начальник отряда, приказал оставить попытки.
Подавить щиты и собственно термоядерный пожар можно было бы с помощью орбитальной базы-платформы или корабля достаточной мощности. Проникнуть в Купол можно было бы с помощью танков высшей степени защиты. Подавить пожар можно было, наконец, использовав технологию «отрицательной энергии», небезопасный, но довольно дешевый и эффективный метод. Ничего из вышеперечисленного в колонии Земли Скарра не было.
Купол горел.
- У нас этот… заяц.
- Какой заяц?
- Ну… без разрешения который. Без билета или без пропуска.
Объяснения Тихого только запутывают дело: не знакомый с ушастыми представителями отряда грызунов, дарт никак не может понять, о чем или о ком идет речь. Без билета? Без пропуска? В караване?
- В смысле, это не наш человек. Но тащится за нами. Про людей Рагона был не в курсе, вот и напоролся. Они сначала проследили за ним, а теперь сюда притащили.
Кочевники, как и предполагалось, следуют на определенном расстоянии. Круги они, конечно, не наматывают, но некоторая избыточность в их движении присутствует. Поэтому периодически гонцы кочевников появляются то слева, то справа, то впереди каравана. Кто-то из них и выловил неизвестного соглядатая. Когда Тихий его приводит, дарт примерно понимает, что пытался втолковать ему помощник. Шутка это была такая.
Фискал одет в подобие куртки, перевязанной изоляционными лентами. Этими же лентами привязано нехитрое имущество: фляга с водой, нагревательный стержень, несколько пакетов с концентратами. Респиратор у фискала есть, но кислородный баллон только один. Все вышеперечисленное указывало бы на явное сумасшествие соглядатая, если бы не еще одно: пацану не больше 15-16 лет. А выглядит он еще младше из-за худобы и небольшого роста.
Он стоит перед дартом, судорожно сжимая маску в руках и кусая губы, но на лице старается удержать выражение заносчивое и упрямое. И караванщики, идущие с полным грузом третьи сутки, пользуются представившимся случаем: присаживаются и собираются вовсю насладиться редким зрелищем.
-
-
28.09.2013 в 14:31- Не твое дело, - огрызается пацан, еще выше вздергивая подбородок. Слова его вызывают негромкий дружный смех и подтрунивания.
- Ты глянь-ка, еще до байка не дорос, а уже огрызается.
- Ха, малой-малой, а шифруется. Не иначе как самый главный шпиен.
- Когда дарт спрашивает, караванщик отвечает, - Тихий говорит негромко, но слова его как камнем придавливают. Пацан вздрагивает, прижимает маску к груди и хмурится. Черный повторяет:
- Кто ты такой?
Пацан крепко сжимает губы, словно решил больше не выпускать ни одного слова, потом встряхивает головой и громко отвечает:
- Менг!
Голос у пацана звонкий, совсем мальчишеский. Пожалуй, дарт ошибся в оценке возраста: ему не больше пятнадцати. А значит, пацан попал сюда, на Черную Слюду, чуть ли не сразу после Гардиан. Это необычно.
- Твое имя мне ничего не говорит. Кто ты такой и зачем идешь за караваном?
Мальчишку трясет от волнения, он то смотрит в землю, то смотрит на дарта злыми и одновременно отчаянными глазами.
- Я…я хочу идти с караваном!
Караванщики дружно смеются: такое и впрямь редко случается. Пустыня слабых не любит, и парни младше семнадцати лет здесь редко встречаются. А если уж встречаются, то в поселениях, в паре с кем-то более взрослым и опытным, или в борделях. Но уж точно не в качестве самостоятельного охотника.
- Чтобы идти с караваном, нужны вода, еда, кислород и товар. Еда у тебя есть. Вода и кислород есть, но слишком мало. Товара нет. Ты не можешь идти.
Голос дарта звучит непривычно мягко, печально. Это едва слышное сожаление действует гораздо сильнее насмешки или гнева: мальчишка горбится, опускает голову, чуть не плача, но через секунду выпрямляется, и в глазах появляется вызов:
- Я все равно буду идти за вами!
Черный терпеливо повторяет:
- У тебя мало кислорода и нет товара. Ты слишком слаб.
Пацан оглядывается вокруг, и лицо у него такое отчаянное, что смешки затихают. Дарт тихо спрашивает:
- Где твой друг? - хотя ответ он предполагает. Пацан зло кривится, отвечает, словно выплевывает:
- Сдох. «Лавсы» обожрался.
- А ты?
- А я не идиот.
Остальное и так понятно: то ли поддался пацан на уговоры болтливого краснобая, то ли россказни о пустынниках достигли его ушей быстрее, чем слуха его одногодков. Может, помогал своему старшему партнеру, может, терся у карманов, да пока у него взрослый покровитель был, ничего страшнее трепки ему не грозило. Но партнер умер, и парень стал легкой добычей. Паршиво.
- Я пойду с вами.
- Ты уже едва идешь. Ты сдохнешь раньше, чем у тебя закончится вода.
- Не сдохну, я крепкий.
Черный задумчиво смотрит на парня, почему-то опять, не понимая зачем, оглядывает караванщиков, чтобы найти среди них Никласа, хмурится и, наконец, говорит:
- С караваном ты идти не можешь, - пацан успевает открыть рот, но дарт взмахом руки заставляет его замолчать, - с этим караваном ты идти не можешь. Но если я вернусь на Черную Слюду и найду тебя живым и достаточно сильным, я возьму тебя с собой. Без товара.
Что означает: дарт возьмет его одним из помощников. Пацан вскидывает глаза на дарта, вглядывается в его лицо так, словно от этого зависит его жизнь, потом совсем по-детски шмыгает носом и переспрашивает:
- Точняк возьмешь? Не врешь?
- Нет.
- А когда ты вернешься?
- Через шесть месяцев.
- Это долго, - хмурится пацан.
Черный пожимает плечами:
- Как есть.
Парень кривится, словно горькое проглотил, но кивает:
- Ладно.
Ночью Черный думает, что становится старым идиотом. Какое ему дело до малолетки? Какого он такую ерунду обещал?
У пацана этого шансов выжить на Черной Слюде примерно столько же, сколько у его каравана вернуться в полном составе. И Черному не нравится, что он поставил мысленный знак равенства между этими событиями. «Трясучка», что ли, опять начинается? Или просто мозги у него на солнце высохли?
На следующий день дарт имеет разговор с Никласом.
После уничтожения банды Ромика за странным монгрелом больше не следили: едет, так едет – черт с ним; останется, так останется – невелика печаль. Черный ожидал, что Никлас отправится с ранеными в Серый Колодец, но последний не только не предпринимал никаких действий, чтобы покинуть караван, но вообще вел себя так, как будто был обычным торговцем, собирающимся на другую сторону пустыни. На Черной Слюде он точно так же, как и все остальные, менял ножи и платы с байков, доставшиеся ему при дележе, точно так же ругался, продавая свою машину, но, правда, не напивался. Последнее с точки зрения дарта свидетельствовало об уме шпиона, но уж никак не о степени его лояльности.
Все три дня дороги, пока люди привыкали к режиму пешеходных переходов – и более чем неординарному соседству с кочевниками – Черный постоянно ожидал какого-то действия со стороны Никласа. Ну не может же нормальный человек в его положении считать, что обвинение с него снято волей дарта, и он внезапно превратился в обычного торговца? Тихий по собственной инициативе присматривал за ним, не столько для того, чтобы остановить возможный побег, сколько для того, чтобы предотвратить другие действия. Хотя, опять-таки, какие? Поведение шпиона оставалось загадкой, и Черный никак не мог ее решить.
Возможно, именно это и заставляло дарта терпеть фискала в караване и ждать неизвестно чего. Появление «зайца» послужило чем-то вроде спускового крючка, и Черный решил определиться, что именно ему делать с бесхозным шпионом.
Караван двигается нестройной колонной, люди идет не в ногу, то быстрее, то медленнее, временами колонна растягивается чуть ли не на четверть лиги. Немного позже они будут передвигаться более компактной группой, но пока караван недалеко от Реки, и пока вокруг вертятся «свои» кочевники, можно чувствовать себя в относительной безопасности.
Респираторы работают с минимальной мощностью. Временами караванщики вообще их снимают: весна, ветер тихий, южный или западный, и работе воздухообогатительных установок ничего не мешает. И если не помнить о сражении, стоившем каравану одиннадцать жизней, то кажется, что в пустыне наступил мир и вечное благоденствие.
- Поговорить надо, - бросает Черный.
Никлас кивает согласно, и дарт ускоряет шаг, нагоняя голову колонны. Разговаривать на ходу неудобно, и если до полудня Никлас решит свалить, чтобы избежать лишних вопросов, никто его задерживать не будет.
Шпион, однако, скрываться не собирается, и Черный, рассматривая своего собеседника, не знает, как реагировать. Странный парень этот Никлас, непонятный, и дарт уверен, что после беседы с ним ничего не прояснится.
- Ты в караване ходил когда-нибудь?
Судя по выражению лица Никласа, этого вопроса он не ожидал.
- Нет.
- А в абрах?
- Два раза.
Значит, опыт у парня есть, но не слишком большой, с нехваткой воздуха – самым страшным проклятием пустыни – он не сталкивался, и что будет делать, когда нечем станет дышать, не знает.
- Под бурю попадал?
- Нет.
И за Реку не выходил. Без воды не сидел. Без кислорода не шел. Зато подставлять умеет, стрелять наверняка умеет и лапшу на уши вешать умеет. Ну и какая каравану польза с этого человека?
- С кочевниками сталкивался?
- Да, - в голосе Никласа чувствуется вызов, как если бы он ни с того, ни с сего нуждался в одобрении дарта, в высокой оценке своих способностей, и ему было в этом несправедливо отказано. Но вызов исчезает, когда звучит объяснение, - я бывал в Старом Городе, разговаривал там кое с кем.
Оговорка шпиона ничуть не трогает Черного. И хотя в Старом Городе в этом году действительно можно было увидеть кочевников и поговорить с ними, он уверен, что парень лжет.
- Врешь, - равнодушно говорит Черный и жестом прерывает возражения, - мне без разницы. Мне главное, чтобы стрелять не начал сдуру, если тебе в руки оружие попадется.
- У меня нет оружия.
Замечание справедливое: кроме пары ножей у парня действительно ничего нет. Но если он тот, кого подозревает в нем дарт, то, во-первых, он и с ножами может наделать много беды, а во-вторых, раздобыть оружие ему будет нетрудно. Так что Черный не обращает внимания на уточнение и продолжает:
- С техникой работать умеешь?
Несколько секунд Никлас колеблется. Именно этот момент – обдумывание ответа – заставляет дарта сомневаться в правильности своего решения, но он же и позволяет ему считать парня не просто чьим-то фискалом.
Никлас решается.
- Нет… разобрать могу, байк починить, если не сильно поюзали, но не больше.
Черный слабо улыбается. Он пытается представить себя на месте Никласа: что бы он делал, как бы он выкручивался. Получается не слишком хорошо. При всей скрытности, сдержанности характера Черный слишком прямолинеен, слишком дорого ценит независимость. Но люди бывают разные, многие из них считают важными совсем другие вещи, а договариваться все равно надо.
Улыбка дарта удивляет и настораживает Никласа: похоже, весь разговор он представлял совсем иначе. Он невольно подымает взгляд на собеседника, и несколько мгновений Черный видит его глаза. Потом дарт фыркает и говорит откровенно насмешливо:
- Если ты не знаком с техникой, тебе в караване вообще нет места. Ты мне не нужен.
А вечером выслушивает ответ шпиона:
- Я могу работать с транспортом любого рода, с роботами до четвертого уровня, с автоматами до четвертого уровня и информационными системами, если есть адаптированный интерфейс.
Последнее уточнение немало развеселило Черного, хотя причина его веселья остается Никласу неизвестной. Сам Никлас считает, что бездарно воспользовался подсказанной ему лазейкой, и именно это и позабавило дарта.
-
-
28.09.2013 в 14:32- Не твое дело, - огрызается пацан, еще выше вздергивая подбородок. Слова его вызывают негромкий дружный смех и подтрунивания.
- Ты глянь-ка, еще до байка не дорос, а уже огрызается.
- Ха, малой-малой, а шифруется. Не иначе как самый главный шпиен.
- Когда дарт спрашивает, караванщик отвечает, - Тихий говорит негромко, но слова его как камнем придавливают. Пацан вздрагивает, прижимает маску к груди и хмурится. Черный повторяет:
- Кто ты такой?
Пацан крепко сжимает губы, словно решил больше не выпускать ни одного слова, потом встряхивает головой и громко отвечает:
- Менг!
Голос у пацана звонкий, совсем мальчишеский. Пожалуй, дарт ошибся в оценке возраста: ему не больше пятнадцати. А значит, пацан попал сюда, на Черную Слюду, чуть ли не сразу после Гардиан. Это необычно.
- Твое имя мне ничего не говорит. Кто ты такой и зачем идешь за караваном?
Мальчишку трясет от волнения, он то смотрит в землю, то смотрит на дарта злыми и одновременно отчаянными глазами.
- Я…я хочу идти с караваном!
Караванщики дружно смеются: такое и впрямь редко случается. Пустыня слабых не любит, и парни младше семнадцати лет здесь редко встречаются. А если уж встречаются, то в поселениях, в паре с кем-то более взрослым и опытным, или в борделях. Но уж точно не в качестве самостоятельного охотника.
- Чтобы идти с караваном, нужны вода, еда, кислород и товар. Еда у тебя есть. Вода и кислород есть, но слишком мало. Товара нет. Ты не можешь идти.
Голос дарта звучит непривычно мягко, печально. Это едва слышное сожаление действует гораздо сильнее насмешки или гнева: мальчишка горбится, опускает голову, чуть не плача, но через секунду выпрямляется, и в глазах появляется вызов:
- Я все равно буду идти за вами!
Черный терпеливо повторяет:
- У тебя мало кислорода и нет товара. Ты слишком слаб.
Пацан оглядывается вокруг, и лицо у него такое отчаянное, что смешки затихают. Дарт тихо спрашивает:
- Где твой друг? - хотя ответ он предполагает. Пацан зло кривится, отвечает, словно выплевывает:
- Сдох. «Лавсы» обожрался.
- А ты?
- А я не идиот.
Остальное и так понятно: то ли поддался пацан на уговоры болтливого краснобая, то ли россказни о пустынниках достигли его ушей быстрее, чем слуха его одногодков. Может, помогал своему старшему партнеру, может, терся у карманов, да пока у него взрослый покровитель был, ничего страшнее трепки ему не грозило. Но партнер умер, и парень стал легкой добычей. Паршиво.
- Я пойду с вами.
- Ты уже едва идешь. Ты сдохнешь раньше, чем у тебя закончится вода.
- Не сдохну, я крепкий.
Черный задумчиво смотрит на парня, почему-то опять, не понимая зачем, оглядывает караванщиков, чтобы найти среди них Никласа, хмурится и, наконец, говорит:
- С караваном ты идти не можешь, - пацан успевает открыть рот, но дарт взмахом руки заставляет его замолчать, - с этим караваном ты идти не можешь. Но если я вернусь на Черную Слюду и найду тебя живым и достаточно сильным, я возьму тебя с собой. Без товара.
Что означает: дарт возьмет его одним из помощников. Пацан вскидывает глаза на дарта, вглядывается в его лицо так, словно от этого зависит его жизнь, потом совсем по-детски шмыгает носом и переспрашивает:
- Точняк возьмешь? Не врешь?
- Нет.
- А когда ты вернешься?
- Через шесть месяцев.
- Это долго, - хмурится пацан.
Черный пожимает плечами:
- Как есть.
Парень кривится, словно горькое проглотил, но кивает:
- Ладно.
Ночью Черный думает, что становится старым идиотом. Какое ему дело до малолетки? Какого он такую ерунду обещал?
У пацана этого шансов выжить на Черной Слюде примерно столько же, сколько у его каравана вернуться в полном составе. И Черному не нравится, что он поставил мысленный знак равенства между этими событиями. «Трясучка», что ли, опять начинается? Или просто мозги у него на солнце высохли?
На следующий день дарт имеет разговор с Никласом.
После уничтожения банды Ромика за странным монгрелом больше не следили: едет, так едет – черт с ним; останется, так останется – невелика печаль. Черный ожидал, что Никлас отправится с ранеными в Серый Колодец, но последний не только не предпринимал никаких действий, чтобы покинуть караван, но вообще вел себя так, как будто был обычным торговцем, собирающимся на другую сторону пустыни. На Черной Слюде он точно так же, как и все остальные, менял ножи и платы с байков, доставшиеся ему при дележе, точно так же ругался, продавая свою машину, но, правда, не напивался. Последнее с точки зрения дарта свидетельствовало об уме шпиона, но уж никак не о степени его лояльности.
Все три дня дороги, пока люди привыкали к режиму пешеходных переходов – и более чем неординарному соседству с кочевниками – Черный постоянно ожидал какого-то действия со стороны Никласа. Ну не может же нормальный человек в его положении считать, что обвинение с него снято волей дарта, и он внезапно превратился в обычного торговца? Тихий по собственной инициативе присматривал за ним, не столько для того, чтобы остановить возможный побег, сколько для того, чтобы предотвратить другие действия. Хотя, опять-таки, какие? Поведение шпиона оставалось загадкой, и Черный никак не мог ее решить.
Возможно, именно это и заставляло дарта терпеть фискала в караване и ждать неизвестно чего. Появление «зайца» послужило чем-то вроде спускового крючка, и Черный решил определиться, что именно ему делать с бесхозным шпионом.
Караван двигается нестройной колонной, люди идет не в ногу, то быстрее, то медленнее, временами колонна растягивается чуть ли не на четверть лиги. Немного позже они будут передвигаться более компактной группой, но пока караван недалеко от Реки, и пока вокруг вертятся «свои» кочевники, можно чувствовать себя в относительной безопасности.
Респираторы работают с минимальной мощностью. Временами караванщики вообще их снимают: весна, ветер тихий, южный или западный, и работе воздухообогатительных установок ничего не мешает. И если не помнить о сражении, стоившем каравану одиннадцать жизней, то кажется, что в пустыне наступил мир и вечное благоденствие.
- Поговорить надо, - бросает Черный.
Никлас кивает согласно, и дарт ускоряет шаг, нагоняя голову колонны. Разговаривать на ходу неудобно, и если до полудня Никлас решит свалить, чтобы избежать лишних вопросов, никто его задерживать не будет.
Шпион, однако, скрываться не собирается, и Черный, рассматривая своего собеседника, не знает, как реагировать. Странный парень этот Никлас, непонятный, и дарт уверен, что после беседы с ним ничего не прояснится.
- Ты в караване ходил когда-нибудь?
Судя по выражению лица Никласа, этого вопроса он не ожидал.
- Нет.
- А в абрах?
- Два раза.
Значит, опыт у парня есть, но не слишком большой, с нехваткой воздуха – самым страшным проклятием пустыни – он не сталкивался, и что будет делать, когда нечем станет дышать, не знает.
- Под бурю попадал?
- Нет.
И за Реку не выходил. Без воды не сидел. Без кислорода не шел. Зато подставлять умеет, стрелять наверняка умеет и лапшу на уши вешать умеет. Ну и какая каравану польза с этого человека?
- С кочевниками сталкивался?
- Да, - в голосе Никласа чувствуется вызов, как если бы он ни с того, ни с сего нуждался в одобрении дарта, в высокой оценке своих способностей, и ему было в этом несправедливо отказано. Но вызов исчезает, когда звучит объяснение, - я бывал в Старом Городе, разговаривал там кое с кем.
Оговорка шпиона ничуть не трогает Черного. И хотя в Старом Городе в этом году действительно можно было увидеть кочевников и поговорить с ними, он уверен, что парень лжет.
- Врешь, - равнодушно говорит Черный и жестом прерывает возражения, - мне без разницы. Мне главное, чтобы стрелять не начал сдуру, если тебе в руки оружие попадется.
- У меня нет оружия.
Замечание справедливое: кроме пары ножей у парня действительно ничего нет. Но если он тот, кого подозревает в нем дарт, то, во-первых, он и с ножами может наделать много беды, а во-вторых, раздобыть оружие ему будет нетрудно. Так что Черный не обращает внимания на уточнение и продолжает:
- С техникой работать умеешь?
Несколько секунд Никлас колеблется. Именно этот момент – обдумывание ответа – заставляет дарта сомневаться в правильности своего решения, но он же и позволяет ему считать парня не просто чьим-то фискалом.
Никлас решается.
- Нет… разобрать могу, байк починить, если не сильно поюзали, но не больше.
Черный слабо улыбается. Он пытается представить себя на месте Никласа: что бы он делал, как бы он выкручивался. Получается не слишком хорошо. При всей скрытности, сдержанности характера Черный слишком прямолинеен, слишком дорого ценит независимость. Но люди бывают разные, многие из них считают важными совсем другие вещи, а договариваться все равно надо.
Улыбка дарта удивляет и настораживает Никласа: похоже, весь разговор он представлял совсем иначе. Он невольно подымает взгляд на собеседника, и несколько мгновений Черный видит его глаза. Потом дарт фыркает и говорит откровенно насмешливо:
- Если ты не знаком с техникой, тебе в караване вообще нет места. Ты мне не нужен.
А вечером выслушивает ответ шпиона:
- Я могу работать с транспортом любого рода, с роботами до четвертого уровня, с автоматами до четвертого уровня и информационными системами, если есть адаптированный интерфейс.
Последнее уточнение немало развеселило Черного, хотя причина его веселья остается Никласу неизвестной. Сам Никлас считает, что бездарно воспользовался подсказанной ему лазейкой, и именно это и позабавило дарта.
-
-
28.09.2013 в 14:33Ясон не помнит того случая, когда говорил об этом Раулю. Знает, что говорил, как и о многом другом. Помнит о нескольких подобных моментах. Последний из них оставил неизгладимое впечатление, хотя, как иронизирует про себя Ясон, за неизгладимость этого впечатления он поручиться не сможет. К сожалению, коррекция – полное физическое уничтожение памяти, не оставляет надежды на восстановление впечатлений.
Информацию можно восстановить: считав данные с носителя, получив сведения от свидетелей; при необходимости фактический материал можно получить косвенным путем, анализируя информацию, оставленную в лакунах собственной памяти, и связи с сохранившимися паттернами. Но ни один из этих способов не возвращает наиболее ценный параметр усвоенной, а не полученной информации – впечатления, результат работы мысли и чувства, итог взаимодействия внешнего и внутреннего мира разумного существа.
И перенести это драгоценное, единственное в своем роде знание на другой носитель, продублировать, по сути, часть собственной уникальной личности не представляется возможным. Легальным путем, во всяком случае. Нелегальный же не гарантирует надежного результата и требует усилий. Что, с другой стороны, опять-таки обеспечивает разумное существо дополнительными впечатлениями.
Мысль бесплодная, как прошлогодний орех. Так, во всяком случае, выражаются некоторые федералы. Ясон не может позволить себе такой риск: ни сейчас, ни тогда, когда выполнение задуманного потребует максимума усилий, максимума внимания. Он полагает, что в случае успеха его память и его личность останутся неприкосновенными, и тогда вопрос о сохранении памяти исчезнет сам собой. В случае неудачи… он сумеет выделить время и деньги для срочного решения.
На голографическом панно вместо нескольких каналов новостей крутятся заставки развлекательно-игрового шоу, рассчитанного на широкую аудиторию зрителей. Есть здесь и многосерийные мелодрамы, снятые профессиональными актерами и режиссерами, есть короткие фильмы любителей, снятые с применением всех возможностей сенсорной техники, есть фильмы-слайды – ВСВ-флешки с добровольных операторов, представляющие собой «слепки» памяти о настоящих событиях или разыгранных ситуациях.
Последнее вполне может быть фильмом о путешествии через пустыню, снятом в режиме он-лайн.
Почти у самого горизонта появляется темное неясное пятно. Это могут быть кочевники, решившие напасть на караван самым простым способом: налететь открыто и подавить сопротивление превосходящей силой. Это может быть смерч – благородная буря пустыни, предупреждающая о своем приближении. Это могут быть армейцы – с некоторых пор такое объяснение уже не кажется маловероятным.
В бинокли Черный, Вуд и Сиггел видят, как к небу медленно подымаются клубы тяжелого черного дыма. И если для Сиггела это пока непонятная угроза, то для дарта и его помощника – сигнал тревоги.
Кочевники тоже это знают. Рагон появляется с левой стороны, сопровождаемый всеми своими людьми и, бросив байк у дороги, направляется к дарту.
- Или лежка горит, или на Белой Озе беда.
- Или у Железного Камня.
По местонахождению дыма нельзя определить, откуда пришел сигнал-источник. Черный думает, что надо выработать более внятную систему сигналов. Но таковой пока нет. Сначала надо добраться до лежки и услышать, что скажут сигнальщики.
Кочевники стоят вдоль каравана, и как бы не доверяли караванщики словам Черного, они хотели бы избежать тревожного соседства. Поэтому, не оглядываясь и не обменявшись ни словом, караванщики собираются вместе, готовые занять круговую оборону по первому сигналу тревоги.
- Сколько, ты говорил, у Серого Пса людей было?
- Десятка три. Но Пес точно сдох, с гарантией.
- Зато Алеф, по твоим словам, жив и болтлив по пьяной лавочке. А значит, людей у него должно быть больше.
Рагон хмыкает, сплевывает на песок. Не факт, что это Алеф напал. Но если Алеф, то людей у него должно быть больше, чем у Пса, потому как амбиции гложут Алефа и страшная зависть. С другой стороны, Жменя отсюда далековато будет, новых людей Сталлер не мог аж сюда отправить, разве что на «вертушке». А кроме Алефовской крупных банд здесь нет.
- Байков маловато.
- Хватит, - спокойно произносит дарт, опуская бинокль. Оглядывается на своих людей, мысленно поминает всех рагонов вместе взятых, не исключая и рядом стоящего, и подымает руку в знак внимания.
- Нас просят о помощи.
С минуту люди оторопело переглядываются, караванщики смотрят на кочевников, кочевники на караванщиков, и понятно, что такая постановка вопроса – мы – слишком нова и неожиданна.
Мы? Мы – это кто? В смысле – все, кто здесь есть? Выражение лиц и глаз невидимо за очками и масками, но удивление, недоверие, даже гнев так понятны и ожидаемы – да, ожидаемы, что Черному становится необыкновенно весело и спокойно. Так спокойно, словно он держит всех этих людей за руки и может передать им свое убеждение, свою уверенность, просто крепче сжав пальцы. И это ощущение настолько сильное, что Черный смеется под защитой собственной маски.
Кто это – мы? Да, мы все и есть. Больше некому.
- Нас… просят о помощи, - повторяет Черный, выделяя первое слово, и улыбается, глядя как его люди, безоговорочно «его люди», снова переглядываются друг с другом. Нет, конечно, дарт не надеется, что по одному его слову кочевники и караванщики смогут забыть о десятилетиях ненависти и противостояния, смогут измениться так сразу, принять сразу так много, но он знает, что со временем так будет.
Потому что война все изменила. Потому что свела их вместе, чтобы сражаться с одним общим врагом, потому что выстоять они могут только вместе, потому что все они предпочитают свободу, в какую бы маску она не рядилась.
И поэтому на самом деле – изменила все не война. Изменили все люди.
- Все, как ты велел. Был сигнал, мы сразу напалм разлили и подожгли. Парни тут были, на Белую Базу шли, и это… возмущались, но мы объяснили.
В лежке только двое сигнальщиков: постарше, смутно знакомый Черному по Старому Городу охотник, и помладше – явно кочевник. Последний, докладывая, улыбается на все тридцать два, и одного внимательного взгляда на его глаза достаточно, чтобы понять причину эмоционального подъема: ширанулся пацан, и неслабо.
Рагон без разговоров лупит его прямо в челюсть, добавляет еще пару раз под дых, и кочевник валится на землю. Тот, что постарше, держит перед собой компас так, словно это его последняя защита, и протягивает прибор Черному.
- Три с половиной румба.
На компасе сделана отметка, указывающая нужное направление. Старший тоже под кайфом, но судя по твердости руки и быстроте реакции, доза «лавсы» не превышала обыкновенную. Рагон меряет его взглядом холодных светлых глаз, но сдерживается.
- Кто здесь был?
Судя по следам – не менее четырех человек. Без транспорта и без большого груза, а значит, не несут угрозы каравану, и месяц назад Черный бы не интересовался случайными путниками.
А теперь надо знать: кто, куда направились, когда именно.
- Свои, шли на Белую Базу к армейцам, с «лавсой» и флешками. Обычные. Ушли, как только мы напалм разлили.
- Вы угрожали?
Нормальный человек не будет оставаться там, где двое обитающих в лежке людей внезапно разжигают негасимый костерчик. Скорее, этот человек постарается свернуть шею поджигателю, чем молча раствориться в пространстве. Ну или хотя бы попытается задавать вопросы. А вот молча и без сопротивления, уйдет кто?
- Да нет. Кому они нужны? - ворчит старший, скучно щурясь, и отворачивается. Черный смотрит на лежащего на песке кочевника, все еще не подающего признаков жизни, едва заметно качает головой и спрашивает:
- Когда он наширялся?
Старший откровенно морщится.
- С утра еще. Придурок хренов, - сплевывает он под ноги и, не глядя на дарта, продолжает, - вечером вмазал, всю ночь, блядь, спать не давал, пока его крыса не успокоил. А утром добавил, и…
Он безнадежно машет рукой, Черный кивает. С утра принял, достал упомянутое Рагоном «кое-что» и пошел восстанавливать мировую справедливость.
- Что у него?
- Гаусс-винтовка. Две кассеты.
- Отобрал?
Монгрел опять кривится, кивает молча. Черный тоже кивает и направляется к байку. Беседой он удовлетворен: при любом раскладе, люди, ночевавшие сегодня на безымянной лежке – нормальные люди, а не какие-нибудь там шпионы или любители продать ближнего своего подешевке.
Почему по дешевке? А у таких людей все близкие дешевые.
-
-
28.09.2013 в 14:34Пару месяцев назад в Старом Городе состоялся некий разговор. Людей при этом разговоре было немного, но эти немногие договорились о взаимопомощи и поддержке. И как бы далеко этому разговору не было до союзного договора между двумя планетами, суть у него была та же самая: видишь дым на горизонте – спеши на помощь.
Идея казалась сомнительной с самого начала. Во-первых, как отличить сигнал о помощи от горящего после налета кочевников жилья, где помогать уже некому? Во-вторых, как отличить настоящий сигнал от приманки? Что кочевники, что другие лихие люди быстро сообразят, кого и как можно этим заманить в ловушку, и что тогда делать? В-третьих, если идет абра или просто малая экспедиция из трех охотников с лежки на базу, то кому и как они смогут помочь? Никому и никак. Только сгинут зря.
Черному было плевать. Ему нужна была простая и доступная система связи с людьми Рагона, нужна была, как он считал, на начальном этапе, и он сумел убедить этих нескольких людей, просто заявив, что поддерживать систему будет своими силами и защищать тоже своими силами. А так как сигнал будет передаваться с учетом расстояния, то у многих поселений появится определенная фора во времени, чтобы подготовиться к возможному нападению.
Если бы кто-нибудь из разбирающихся в искусстве политики и переговоров, когда-нибудь потом или даже сразу, занялся бы анализом произошедшего, то он, наверное, указал бы на многие выгоды, которые получает организатор такой системы. На степень контроля, которую этот организатор может осуществлять посредством такой системы; на недальновидность тех, кто дал согласие, не потребовав компенсации или участия в поддержке последней; на великолепнейший пиар, который обеспечит организатору хотя бы пара удачных акций, и несомненную поддержку населения; на проницательность и изощренную хитрость организатора, заставившего местных власть предержащих плясать под свою дудку.
Черный осознал все значение системы только тогда, когда его первые сигнальщики, выбранные теми «несколькими людьми» и Рагоном, заняли свои места на лежках. А когда понял, что это война, настоящая война, а не разборка, собственное обещание показалось ему одновременно и неподъемной тяжестью, и огромными возможностями.
Они мчатся на помощь, потому что с лежки сигнал пришел двумя «клубами» – это означало, что сигнал-источник пришел на лежку непосредственно с ближайшего поселения. Если это маленькая банда, то, скорее всего, уже все закончено: или победой кочевников, или поселенцев, или чем-то средним между этими двумя вариантами. Но если это большая банда, предположительно Алефа, то простым нападением дело не завершилось. Тогда кочевники, скорее всего, еще в поселении и развлекаются на полную катушку: насилуют, истязают, ширяются и соревнуются в меткости стрельбы по пленникам.
И последнее, чего они могут ожидать, так это то, что из пустыни может придти помощь.
На самом деле отличить сигнал о нападении от самого нападения совсем не трудно: источник огня не единственный, дыма больше и он дольше не рассеивается, подпитываемый все новыми кострами. И завидев повисшие над горизонтом косматые тяжелые клубы дыма, любой караван, абра, охотник обойдут опасное место стороной.
Однако люди, которые приближаются к поселению, ведут себя иначе. Верхом на байках, в шлемах и респираторах, с чанкерами и винтовками в гнездах они ничем не отличаются от кочевников, и скорее всего – кочевниками и являются. Они останавливаются на несколько минут, чтобы выслушать распоряжение своего вожака, невысокого худого охотника с быстрыми резкими движениями, затем разделяются на несколько групп и разъезжаются в разные стороны. Трое направляются к северу от горящего поселения, четверо к югу, еще трое остаются на месте и выжидают какое-то время, чтобы дать возможность своим товарищам значительно опередить их. Затем они направляются прямо к поселку.
Четверка, дальше всех вырвавшаяся вперед, разделяется на две группы, и последняя группа объезжает поселение с востока. В какой-то момент все группы оказываются на равном расстоянии от поселка, взяв его в своеобразные клещи, и тут же, словно по невидимому сигналу, устремляются к центру.
Банда, напавшая на поселок, атаки не ожидает. Возможно, их вожака и удивили действия двух идитов-поселенцев, которые сами подожгли свою лачугу, облив напалмом. Возможно, вожак даже что-то бы заподозрил, если бы эти люди попались ему на глаза, и он бы смог их узнать. Но ничего этого не случилось, и вожак, бывшая шестерка Серого Пса, бывший механик-самоучка и бывший шпион одного армейского чина, ничего заподозрить не мог.
Группы врываются в поселок практически одновременно. Стрелять первой начинает северная команда – кочевники на краю поселка затеяли призовую игру с пленниками: кто проскочит сквозь горящий остов хибары, тот доживет до второго тура. Для подонков игры такие всегда представляют интерес, так что на атаку двух кочевников они реагируют с запозданием, сразу потеряв троих. Напавшие, однако, не спешат дальше к центру, а разворачиваются и кружатся на одном месте, расстреливая бандитов из гаусс-винтовок, что немало способствует зарождению паники среди противника.
Огнестрельное оружие у кочевников тоже есть: залегший за стеной обвалившегося дота бандит отвечает выстрелами, еще у троих – чанкеры. Четвертый успевает один раз выстрелить из гвоздемета, промахивается и падает замертво – удачный выстрел нападающего сносит ему полголовы. Вторым выстрелом нападающий ранит еще одного бандита, но и сам не избегает ранения. Как ни странно, достают его именно чанкером, а не пулей: болт пробивает плечо и раненый, застонав, падает на руль своего байка. Это спасает его от пули, но временно выводит из строя.
Второй нападавший тем временем убивает еще одного кочевника, едва не наезжает на кого-то из поселенцев, неудачно поворачивает, байк кренится и третий бандит стреляет ему прямо в голову. Кто-то из пленников успевает ударить стрелявшего в спину, болт со свистом рассекает воздух. Нападавшему удается выпрямить машину, краем воздушной юбки байк все же цепляет лежащего на песке человека – судя по отсутствию реакции, он уже мертв. Из-за стены второго дота выскакивают двое, у одного в руках винтовка. Но выстрелить он не успевает: третий из нападавших снимает обоих выстрелами. Потом вытаскивает из-за пояса крошечный ребристый предмет величиной не больше яблока и бросает по направлению залегшего за дотом стрелка. Раздается грохот взрыва, короткий и сухой, похожий на очень громкий звук разрываемой бумаги. На месте стены дота остается воронка глубиной почти полметра, и только после того, как затихает звук взрыва, становится слышна стрельба с другой стороны поселка.
Атака была стремительной и неожиданной, и это было единственное, что обеспечило ее успех. Когда банда была уничтожена, и двух последних бандитов Черный запретил убивать, а вернувшиеся из погони кочевники Рагона доложили, что убить удравших не удалось, выяснилось, что огнестрельного оружия в этой банде было не меньше, чем у их каравана. Вот только своим людям вожак доверял не особо: поэтому после успешного захвата поселения велел двоим своим «сынкам» собрать боеприпасы и беречь пуще зеницы ока. Теперь этот склад – ящик кассет и семь винтовок – сверкал на солнечном свете свежей заводской смазкой и навевал мысль о бренности всего сущего.
Рагон смачно сплевывает рядом с ящиком:
- Ты видишь, что деется, а? Нет, ты видишь?
Черный кивает: пьяная болтовня на поверку оказалась правдой, и правдой страшной. Обычная банда кочевников, возглавляемая каким-то бывшим техником, таскает с собой оружия и боеприпасов в количестве, достаточном для того, чтобы Белую Базу взять, а не жалкое поселение. Обычная банда, и вожак гнилой: с Алефом ни один серьезный «бугор» не взялся бы иметь дело. А оружия навалом – только потому, что встали за нужного человека.
Он оглядывается вокруг. Две из четырех лачуг, составляющих здания поселка, еще тлеют, землянки разорены, из населения Железного Камня осталось восемь человек. Этого мало даже для лежки, людям придется или перебираться в другой поселок, или искать новых жителей – отстроить поселение и защитить его сами они уже не смогут. Разве что…
- Это армейские. Столько сразу взять больше негде.
- Да.
- От гады же, а? Суки паскудные!
Черный смотрит на своих: успешное нападение стоило им четверых убитых и троих раненых, что, в принципе, совсем неплохо. Он ловит себя на малодушном облегчении от того, что убитые – люди Рагона, а не его каравана, хотя это уже не имеет никакого значения. Все они – его люди, и все идут за ним.
- Алефа с ними не было?
- Да вроде бы нет. Шина знает его в лицо, вроде как нету.
Черный подходит к оставшемуся в живых бандиту: тот стоит на коленях, со скрученными сзади руками, без респиратора и без маски. Железный Камень ближе к Белой Базе, чем сам тракт, дышать здесь можно без всякого респиратора. Но от тонкой песочной пыли спасения никакого нет: глаза у бандита уже красные, веки распухли, а рана на плече затянута поблескивающей пленкой. Еще час, и чтобы выжить, рану придется скоблить.
- Кто такой? Как зовут?
Кочевник криво усмехается, сипит еще слышно:
- Да пошел ты.
- Алеф был с вами, куда делся?
- Пошел ты.
- Что ж ты такой неразговорчивый?
Он хватает бандита за горло, сдавливает лимфоузлы – сильно, еще сильнее, пережимает горло. Кочевник дергается, хрипит, пытается вырываться. Когда Черный чувствует, что еще чуть-чуть, и он сломает ублюдку трахею, он резко убирает руку. Кочевник валится на песок, задыхается так, как-будто его продолжают душить. Песок попадает в рану, заставляя несчастного завыть от боли и попытаться сесть. Получается не сразу, по его лицу текут слезы, бандит шипит сквозь зубы: «Сука», и раскачивается сидя.
Черный молча смотрит на кочевника, ждет, пока ругань и стоны не прекратятся, и повторяет:
- Алеф где?
- Пошел на хрен, сука!
Движение Черного резкое, неуловимое, как у настоящего пустынного крысюка, твари смертоносной и прожорливой. Бандит хрипит под его рукой, глаза у него закатываются, и когда Черный отпускает его, тот снова падает и пару минут даже шевельнуться не может.
Когда он садится, трясясь всем телом и мотая головой, Черный снова повторяет:
- Где Алеф?
- Пошел ты…
- Где Алеф?
-
-
28.09.2013 в 14:36- Где Алеф?
- Не было его… не было его здесь.
- А с кем вы пришли?
- С Мордой.
- Кто это такой?
- Не… знаю, - Черный вопросительно подымает бровь, нажимает большим пальцем. Кочевник вздрагивает и повторяет громче, - не знаю я! Он пришел… с оружием он пришел. Алеф сказал – мой человек, будет «сынком».
- Морда вас сюда привел?
- Да.
- Сам привел или Алеф сказал?
- Сам.
Черный кивает, словно соглашается с чем-то, встает, глядя на бандита сверху вниз.
- И где Морда?
- Сдох. Твои его сразу на въезде положили.
- А оружие когда привезли?
Кочевник сплевывает на песок. Слюна красная от крови, он чуть язык не прокусил, когда Черный рану задел. Потом смотрит вверх: не на Черного – на небо, на все еще голубое прекрасное небо весенней пустыни. Потом отвечает.
- Давно. Больше месяца точно.
- Один раз привозили или несколько?
- Один.
Черный снова кивает и отходит. Рагон внимательно слушавший их разговор, тоже кивает кому-то из своих людей, и тот перерезает бандиту глотку. Второй пленник вздрагивает, молча смотрит на агонию своего подельника. Если люди Черного оставят его на милость поселенцев – такой смерти впору позавидовать.
- Похоже, Алеф и собственной бандой не управляет.
- Похоже.
Люди Черного уже потрошат трупы бандитов и байки. Помимо оружия у них наверняка должны быть и консервы, и кислород, и вода, и «травка». Да и сами байки представляют немалую ценность. Те из поселенцев, что остались живы, стоят, сбившись в группку, и, похоже, не знают, стоит им радоваться или ожидать чего похуже.
Черный вскидывает руку, привлекая внимание, и люди поворачиваются к нему, как одно существо.
- Оружие мы забираем. Кислород, вода и байки пополам.
Когда шум, вызванный заявлением Черного, стихает, Рагон тихо спрашивает:
- А не слишком? Пополам-то? Сколько их осталось?
- Не слишком. Им не только дойди надо, но и заплатить за себя на лежке.
Рагон хмыкает, дар определенно кажется ему слишком щедрым. Но потом он смотрит на оружие, вспоминает, как дрались кочевники – как кочевники, ножами и чанкерами, стрелять умели только трое, и больше не спорит.
Пусть учатся, мать их. Стрелять и защищать себя. Ну и помогать им, если понадобится.
Тина Тагель работает инженером-энергетиком больше двадцати лет. Она участвовала в трех Звездных Экспедициях, организованных Разведывательной Комиссией при Межгалактической Академии Наук, она четыре года работала на Короне – уникальной системе белой звезды и двух красных гигантов, она строила первое Кольцо – искусственную псевдосолнечную оболочку, окружающую звездную систему. Она удостоена звания почетного корреспондента трех академий разных планет. Она написала более тридцати научных трудов, она преподавала в Высшей Школе Плазмы.
Она два года работает на планете Скарр – заброшенной захудалой колонии, без всяких перспектив и малейшей возможности вырваться из цепких лап проклятого концерна.
Как так получилось? Банальная история. Самая обыкновенная история, интересная лишь подробностями дьявольской сделки и длиной цепочки мелких предательств, приведших к предательству самому последнему – предательству самого себя, собственной души. И то, что причина предательства казалась важной, и даже была таковой – ничего не меняет. Наверное, на самом деле душа покидает человека не тогда, когда он подписывает договор, а когда он продает самого себя.
Она продалась. Тогда, под угрозой обвинения в саботаже и гибели строителей спутника-солнца, она согласилась работать на… на людей, которые назвались обтекаемо и отстраненно – заинтересованные. Они не слишком ее беспокоили, и некоторое время Тина считала, что ей повезло. Со временем она поняла, что никакого «спасения» конечно, не было, а была банальная вербовочная акция, в результате которой она согласилась работать на людей, организовавших и саботаж, и гибель группы. Понимание этого помочь Тине уже не могло, а попытка отказаться от сотрудничества привела к шантажу: имея на руках десятилетнюю дочь, трудно противостоять угрозам. Когда «заинтересованные» люди предложили Тине кое-что изменить в результатах тестирования связки искусственных солнц, строительство которых финансировало правительство Гарды, она почувствовала что-то вроде облегчения. Когда ее участие в подтасовке данных было раскрыто, имя дискредитировано, а сама Тина была «сослана» на Скарр, облегчение переросло в злорадное удовлетворение. Ее хозяевам не к чему было придраться: свой долг по отношению к ним она выполнила и не виновата в том, что ее больше нельзя использовать в Больших Играх.
Кто бы мог подумать, что и здесь, на бросовой планете, в колонии неудачников ей тоже найдут применение.
- Доброй ночи.
- Доброй ночи.
Не более чем обмен вежливыми уколами: Ольга Риста подразумевает под доброй ночью двухчасовой сексмарафон с кем-нибудь из своих многочисленных любовников и искренне презирает высокоученую дуру, «которая такая же неудачница, как и все, но даже не трахается». Тина Тагель желает ей доброй ночи от всей души. Наверное, в первый раз в жизни.
Написать программу самоблокировки энергетического экрана для специалиста не составляет труда. Также не составляет труда загрузить ее во время очередной рутинной проверки систем защиты: присутствие надоедливого и глупого как пробка СБ-шника этому не мешает. Активировать программу, передав условную фразу – рутинный отчет-сверку – и того проще.
Что действительно трудно – встать с этого стула. Дойти до ванной. Не смотреть на себя в зеркало. Лечь спать.
Тина спит всю ночь. Во сне она все время разговаривает с дочерью. Нет, не оправдывается и не объясняет: какое дело девчонке, у которой появился первый мальчик, до того, что происходит на Богом забытой планете в одном из Богом забытых Куполов? Они говорят совсем о другом: о мальчиках – у Тины тоже когда-то был первый мальчик. О платье, которое девочка видела на выставке: «это чудо что такое, ма», о низких баллах за математику, которая ей не дается, хоть убей. О позапрошлогодней поездке на курорт с горячими источниками, и о том, что очень хочется еще раз туда съездить. О будущем выпускном бале, до которого еще так далеко, о паровом катере, который они собирают на школьном полигоне, и том, что она тоже хочет байк, даром, что боится на нем ездить. Много о чем. Хватает на всю ночь.
Утром она встанет и отправится в отдел. Сотрудники отметят ее рассеянность и задумчивость. Но после обеда придет отчет о состоянии щитов на «замороженном» Пятом Куполе, и Тина, как всегда, весьма саркастично высмеет небрежно сделанный доклад и отправит Витека обратно: перемеривать и переоценивать. А вечером, как всегда, уйдет позже всех.
Она не оставит записок, объяснений или писем. Среди вещей тоже ничего не будет обнаружено. Ее хозяевам и так все будет понятно, а перед другими у нее никогда не будет оправданий. И все же, блокируя навигатор и вручную направляя катер вниз, прямо в жерло вулкана, Тина испытывает что-то вроде гордости.
Она все-таки сумела уйти.
Келли скучно. Вторую неделю он лежит, упершись взглядом в потолок – это когда в себя приходит и глаза открыть может. Потолок серый, в затейливых трещинах, со следами сырости, гари и сведенной плесени. Плесень здесь, кстати, растет весьма активно, и некоторые ее виды очень опасны. Различить не всегда удается: коричнево-красная глубокая язва на руке ухаживающего за ним парня как раз и есть результат не вовремя замеченной «зеленки». Дрянь похожа на обычную серую плесень, только солнца ни хрена не боится и приживается на человеческом теле за не фиг делать. Мутация, наверное, а может и специальная разработка.
Амойская наука умеет много гитик.
В бытность свою студентом некоего высшего учебного заведения Келли одно время увлекался бактериологией и ее значением в развитии цивилизации. Помнится, рефераты на эту тему писал и после окончания курса следил за новыми статьями. Большинство из них он полагал откровенно пропагандистскими, эксплуатирующими обывательский страх перед наукой, но кое-какие сведения считал полезными и могущими пригодиться в будущем. Ну что ж, люди, как известно, предполагают, а вот располагают ими совсем другие существа.
Валяясь в просторной, даже уютной землянке автоклавовского «сынка», того самого, что приходил с вестью в лагерь Черного, Келли мысленно рассчитывает методики выведения и запуска в производство штамма плесени, способного прижиться в организме млекопитающего и необратимо изменить его. Прикидывать, сколько и чего нужно изменить в цепочках ДНК, и какова длительность жизненного цикла – занятие увлекательное, но нелегкое: по прошествии стольких лет знания по биологии оскудели. Да и сотрясение мозга расчеты не облегчает. Возможно, поэтому результаты получаются удовлетворительные. Или неутешительные, смотря с чьей точки зрения рассматривать.
Можно такой штамм создать и запустить в амойских лабораториях, и распылить над пустыней – можно. А года через полтора собрать трупы. Впрочем, можно и не собирать, кому они тут мешают. Из чего, как ни странно, следует вывод парадоксальный: не имеет амойская наука, которая умеет много гитик, никакого отношения к болячке. Если бы имела, по пустыне, в лучшем случае, бродили бы только рагоны.
«Сынок» втискивается в землянку, держа в одной руке контейнер с бурдой, а в другой – армейский перевязочный пакет. Каждый раз, когда он входит, Келли кажется, что парень или застрянет наподобие легендарного плюшевого медведя, или проломит собой стенки. Большой дядя, очень большой, наверняка имеет не только монгрельские корни.
-
-
28.09.2013 в 14:37Это он. Келли, в смысле.
Еще на такыре Тихий перевязал его и вколол обезболивающее. Последнее, честно говоря, было лишним: от большой кровопотери Келли сразу же отрубился и не приходил в себя. Когда его довезли до Серых Камней, он был так плох, что местный врачеватель только руками развел и посоветовал не тратить на полутруп лекарства. Автоклав на рекомендации внимания не обратил и велел выхаживать раненого, как родную маму. Какая из себя была родная мама «сынка», Келли не представлял, но с сыновней любовью у парня был порядок. Келли полагал, что немалую долю в его спасение внес именно Гант.
Ромик прострелил ему плечо и грудь. Три пули прошли навылет в непосредственной близости от сердца, четвертая застряла, пятая задела голову, сняв кусок скальпа. Лекарь пулю вытащил, плечо и голову зашил, выразился в том смысле, что труп он починил, а живой воды у него нету, и отправился к другим раненым. Колоть препараты и перевязывать дохлую крысу пришлось Ганту.
Спустя два дня Келли открыл глаза и понял, что все еще жив. А через день мог уже разговаривать и порывался вставать. Гант бережно укладывал помощника Черного обратно в постель и гудел обиженным густым басом.
Рана заживала вполне успешно, трехразовое питание и вынужденное безделье весьма этому способствовали, и если бы не страшная скука, Келли наслаждался бы отдыхом, как курортом. Был он пару раз на Десте, на берегу тамошнего фиолетового океана: валялся на солнышке, лениво болтался на волнах, пил, курил и трахал местных красоток. Увы, с последним в пустыне туго, а пить местный аналог самогона – себе дороже. Нежный и все еще инопланетный желудок Келли возиться с самопальным спиртным отказывался.
- Садись есть.
Келли осторожно сел, опираясь на правую руку, прислонился к стене. Гант разложил на одеяле контейнеры, словно блюда в ресторане, и стал смотреть, как Келли ест. В чем прикол, Келли так до сих пор и не понял.
- Как торговля?
Вопрос, заменяющий в поселениях выражение вежливого и участливого внимания. Так же, для выражения ответной вежливости, собеседник должен немного помолчать, потом пожаловаться на недостатки и трудности, потом возблагодарить Песчаную Деву, и только потом может начать нормальный диалог. Ритуал забавляет Келли в той мере, в какой его забавляли традиции аборигенов, но важность его он вполне осознает и умеет использовать в своих целях.
С Черным можно было разговаривать без предварительных реверансов. И обойтись одним предложением или парой многозначительным хмыканий. Или вообще промолчать – он все равно понимал.
- Нормально. Абра с утра пришла – малая, завтра же назад и пойдет. Вчерашняя абра уже дальше двинула. Они до Реки идут.
До Реки и не дальше – это хорошо, это безопасно. Значит не по душу Черного, значит, не ошибся дарт, и на вторую экспедицию силенок у Сталлера не хватило.
- Опять вот караван пришел, Жард ведет, знаешь его?
Келли кивает, заедая кивок бурдой. Жарда он знает. Осторожный мужик, не рисковый, водит только до северных станций. Гант продолжает.
- Ничего так товару привез. Кремень, «торву». Кореш мой уже значит, накупил, говорил, что хорошие транки привезли и против болячек тоже хорошие.
Келли опять кивает: против болячек – это препараты противоаллергенного действия. В пустыне штука востребованная и ценимая.
- Хорошо значит, затоварился, - одобряет Келли.
- Ну да, - соглашается Гант и тут же старается умалить результаты выгодной сделки, - ничего. Хотя и взяли с него много, да. Могли и уступить.
- Ага. Счас прям. Жард дальше Замков не пойдет. Кому он там торву скидывать будет? Большие «бугры» аж на той стороне сидят, а Жард ходить туда опасается.
Гант какое-то время молчит, сосредоточенно наблюдая за мелькающей в руке Келли ложкой, и медленно, глубокомысленно говорит:
- Не-а. Жард Автоклаву сказал, что идет до гор, до самой Перевалки. Еще проводника просил до озы, а там, мол, другого наймет.
Келли на секунду замирает, кивает самому себе и спрашивает, не переставая глотать бурду. Вкус ее он внезапно перестал чувствовать, но доесть это не помешает – силы ему понадобятся.
- Говоришь, до Перевалки?
- Ну да.
- Ты слышал сам? Или Такни настучал?
Хоть Келли и лежит третью неделю и носа на улицу не показывает, однако знакомцев успел завести много и разных. В том числе и Такни – разбитного и шустрого воришку, обладающего поразительной способностью подслушивать и подглядывать. Но, правда, при этом страдающего избытком фантазии.
- Не-а, - отрицательно крутит головой Гант, - сам слышал. Я ж с утра у «бугра» был и там все и слышал. Автоклав тоже вроде как удивился.
- А не спросил, чего это Жарда понесло на восток?
- Нет. Не спрашивал. Это Жард все время спрашивал: проводник же нужен. И дальше, кто бы повел. Он и спрашивал, кто бы мог довести, где найти опытного человечка.
- Ага. Человечка значит. А Автоклав чего?
- А Автоклав сам здесь давно живет, никого не знает. Почем ему знать, кто там может вести.
- А здесь, что ли, некому?
- Так кому? Охотник вчера ушел, я ж тебе говорил, другого каравана после Черного уже две недели не было.
- Ну, я, например.
Гант с удивлением смотрит на тощего, изжелта-бледного Келли – краше в гроб кладут, пожимает плечами.
- Ты больной еще. Дохлый совсем, куда ты там идти можешь?
- Так Автоклав и не сказал?
- Нет, не сказал, - Гант молчит несколько минут, пока Келли не заканчивает есть. Забирает контейнер, вскрывает пакет, потом неожиданно говорит:
- А если ты сейчас попробуешь дойти до Жарда и сказать, что ты поведешь, то ничего у тебя не выйдет. Черный велел о тебе хорошо заботиться.
Келли крутит головой так, что волосы разлетаются.
- Ну что ты, Гант, и в мыслях не имел.
Гант кивает, раскладывает пластыри и пропитанные вонючим гелем ленты, аккуратно готовит антисептический раствор. Келли наблюдает за выверенными плавными движениями великана-монгрела и раздумывает: зачем Жарду понадобилось переться на другой край пустыни? В жизни он никогда не доходил тракт до конца. Зачем ему Черный?
Пустыня – тварь живая. Вчера ты проходил по твердому глинистому такыру, насвистывая песенку и в ус не дуя, а сегодня ползешь по свеженанесенному песку, взывая к совести Песчаной Девы и поминая рагонов. Вчера ночью тебя ждала с распростертыми объятиями оза – сегодня ты обнаруживаешь на ее месте сожженные развалины и десяток выпотрошенных трупов. Вчера ты уверенно следовал между пологими линиями дюн, решив сократить путь до колодца, а сегодняшняя буря превратила твой путь в песчаную могилу, и ты один, и не знаешь в какую сторону двинуться.
Но иногда… иногда сегодня бывает лучше, чем вчера.
Вернувшись из спасательной экспедиции и порадовав караван пополнением оружейного запаса, Черный двинулся дальше по тракту, приняв решение не заходить на безымянную лежку. Наоборот, караван, отдохнувший за день безделья, бодро двигался почти всю ночь, и остановился только на четыре часа почти перед рассветом. Черный не знает и не может знать, преследует ли их кто-нибудь, следит ли за ними, но предпочитает рассчитывать на худший вариант. Поэтому караван двигается в режиме непривычном и останавливается в местах неожиданных.
Следующий день не принес ничего нового и ничем не разрешил сомнения Черного. Караван двигался десять часов, отдыхал два, а затем еще четыре часа они шли, не пытаясь оспорить приказ дарта. На ночь Черный свернул в неприметную узкую долину, полузанесенную песком, и отошел от тракта больше чем на две мили. Если кому-то из караванщиков предосторожности показались чрезмерными, то Черному об этом узнать не довелось. Впрочем, большинству караванщиков не удалось узнать и о другим мерах предосторожности: следующие за ними кочевники тщательно разровняли песок перед входом в долину.
В памяти Черного долина оставалась наполовину обваленным руслом бывшей реки – глина, множество осколков, песок и останки стенок русла надежно закрывают ее от взглядов сторонних наблюдателей. Удобное, надежное место, как для схрона, так и для засады. И, повернув за пологий песчаный холм, именно это он и рассчитывал увидеть.
А вместо этого Черный увидел море цветов.
Вся площадь бывшего русла, от стены до стены, от того места, где он остановился, до каменистого обвала, перегораживающего русло, была заполнена тюльпанами. Красные, розовые, желтые, лиловые, одноцветные и с лепестками, окантованными бледно-сиреневой дымкой, с чашечками такого глубокого желтого цвета, который только и позволяет понять красоту эпитета «золотой», они тянулись вверх, дрожали на тонких зеленых стеблях без листьев, блестели влажной нежностью и пахли так, как, наверное, должен пахнуть рай. От их красоты кружилась голова, от беззащитности сводило сердце, и Черный, остановившись на краю сказочной поляны, восхищенно охнул и замер, зачарованный. В спину уперся Тихий, Сиггел застыл рядом, кто-то еще позади сдавленно охнул и закричал следующим, чтобы те притормозили и не толпились.
Тихий присел на корточки, сдернул перчатку, осторожно, боязливо провел рукой по самым кончикам треугольных плотных лепестков, покачал головой.
- Господи, и бывает же такое.
Черный вздохнул всей грудью, понял что улыбается – от уха до уха, как десятилетний малышонок, и тоже присел перед цветами.
- Да, бывает и такое.
- Это чудо.
- Ага.
Сиггел встрепенулся и простонал:
- Юпитер, как со-он! Может, я чего обкурился? Эй, парни, идите сюда. Да осторожней, сукины дети, под ноги гляди!
-
-
28.09.2013 в 14:39Сталлер кивает. Чутью Неймана он верит, как своему, а может, и больше. Своего помощника он знает давно, в преданности его уверен на все сто: лет пять назад выкупил того на аукционе сомнительным «живым» товаром, проще говоря – снял с крючка у одного из тогдашних воротил Черного рынка. Воротилу позже, не без помощи того же Неймана, «съел» и не подавился, а Нейман с того времени стал его ближайшим помощником и доверенным лицом.
Чутье Сталлера, не менее острое, чем у Неймана, подсказывает, что через пару лет придется избавиться и от него. Слишком много тот о нем знает, о слишком важных и слишком опасных вещах осведомлен. Захочет независимости, или не дай Юпитер, попробует продать на сторону информацию – важные и осведомленные люди, но куда выше рангом, от самого Сталлера и костей не оставят. Но пока чутье молчит, и Сталлер по-прежнему доверяет своему помощнику.
- Вернулся Дик с орбиты: грузы доставлены. Ждут отмашки.
Вопросительный взгляд помощника Сталлер игнорирует, и тот продолжает:
- Карик отправился на Побережье, пока новостей нет. С Базы тоже ничего. Но с Черной Слюды вернулась абра, и купец их говорит, что со Слюды Черный пошел с кочевниками. И утверждает, что это – люди Красного Рагона, и вроде как сам Рагон с ними идет.
Теперь Нейман сам избегает взгляда босса, стараясь ничем не выдать своего недовольства. Именно Нейман подсказал идею использовать мелких дилеров наркотиков для обеспечения связи через Церес. Именно Нейману принадлежала идея транспортировки оружия через заброшенные геологические станции. Именно Нейман нашел первых «сотрудников» среди жителей Старого Города и организовал первую сеть агентуры. Практически вся работа с пустыней: люди, оружие, вербовка – все идет через него, и все контролируется его людьми.
Кроме Черного. Как только этот паршивый охотник появился на горизонте, как только произошло первое столкновение, босс взял дело под свой контроль и принимал решения единолично. Нейману оставалась только роль наблюдателя. Даже исполнение части приказов стало проходить мимо него.
Таких вещей бывший наркобарон Картели, бывший хозяин трех спутников планеты Центра – настоящего сосредоточия рынка наркотиков в южном секторе – бывший, черт возьми, раб семьи Рангори, не спустил бы никому. Сталлеру тоже не спустит. Просто пока у него нет таких сил, чтобы бороться со своим хозяином. В отличие от многочисленных других помощников Сталлера, Нейман знает, какие люди, и не люди, если уж говорить точно, стоят за спиной его босса.
Сталлер кивает с непроницаемым выражением лица, и Нейман продолжает доклад. Ничего неожиданного доклад не содержит, и Сталлер, дав указание придержать часть груза на орбите, прежде чем завершать сделку с местным дилером, вежливо выпроваживает помощника. О караване Черного, о неожиданном участии кочевников он предпочитает раздумывать в одиночестве.
Если бы Сталлер хоть немного был склонен к мистике, он бы подумал, что Черного прислала на его голову сама Песчаная Дева. Он не сомневается, что некоторые из жителей пустыни именно так и думают. Сплетни и слухи, бродящие по Старому Городу, истории, рассказываемые на границе о Том, кто слышит Песчаную Деву, то влияние, которым пользуется охотник в пустыне: сколько не делай скидку на склонность людей к выдумке и преувеличениям, факт оставался фактом – Черный оставался самой загадочной фигурой. Более того, Сталлер вынужден признать, что неверно оценил значимость этой фигуры и величину ее влияния. Связаться с кочевниками, даже после прошлогодних событий, мало кто бы отважился: сотрудничать с кочевниками, не с остатками племени, а с полноценным и хорошо вооруженным отрядом, равноценно самоубийству. Но, похоже, Черный сумел найти с ними общий язык.
Кочевники, старинное дальнобойное оружие, эти дикие слухи по Побережью о сигнальных огнях и помощи – ведь бред же полный! Сталлер изучил все возможные данные и о пустыне, и о ее жителях, чтобы увериться в полной невозможности создать мало-мальски быстро реагирующую систему в условиях такого огромного пространства. Без устойчивой связи, при отсутствии средств передвижения, в условиях постоянной взаимной вражды – все это превращало идею об объединении пустынников в какое-то общество в фарс, в утопию. Зато предоставляло массу возможностей в манипулировании отдельными поселениями и племенами кочевников в своих целях. Так, и только так можно было создать подобие власти в пустыне. Так на что надеется чертов дарт? Что он пытается сделать? Кто ему покровительствует?
Последний вопрос так занимает Сталлера, что вместо того, чтобы сразу отдать нужный приказ, он откладывает решение до самого вечера, раз за разом взвешивая свое положение: какие люди могут быть заинтересованы и примут участие, какие окажут сопротивление, какие капиталы и в каком случае он может использовать, как сильно может рассчитывать на своего покровителя, на людей, стоящих за его спиной. С какой стороны не посмотри – его позиции безупречны, его силы и возможности по сравнению с дартом не сопоставимы, Черный обречен. Так почему он испытывает сомнения? Почему медлит?
Он знает почему: это инстинкт, неуловимое интуитивное чутье старого монгрела. Это оно зудит и толкает локтем в бок: все не так, все не так, как ты представляешь. Сила есть, оружие есть, деньги есть, люди за тобой есть, но опасность, которая тебе грозит, которая может помешать твоим планам, совсем другая. Она остается где-то там, за рамками здравого смысла, ее нельзя увидеть, просчитать, указать пальцем. Она проявится только в последний момент. И тогда победа будет зависеть от того, кто этот последний момент просечет первым.
Уже ночью Сталлер делает один единственный звонок. Человек, с которым он говорит, отвечает двумя словами и сразу отключается. Человек знает, что делать, и будет действовать максимально быстро и эффективно. А Сталлеру опять остается ждать.
Муторное занятие.
На рассвете тюльпаны кажутся одинаковыми: темными плотными бутонами на стройных тонких ножках. На скалах вокруг – розовый нежный свет, небо над головой цвета сизого шелка, а в низине застряла ночь, и цветы тонут в светло-лиловых сумерках.
Он неуверенно касается свернутых лепестков, боится, что его прикосновение как-то повредит цветок. Его руки, пальцы, слишком грубые, чтобы по-настоящему ощутить нежность цветка, и тогда он наклоняется сильнее и касается тюльпана щекой. Да, очень нежный, прохладный, мягкий и упругий. А когда выпрямляется – видит блонди.
Тот сидит почти в центре цветочной поляны, в той заковыристой позе, которую он не раз наблюдал пять лет назад. Вообще он такой, каким Черный помнит его в пустыне: похудевший, усталый, но с блестящими глазами и чем-то таким внутри – живым, настоящим – что заставляло его верить в победу, верить, что они дойдут. Тогда Черному все время казалось, что если рассмотреть блонди внимательнее, поговорить, то можно увидеть, где это живое. А что будет потом – уже неважно.
Сейчас блонди такой же, только одет прилично и волосы в порядке: тяжелая, светлая волна до самой земли, а глаза в сумерках кажутся черными, как у него самого. Блонди тоже его рассматривает, потом наклоняет голову, предлагая подойти.
Черный прослеживает взглядом все расстояние до блонди, сплошной цветочный ковер, гладит грубыми, нечувствительными пальцами тюльпан и отрицательно качает головой.
- Не-а. Я все передавлю.
Блонди иронично выгибает бровь. Движение такое знакомое, такое родное, что Черный не удерживается и откровенно улыбается. Похоже, его веселье раздражает блонди, тот слабо хмурится и вот-вот должен сказать: «Не капризничай, пет». Почему-то блонди молчит, и Черный вдруг ощущает себя невероятно счастливым. Совершенно свободным и совершенно счастливым.
Когда он просыпается, то все еще смеется. И чувствует себя совершенно счастливым. Небо над головой – как сизый шелк, а воздух пропитан ароматом цветов и чист, как вода из источника. Черный думает, что даже во сне, даже мысленно, он никогда не произносит имя блонди, и неприкосновенность этого имени почему-то кажется счастливой приметой. Но что может измениться из-за одного имени?
И он шепотом, одними губами произносит имя блонди. И действительно, ничего не меняется.
Тракт пуст.
Бывают случаи, когда караван двигается несколько дней подряд и никого не встречает. Например, когда это первый караван этого года, и нет смысла малым группам выходить на дороги – торговля еще не восстановлена. Или когда налетает большая буря: не обычный буран, а несколько дней сильного, порывистого ветра с ураганами и ливневыми дождями – тогда даже кочевники стараются прибиться к какой-нибудь лежке или стать лагерем. Еще тракт пуст перед приходом Северного ветра, хотя Черный знавал одно исключение.
Но сейчас весна, скоротечная, яркая, как улыбка солнца, весна. Караваны снаряжаются чуть ли не каждую неделю, между базами уже вовсю шныряют охотники и «сынки» местных «бугров», обитатели лежек и поселений группами и поодиночке выходят в пустыню за добычей в виде редких сланцев, соли, выходов пород, рагонов, крысюков, мумифицированных трупов, останков горнорудной и геологической техники, роботов и прочего, и прочего. За несколько сотен лет разработки и попыток освоения пустыня поглотила такое количество отходов жизнедеятельности человеческой цивилизации, что вышеперечисленного «богатства» хватит еще на пару сотен лет. И если мелкая техника или ее останки используются в большинстве своем на месте, то мумии, пластинки содержащих немагнитное железо пород и даже рагоны являются статьей экспорта. Просто удивительно, как падки гости самого высокотехнологичного города галактики на местные знахарские зелья и порошки.
-
-
28.09.2013 в 14:40Сейчас весна: самое время для любви, для работы, для поиска, для пути. Так почему тракт пуст? Что происходит?
Байки кочевников Красного Рагона начинают выходить из строя, несколько человек уже едут по двое, и недалеко то время, когда кочевникам, так или иначе, понадобится обновить транспортный парк. Понимает это не только Черный. От кочевников и так старались держаться подальше, а теперь и подавно сохраняют дистанцию. По ночам между ближайшими спящими охотником и кочевником шагов десять, не меньше. Черный проходит их, морщась от досады, но делать нечего: многолетнее противостояние между кочевыми и оседлыми обитателями пустыни за пару недель не исчезнет.
- Слышь, Рагон, - тихо говорит он, усаживаясь на корточки над валяющимся рядом с байком предводителем кочевников, - надо поговорить с кем-нибудь.
- Угу, - кивает тот, философски рассматривая звездное шелковое небо над головой, - только сначала поймаем. Этого кого-нибудь.
Черный хмыкает, вытаскивает сигареты, предлагая одну Рагону. Оба закуривают, по привычке тщательно прикрывая огонек рукой.
- Стремаешься? – спрашивает Рагон. Без насмешки, какая уж тут насмешка. Черный задумчиво кивает:
- Уж больно тихо. Жди беды.
- Да, спокойно, как на жальнике. Даже рагонов нет.
Это, конечно, преувеличение, не далее как вчера Вин наткнулся на двух тварей мало не с байк размером. Убивать их не стали, но шугнуть пришлось: твари оказались упрямыми и раздраженными. Весна – она для всех весна.
- Помнишь, на лежке перед Железным Камнем твой человек сказал, что те четверо были своими: охотник и трое торгашей с ним? Шли на Белую Базу? Ну и где они?
Рагон пожимает плечами.
- Да мало ли? Могли перед нами пройти, могли разделиться: охотник ушел дальше, а те трое потопали обратно по тракту. Тогда мы их и не увидели, они позади были.
- Могли, - кивает Черный. Вполне правдоподобное объяснение. А могли и не вернуться. Могли остаться на Базе в качестве… трофеев.
- Втроем, или если дальше один охотник пошел, могли и срезать, могли предыдущий караван догнать, - продолжает рассуждать Рагон, и Черный снова кивает.
- Могли.
И предыдущий караван им догнать было бы нелегко, даже если он заходил на Белую Базу. Они тоже задержались на Железном Камне, и двигаются они в обычном темпе, загонять людей Черный смысла не видит.
- Стремаешься, - констатирует Рагон и усаживается, опираясь спиной о байк. Объяснять ему тоже ничего не надо: тракт пуст, это он и так собственными глазами видит. Но и вокруг никого нет. Его удальцы, гоняющие по пескам, так никого за все время и не обнаружили: ни охотника, ни пустынника, ни своего брата кочевника. А это уж совсем странное дело, если кочевые вдруг перестали на караваны нападать. А если вспомнить, что у некоторых кочевых теперь оружия немеряно, так совсем уж странное дело.
- Что ты сделать хочешь? – Рагону понятно, что Черный не поболтать перед сном пришел, а с каким-то делом. Только непонятно, почему ночью.
- Сгонять надо в одно место, с одним человечком потолковать.
- Ну, так в чем дело? Скажи куда, мы быстро.
Черный слабо улыбается, качает головой.
- Нет. Человечек этот ни с кем, кроме меня, говорить не будет, пусть ты хоть Песчаная Дева. Мне самому нужно ехать.
- Ага, - глубокомысленно изрекает Рагон, прикидывая, сколько заряда осталось на его батареях, и не придется ли снимать с другой машины.
- И ехать надо мне одному.
- Чего? - от удивления Рагон говорит намного громче, чем до этого. Ближайший кочевник приподымает голову, сонно оглядываясь. Рагон машет ему рукой, и тот снова укладывается на песок.
- Ты, что сдурел? - экспрессивно шепчет Рагон, наклонившись к Черному, - оставить караван? Сейчас? А если ты там где-нибудь угробишься, что тогда?
- Не угроблюсь, - спокойно произносит Черный, - не тот расклад.
- Один не поедешь, - категорично изрекает Рагон, - я поеду. Возьми Вуда, еще пару ребят и…
- Нет. Целая группа привлечет внимание намного большее, чем один человек.
- Ты… блядь… ты сдурел!
Черный помалкивает, слушая экспрессивную ругань Рагона, только глазами блестит. И Рагон, повспоминав всех существующих и несуществующих родственников спятившего дарта и всласть изругавшись, понимает, что Черный решения не изменит. Выражение лица у него не такое, чтобы можно было его словами с места сдвинуть: сидит довольный и улыбается, как крысюк после мяса.
Рагон прав. Не дело дарту покидать караван, да еще и во время войны, но дело легендарного Черного найти разгадку и привести людей к цели. И то, что разгадку надо искать самому, как в «добрые старые времена», для Черного… ну как свежее мясо для крысюка.
Он справится. Он сделает все как должно.
- Ты останешься, потому что ты знаешь весь расклад. Вуд знает только о договоре, и с кочевниками дела почти не имел. Ни с твоими, ни с другими парнями. Тихий тоже останется, потому что все контакты в Городе и Соленом Побережье завязаны на нем, а Келли Юпитер знает когда появится. И если что случится, вы трое знаете, что делать дальше.
- Иди на хрен, Черный! В Юпитерову жопу, понял? Случится – не случится, а ты возьмешь двоих моих ребят, и умолкни в тряпочку!
Черному становится смешно: рассерженный и обескураженный Рагон, воинственно потряхивающий рыжими усами и косичками – зрелище сногсшибательное. Он не удерживается от улыбки, даже хихикать начинает. Рагон еще сильнее пушит усы, матерится и в избытке чувств прикладывает кулаком по корпусу байка. Машина обиженно гудит, и кочевник, давеча уже просыпавшийся, снова встревоженно подымает голову.
Теперь Черный успокаивающе машет рукой и поближе подвигается к собеседнику.
- Не кипешуй. Втроем вы справитесь при самом дурном раскладе. Главное – дотащить караван до Четвертого Колодца. Там ждет Белка со своими приспособлениями, а дальше уже дело Тихого и Келли.
- Ага, конечно. А всем остальным я расскажу сказочку о том, что Черный ушел к Песчаной Деве и теперь я говорю его устами. Да меня и слушать никто не будет. И Вуда слушать не будут. Блядь, Черный, ты не врубаешься, что ли? Они пойдут только за тобой.
Черный кивает терпеливо: в этой части возражений Рагон, безусловно, прав. Очень многое – контакты, люди, обещания – завязано на нем самом, на его личности, на его словах. Но, безусловно и другое: все то время, которое понадобилось Черному, чтобы превратиться из охотника в дарта, в Голос Побережья, все это время он действовал не один. У него были свои люди и этих «своих» людей, так или иначе, знает каждый его контакт: каждый фискал, каждый купец, каждый «бугор», каждый вождь кочевников или продажный армейский. Знают и те люди, с которыми заключено соглашение о взаимопомощи. Знают и те, которые почитают Черного за врага.
Черный считает, что его команда справится.
- За моими людьми тоже пойдут. Может не все, может не без обещаний или доказательств, но пойдут обязательно, - Черный вдруг улыбается, как старик, печально и горько, и говорит, - у них просто нет выбора. Или идти за кем-то, кто хочет сохранить пустыню, или остаться на месте и погибнуть.
Он снова улыбается, немного не так горько, встает, говорит так, словно отвечает своим мыслям:
- Идет война, Рагон.
Тихий в отличие от Рагона никаких возражений не приводит и в правильности решения Черного сомнений не выказывает: мимолетно скользит взглядом по лицу дарта, наполовину скрытого маской, кивает и утыкается взглядом куда-то в горизонт. Черный улыбается про себя и поворачивается к Рагону:
- Постарайтесь держаться вместе. Я вернусь через неделю, возможно полторы. Тихий знает маршрут.
Рагон с недоумением смотрит на дарта, оглядывается, словно желая убедиться в том, что тракт никуда не делся, потом снова смотрит на Черного.
- Какого черта?
- Хочу проверить еще одну загадку.
Загадка, собственно, все та же – отгадки разные, а сама загадка большая и одним ответом не решается. В голове Черного картина одного важного большого ответа складывается из мелких, не связанных друг с другом фрагментов: из «ничейного» шпика Никласа и всевидящего ока спутников, которые, как он знает, никогда не оставляли пустыню своим вниманием; из отсутствия кочевников на тракте и прогулки неизвестных торговцев к Белой базе; из согласия Автоклава присмотреть за Келли и пары строчек, второпях напечатанных на допотопном наладоннике; из тихого неумолимого шепота песка и содержания двух контейнеров, привьюченных к байку. Все эти фрагменты следовали друг за другом, никак не связанные, он крутил их мысленно, так и эдак, прикладывал друг к другу и, когда головоломка не складывалась – оставлял на потом, а когда складывалась – пробовал на прочность и точность, и складывал заново, если догадка утрачивала смысл при другом положении вещей. Не то чтобы ему это нравится, это складывание головоломок, он предпочитает действия, но он точно знает: время действия наступает тогда, когда цель и путь к ней становятся единым целым, ясным и прозрачным, как вода в озах. И пока это время не настало.
-
-
28.09.2013 в 14:41Черный подымает голову вверх, улыбается синему, немного побледневшему небу над головой. Он щурится, как если бы ехал без маски и очков, просто так, и мог смотреть на небо без надоевших стекол. Он готов заорать от восторга, как делал всегда, когда гонял байки, хоть в пустыне, хоть в Городе. Он, машина и ветер – это и есть свобода.
Он соскучился по этому, соскучился гораздо больше, чем думал. И Черный думает, что хотел бы снова идти по пескам, или мчаться на байке через ущелья и перевалы Южных Гор, или брести сквозь каменные нагромождения Железной Долины – одному, и чтобы только ветер и небо над головой. И может быть, чтобы где-то там, далеко, среди других людей, кто-то ждал его, или хотя бы помнил о нем. И тогда он не просто шел бы куда-то, а шел к кому-то. Но место, где мог быть такой человек, осталось далеко позади, и время, когда такое могло бы случиться, давно истекло.
Черный думает, что это все весна. Ну а как же, даже рагоны, вон, бегают через всю пустыню, а он же человек, его весна тоже тревожит.
Солнце только склоняется к закату, когда Черный останавливает байк и готовится к ночевке. Тихо напевая про себя песенку, в основном состоящую из «трам-там-там», готовит нехитрую снедь, и наевшись, неторопливо, в смак, закуривает. Ложиться он не спешит, разглядывая курящиеся, оранжевые в закатном пламени вершины дюн и ожидая начала первого свежего ветра. Хотя, конечно, это еще не свежий ветер, а так – проба сил.
Сначала по вершинам легко-легко скользит ветер: глинистые склоны лишь чуть сильнее блестят, а с песчаных холмов в воздух поднимается пыль – алая и блестящая в лучах солнца. Затем ветер усиливается, и с вершин начинают скатываться мелкие песчаные ручейки. Их становится все больше и больше, с песком скатываются мелкие глиняные осколки, похожие на куски цветного льда, по ложбинам двигается поземка и наступает момент, когда кажется, что весь песок вокруг ожил. Льется, кружится, покрывается мелкой кружевной рябью, как вода, и поет. То есть сначала он шепчет, а потом – поет.
Это момент, которого ждет Черный. Как это называется и почему происходит только в первый достаточно сильный ветер весной – он не знает. Но пески поют: тонкими тягучими голосами, пронзительно-тоскливыми, иногда низкими, пугающими, иногда – чистыми, как источник. Звуки перекликаются между собой, сливаются в одно, и распадаются, и льются, как льется песок под ветром.
Эта удивительная музыка живет недолго: стоит ветру достигнуть силы настоящей бури, и голоса стихнут, превратятся в обычный вой и рев воздуха. Но пока она звучит, Черному кажется, что более удивительного и красивого места на Амой просто не существует.
Караван идет целый день, как и полагается нормальному каравану поздней весной: между идущими дистанция в несколько футов, у последнего за плечами торчит рогатина с цветной тряпкой: предосторожность для хорошей погоды вроде бы и лишняя, но Черный требует ее соблюдать, а значит, требование будет выполнено, идет ли сам дарт с караваном, или куда-то отлучился по служебной надобности. Из чего как раз следует, что караван идет необычный, и дарт у каравана тоже особенный.
Караван идет целый день без остановок. Тихий даже полчаса не выделил: ели на ходу сухой паек, а отливать бегали по мере надобности. Причем отливающего сопровождал последний идущий, который с тряпкой, так что через какое-то время предосторожность перестала казаться излишней: подозрительное отсутствие мелких стычек с кочевниками, и вообще кочевников, тревожит всех караванщиков. И то, что с тракта к вечеру караван сошел и направился по неглубокой долине на север, ни у кого не вызвало вопросов. Наверное, еще и потому, что на повороте в долину сидел верхом на байке Красный Рагон и во всеуслышание доложил Тихому, что место чистое.
О том, что место за последнюю неделю вряд ли использовалось для засады, он тоже доложил. Тихий помрачнел, но только головой кивнул. Черный как в воду глядел: нет бандюков паршивых, и не было. Если бы кто-нибудь месяц тому назад сказал бы, что он, Тихий, будет счастлив, если на его караван нападут кочевники – посмеялся бы. А вот поди ж ты, и такое случается.
Жизнь умеет много… всякого. Куда больше, чем наука.
Лагерь готовится к буре: кочевники накрывают оставшиеся машины нанопеной, используя байки под стену убежища, остальные роют ямы, желательно поближе к глинистым склонам. Дарт еще утром перед отъездом предупредил, а сейчас самый последний новичок и тот увидел бы, что идет сильный ветер. Дюны курятся, песок шевелится – до самого горизонта, и если смотреть сверху, то кажется, что плывешь на корабле, а перед тобой океан, и нет ему ни конца, ни края. Тихому это зрелище нравится, он простаивает на вершине холма лишние минут пять, чтобы посмотреть, как это красиво. Океан: желтый, оранжевый, красный океан, движется и движется, течет и течет.
Тихий, неожиданно для самого себя, усаживается на задницу, на подол вытертого до белого сияния охотничьего плаща, и, отталкиваясь ногами и локтями, съезжает вниз. Вместе с ним съезжает куча песка, и он тратит минуту на то, чтобы отплеваться и стряхнуть хотя бы часть песка и пыли, но это все равно не портит ему удовольствия. Там, где он раньше жил, океан замерзал зимой. Полосы берегового льда могли протянуться на несколько фарлонгов, и если скатиться с засыпанного снегом пологого склона, можно было нестись по льду несколько минут. Их вечно ругали за опасную забаву, да когда ж ребятню останавливали выпоротые задницы?
Отряхнувшись, Тихий огибает холм, чтобы вернуться в лагерь, и останавливается, услышав чей-то диалог:
- Ни фига не понимаешь, парень. Дарт до Песчаной Девы подался.
- Куда?
- До Песчаной Девы. Потолковать.
Судя по молчанию, собеседник склонного к мистицизму караванщика несколько опешил. Тихий решает дослушать и замирает на месте.
- Прям вот так и пошел.
- Зачем же? На байке поехал.
Тихий узнает голос спрашивающего, как и голос «сказочника» – Лукас, большой любитель помолоть языком – и вслушивается еще внимательней, стараясь запомнить даже интонацию.
- Ага. Я видел, что на байке. Свиданка, значит, у дарта.
Предположение близко к истине. Тихий морщится, соображая, как бы вмешаться в беседу, но при этом не вызвать никаких подозрений у любопытного «ничейного шпиона». С другой стороны, Лукас – калач тертый, и тому, кто решит довериться его словам, можно только посочувствовать.
- Дурень ты, хоть и городской. Разве же к Песчаной Деве на свиданку ездят? К ней кланяться ездят, да молить об удаче. И если она к человеку хорошо относится, то удачу даст, а то и больше.
- Больше удачи? Луну с неба, что ли? Или может звездный корабль, чтоб не по пескам топать?
Лукас медлит с ответом, и Тихий почти воочию видит снисходительное, насмешливое выражение лица караванщика, с каким старые, опытные вояки и бродяги разговаривают со своими развесившими уши слушателями в кабаках. И выманивают из них бесплатную выпивку и еду.
- Дорогу Дева может дать. Дорогу, дурень. А корабль… надо будет дарту корабль, значит и корабль будет.
- Ага. И еда с неба.
«Манна небесная», автоматически отмечает про себя Тихий и вмешиваться в беседу окончательно отказывается. Пусть спрашивает, чем больше спросит, тем понятней будет, где искать ответ.
- Сказки мне рассказываешь, как малолетке какой. Я что, по-твоему, если из города, то всякой чуши верить буду? Что я, вообще без мозгов? Да плевал я на вашу Песчаную Деву и на то, что она там кому обещает. Не знаешь, куда рванул дарт – так и скажи. А то, блин, Дева, пески, корабли… еще скажи, что он назад на берег двинул за помощью, и сейчас из Старого Города его войска пойдут.
Тихий опять напрягается, но Лукас оправдывает его чаяния.
- Кому сказки, а кому и чистая правда. Это тебе не город, парень. Это пустыня. Пески на тысячи миль. Это такое место, по которому ты сегодня идешь, завтра ползешь, а послезавтра они тебя сожрут, и следа не останется. И увидеть здесь можно много чего, чего и самому страшному врагу не пожелаешь, и самому близкому другу тоже. Ты вон, такой блин умный, чего дальше с Черным двинулся, а? Чего назад не побежал? А потому что знаешь: кто пойдет с Черным, тот и выиграет.
Никлас не отвечает, а Тихий осторожно пятится назад, чтобы обогнуть дюну с другой стороны и вернуться в лагерь незамеченным. Лукас прав: «шпион» выбрал Черного, раз идет с караваном. Но вот из кого он выбирал?
-
-
28.09.2013 в 14:42Черный подымает голову вверх, улыбается синему, немного побледневшему небу над головой. Он щурится, как если бы ехал без маски и очков, просто так, и мог смотреть на небо без надоевших стекол. Он готов заорать от восторга, как делал всегда, когда гонял байки, хоть в пустыне, хоть в Городе. Он, машина и ветер – это и есть свобода.
Он соскучился по этому, соскучился гораздо больше, чем думал. И Черный думает, что хотел бы снова идти по пескам, или мчаться на байке через ущелья и перевалы Южных Гор, или брести сквозь каменные нагромождения Железной Долины – одному, и чтобы только ветер и небо над головой. И может быть, чтобы где-то там, далеко, среди других людей, кто-то ждал его, или хотя бы помнил о нем. И тогда он не просто шел бы куда-то, а шел к кому-то. Но место, где мог быть такой человек, осталось далеко позади, и время, когда такое могло бы случиться, давно истекло.
Черный думает, что это все весна. Ну а как же, даже рагоны, вон, бегают через всю пустыню, а он же человек, его весна тоже тревожит.
Солнце только склоняется к закату, когда Черный останавливает байк и готовится к ночевке. Тихо напевая про себя песенку, в основном состоящую из «трам-там-там», готовит нехитрую снедь, и наевшись, неторопливо, в смак, закуривает. Ложиться он не спешит, разглядывая курящиеся, оранжевые в закатном пламени вершины дюн и ожидая начала первого свежего ветра. Хотя, конечно, это еще не свежий ветер, а так – проба сил.
Сначала по вершинам легко-легко скользит ветер: глинистые склоны лишь чуть сильнее блестят, а с песчаных холмов в воздух поднимается пыль – алая и блестящая в лучах солнца. Затем ветер усиливается, и с вершин начинают скатываться мелкие песчаные ручейки. Их становится все больше и больше, с песком скатываются мелкие глиняные осколки, похожие на куски цветного льда, по ложбинам двигается поземка и наступает момент, когда кажется, что весь песок вокруг ожил. Льется, кружится, покрывается мелкой кружевной рябью, как вода, и поет. То есть сначала он шепчет, а потом – поет.
Это момент, которого ждет Черный. Как это называется и почему происходит только в первый достаточно сильный ветер весной – он не знает. Но пески поют: тонкими тягучими голосами, пронзительно-тоскливыми, иногда низкими, пугающими, иногда – чистыми, как источник. Звуки перекликаются между собой, сливаются в одно, и распадаются, и льются, как льется песок под ветром.
Эта удивительная музыка живет недолго: стоит ветру достигнуть силы настоящей бури, и голоса стихнут, превратятся в обычный вой и рев воздуха. Но пока она звучит, Черному кажется, что более удивительного и красивого места на Амой просто не существует.
Караван идет целый день, как и полагается нормальному каравану поздней весной: между идущими дистанция в несколько футов, у последнего за плечами торчит рогатина с цветной тряпкой: предосторожность для хорошей погоды вроде бы и лишняя, но Черный требует ее соблюдать, а значит, требование будет выполнено, идет ли сам дарт с караваном, или куда-то отлучился по служебной надобности. Из чего как раз следует, что караван идет необычный, и дарт у каравана тоже особенный.
Караван идет целый день без остановок. Тихий даже полчаса не выделил: ели на ходу сухой паек, а отливать бегали по мере надобности. Причем отливающего сопровождал последний идущий, который с тряпкой, так что через какое-то время предосторожность перестала казаться излишней: подозрительное отсутствие мелких стычек с кочевниками, и вообще кочевников, тревожит всех караванщиков. И то, что с тракта к вечеру караван сошел и направился по неглубокой долине на север, ни у кого не вызвало вопросов. Наверное, еще и потому, что на повороте в долину сидел верхом на байке Красный Рагон и во всеуслышание доложил Тихому, что место чистое.
О том, что место за последнюю неделю вряд ли использовалось для засады, он тоже доложил. Тихий помрачнел, но только головой кивнул. Черный как в воду глядел: нет бандюков паршивых, и не было. Если бы кто-нибудь месяц тому назад сказал бы, что он, Тихий, будет счастлив, если на его караван нападут кочевники – посмеялся бы. А вот поди ж ты, и такое случается.
Жизнь умеет много… всякого. Куда больше, чем наука.
Лагерь готовится к буре: кочевники накрывают оставшиеся машины нанопеной, используя байки под стену убежища, остальные роют ямы, желательно поближе к глинистым склонам. Дарт еще утром перед отъездом предупредил, а сейчас самый последний новичок и тот увидел бы, что идет сильный ветер. Дюны курятся, песок шевелится – до самого горизонта, и если смотреть сверху, то кажется, что плывешь на корабле, а перед тобой океан, и нет ему ни конца, ни края. Тихому это зрелище нравится, он простаивает на вершине холма лишние минут пять, чтобы посмотреть, как это красиво. Океан: желтый, оранжевый, красный океан, движется и движется, течет и течет.
Тихий, неожиданно для самого себя, усаживается на задницу, на подол вытертого до белого сияния охотничьего плаща, и, отталкиваясь ногами и локтями, съезжает вниз. Вместе с ним съезжает куча песка, и он тратит минуту на то, чтобы отплеваться и стряхнуть хотя бы часть песка и пыли, но это все равно не портит ему удовольствия. Там, где он раньше жил, океан замерзал зимой. Полосы берегового льда могли протянуться на несколько фарлонгов, и если скатиться с засыпанного снегом пологого склона, можно было нестись по льду несколько минут. Их вечно ругали за опасную забаву, да когда ж ребятню останавливали выпоротые задницы?
Отряхнувшись, Тихий огибает холм, чтобы вернуться в лагерь, и останавливается, услышав чей-то диалог:
- Ни фига не понимаешь, парень. Дарт до Песчаной Девы подался.
- Куда?
- До Песчаной Девы. Потолковать.
Судя по молчанию, собеседник склонного к мистицизму караванщика несколько опешил. Тихий решает дослушать и замирает на месте.
- Прям вот так и пошел.
- Зачем же? На байке поехал.
Тихий узнает голос спрашивающего, как и голос «сказочника» – Лукас, большой любитель помолоть языком – и вслушивается еще внимательней, стараясь запомнить даже интонацию.
- Ага. Я видел, что на байке. Свиданка, значит, у дарта.
Предположение близко к истине. Тихий морщится, соображая, как бы вмешаться в беседу, но при этом не вызвать никаких подозрений у любопытного «ничейного шпиона». С другой стороны, Лукас – калач тертый, и тому, кто решит довериться его словам, можно только посочувствовать.
- Дурень ты, хоть и городской. Разве же к Песчаной Деве на свиданку ездят? К ней кланяться ездят, да молить об удаче. И если она к человеку хорошо относится, то удачу даст, а то и больше.
- Больше удачи? Луну с неба, что ли? Или может звездный корабль, чтоб не по пескам топать?
Лукас медлит с ответом, и Тихий почти воочию видит снисходительное, насмешливое выражение лица караванщика, с каким старые, опытные вояки и бродяги разговаривают со своими развесившими уши слушателями в кабаках. И выманивают из них бесплатную выпивку и еду.
- Дорогу Дева может дать. Дорогу, дурень. А корабль… надо будет дарту корабль, значит и корабль будет.
- Ага. И еда с неба.
«Манна небесная», автоматически отмечает про себя Тихий и вмешиваться в беседу окончательно отказывается. Пусть спрашивает, чем больше спросит, тем понятней будет, где искать ответ.
- Сказки мне рассказываешь, как малолетке какой. Я что, по-твоему, если из города, то всякой чуши верить буду? Что я, вообще без мозгов? Да плевал я на вашу Песчаную Деву и на то, что она там кому обещает. Не знаешь, куда рванул дарт – так и скажи. А то, блин, Дева, пески, корабли… еще скажи, что он назад на берег двинул за помощью, и сейчас из Старого Города его войска пойдут.
Тихий опять напрягается, но Лукас оправдывает его чаяния.
- Кому сказки, а кому и чистая правда. Это тебе не город, парень. Это пустыня. Пески на тысячи миль. Это такое место, по которому ты сегодня идешь, завтра ползешь, а послезавтра они тебя сожрут, и следа не останется. И увидеть здесь можно много чего, чего и самому страшному врагу не пожелаешь, и самому близкому другу тоже. Ты вон, такой блин умный, чего дальше с Черным двинулся, а? Чего назад не побежал? А потому что знаешь: кто пойдет с Черным, тот и выиграет.
Никлас не отвечает, а Тихий осторожно пятится назад, чтобы обогнуть дюну с другой стороны и вернуться в лагерь незамеченным. Лукас прав: «шпион» выбрал Черного, раз идет с караваном. Но вот из кого он выбирал?
-
-
28.09.2013 в 14:42Воздух отчаянно холоден, хоть лето и близко, но по ночам температура не выше 7-8 градусов. Черный, не жалея, тратит время на то, чтобы разогреть на спиртовке консервы и выпить горячей воды, и только потом отправляется. Байк заводится не сразу, двигатель чихает и кашляет, но, в конце концов, машина двигается с места. Черный прикидывает, какова вероятность того, что у Пифийского Оракула найдется лишний или вообще какой-либо байк, полагает, что вполне может найтись, и решает не беспокоиться раньше времени.
Вообще называть его надо было как-то не так. Черный не помнил точно, какое имя носила та одурманенная каким-то газом женщина, которая слыла прорицательницей, какое-то похожее, но другое. Да и пророчествовать местный оракул был не мастак. Зато владел одной необыкновенно ценной вещью, перед которой стоимость хрустального или даже бериллиевого гадательного шара непоправимо меркла.
- Живи, Черный.
- Живи, Крон. Как дела?
- Цветами не пахнут.
- А кредитами?
- Только если ты привезешь.
- А зачем? Солить их, что ли будешь?
- Не-а. Разложу на матрасе, буду потом всем говорить, что в кредитах купаюсь.
Черный фыркает. Крон здесь навроде «сынка» и телохранителя при «бугре», хотя с первого взгляда и не скажешь: худой, жилистый, разве что высокий как для монгрела. Да и лицо у него – обветренное, выдубленное, как у настоящего пустынника, слишком живое и сообразительное. Последнее впечатление верное: в ремонте оборудования он участвует наравне со своим боссом. Роль телохранителей исполняют другие обитатели лежки. Можно сказать – все остальные обитатели.
- Транки привез? И антифаги обещал в прошлый раз.
- Привез, - Черный стаскивает контейнер с байка и тянется за вторым, - биофильтры и оптика во втором.
- Ага, - Крон помогает Черному разгружаться. Кроме лекарств Черный привез «лишний» кислород, доставшийся после разгрома банды в Железных Камнях. Пара подошедших аборигенов тут же начинают потрошить и рассортировывать содержимое контейнеров, и Черный мысленно хвалит себя за предусмотрительность: шесть штук гранат, которые он намерен презентовать Пифийскому Оракулу, спрятаны в его поясе. И хотя нет пока никаких оснований подозревать кого-то из людей Жанги в предательстве, лишняя предосторожность не помешает.
- Там он, - Крон машет в сторону центральной хибары поселения, имеющей вид подозрительно-красочный и экзотический. Черный кивает, вполне равнодушно, и спокойно, не торопясь, направляется к жилищу оракула.
Дверной проем украшенного заковыристыми рисунками и кусками слюды сооружения подпирает плечом «часовой». Или может, младший жрец. Черный подает условный знак, бросает в протянутую ладонь черный керамический диск, плоский, гладкий, без всяких видимых узоров, тот кивает и провожает Черного вглубь, где за расшитыми цветными нитками кожаными коврами и металлическими наборными лентами скрыто основное сооружение – старый, укрепленный дот. Набирает код на простеньком сканере, дверь отодвигается и Черный ныряет в низкий дверной проем, останавливается на середине комнаты и улыбается так широко и искренне, как можно улыбаться только лучшему другу.
- Живи, Алек.
- Иди на хрен, Дарк!
Никто в точности не знает, с чего началась эра радиофикации песков: то ли какой-то ушлый охотник обнаружил где-то в ущельях останки разбитой мобильной радиостанции, то ли проштрафившийся гражданин оказался не только криминальной, но инженерно-одаренной личностью и сам создал первый приемник – хроника пустыни умалчивает, и вряд ли это когда-нибудь станет известным. В любом случае, первичный продукт устойчиво улавливал спутниковые передачи и быстро пал жертвой алчности «бугров» восточных поселений. Добросовестный донос одного из конкурентов достиг ушей сообразительного СБ-шника, и поселение возле станции Кольца было полностью уничтожено, а лежки вырезаны в обе стороны до самых Южных Гор.
Позднее приемники стали появляться на Соленом Побережье, но хорошо усвоившие урок тамошние общины старались о такого рода приобретениях не распространятся и денег на них особо не делать: записывали новости, развлекательные передачи и продавали на одноразовых бумажных носителях. Скрыть местное происхождение записей не составляло особого труда: ни Старый Город, ни Побережье не являлись районами спутниковой трансляции – передачи можно было ловить только при удачном стечении обстоятельств. Перехваченные армейские переговоры или спутниковые передачи вообще никакой практической пользы не представляли: высокий уровень защищенности превращал информацию в сумму нечитабельных фрагментов кода. Вероятность же того, что в пустыне окажется нужное для взлома кодов высококлассное, дорогое и довольно нежное оборудование, а также не менее высококлассный, не менее дорогой, а главное – исчезнувший из-под пристального внимания Юпитер программист, приближалась к нулю.
Человек, которого Черный назвал Алеком, вряд ли мог бы добавить к вышесказанному что-нибудь. Сам Черный, если бы отличался склонностью к философствованию или простой болтливости, мог бы указать на многочисленные исключения в этом правиле малых вероятностей. Но Черный предпочитал действовать, и именно это спасло жизнь Алека полтора года назад, что само по себе тоже было событием маловероятным и даже невозможным. Именно это привело Алека сюда, в глубину пустыни, где он занимается делом самым невероятным и невозможным за всю его не обделенную событиями жизнь. И это же качество заставляет его предполагать и дальнейшие изменения в судьбе, как своей, так и всех остальных, кто имел счастье связаться с Черным.
- Давненько тебя не было, - Алек потягивается, выгибая спину и хрустя суставами, смотрит с улыбкой, блестя ярко-красными, как у крысюка, глазами, - что там в мире деется?
- А то ты не знаешь, - фыркает Черный, усаживаясь на попавшийся под ноги ящик из-под аккумулятора. Здесь их полно: стоят на полках, на полу, один, разрядившийся, валяется на матрасе. Видимо, идея, с которой Алек носился в прошлый его приезд: привезти и смонтировать нормальный магнитный генератор, была все-таки отвергнута. Правильно, слишком заметно, даже на фоне пустынных аномалий.
- Знаю, - кивает Алек, отворачиваясь, чтобы набрать строчку кода на одном из ноутов. Их тут тоже полно: три на столе, два на полу, соединены проводами через какие-то неведомого предназначения модули. На мониторах остальных ноутов строчки тоже появляются, правда другие, на двух блоки цифр с ужасающей скоростью заполняют экраны. Алек удовлетворенно хмыкает и поворачивается к Черному.
- Знаю. Видел с метео твою эпическую битву.
Черный удивленно выгибает бровь, и Алек пояснят:
- Ну понятно, что не буквально. Снял «следы», реконструировал, оцифровал – смотреть нельзя, но понять можно, - наклонив голову и внимательно посмотрев на Черного, Алек добавляет, - пока в дело не идут электромагнитные или ядерные заряды, тебя никто не засечет.
Черный хмыкает, говорит непонятно:
- Кыш.
Алек смеется, показывая красивые искусственные зубы, но отсмеявшись, принимает серьезный вид.
- Ладно, Дарк. Давай скину, что есть. Дела, я тебе доложу, хреновые.
-…я сначала никак врубиться не мог. Весна же, караваны идут, охотники шляются, за зиму только в нашем районе пять обнажений. Приходи и бери. И в смысле приходят, берут, за неделю две ходки было, тут недалеко, четыре лиги на юго-запад, там, где русло было, немагнитные породы вышли. То есть, как бы все в порядке. Да и ко мне стали заходить, и не хрен так многозначительно улыбаться, я за байки кредитов не беру. Хошь верь, хошь не верь. А этой весной ходят чаще. Караван, конечно, не завернет, далековато, а мелкие абры, свои, что только между поселениями – запросто. Один раз свадьба приходила с Зеленой Озы, ага, не лень людям песок топтать, не лень. Это только всякие безверные, типа тебя, не верят в мои выдающиеся способности.
Черный уже ржет в голос, не стесняясь и не обращая внимания на демонстративно-угрожающий взгляд хозяина. Способности у Алека, конечно, выдающиеся, чего греха тратить, но находят свое применение в несколько иной области. Звание Пифийского Оракула он заслуживает не за ярко-алые глаза и некоторую склонность к театральным эффектам.
Если спросить охотника о воде, о дороге, о кислороде или озах, то получишь ответ – взвешенный и четкий. Потому что это те вещи, от которых зависит выживание. Если спросить кочевника о байках, воде, кислороде и караванах, тоже получишь ответ – взвешенный и четкий. И если спросить «бугра» в Старом Городе о товаре, партиях, караванах и охотниках, то тоже можно получить ответ. Но, правда, в этом случае придется предъявить убедительные доводы в правомочности своего любопытства. Но если спросить охотника, или кочевника, или поселенца, или купца о Песчаной Деве, или Господине Ветре, или Голосах песков, то услышишь множество странных, страшных и удивительных историй. И, наверное, самое удивительное, что многие из этих историй – правда, они происходили и происходят, и какой бы ни была их настоящая причина, люди верят в то, что это была Песчаная Дева, или Голоса песков, или Варджа, услышавший зов погибших в песках. Верят и носят с собой куски металлов и костей рагонов, причудливо переплетенных цветными нитками, верят и ставят в угол комнаты выбеленные временем глиняные чашки, полные песка, верят и гадают на костях рагона, удачным ли будет путь каравана.
Черный этого не понимает. Он видит свою дорогу, он сам несет свой груз и слова, кому бы они не принадлежали, не могут забрать у него этого. Этого – достаточно.
-
-
28.09.2013 в 14:43Черный уверен, что это должно называться как-то иначе. Но информационной сети в пустыне нет, выяснить негде, да и, в конце концов, не суть важно. Само по себе прикрытие казалось Черному странным, неправдоподобным, но Жаден, отлично знающий цену суевериям как горожан, так и пустынников, убедил его в правильности выбора. И оказался совершенно прав: уже со следующим караваном пришли слухи о то ли шамане, то ли Говорящем с Песчаной Девой, который может предсказывать будущее и оберегать в дороге. И с тех пор слухи только множились. И что, с точки зрения Черного, было самым удивительным: никому и в голову не приходило интересоваться такими странными культовыми сооружениями, какими изобиловало поселение.
От спутниковых антенн решительно отказались и Алек, и Крон – техник-строитель сооружения. Несмотря на постоянный ветер, пришлось сделать выбор в пользу паутинных, и располагать многочисленные сети между картонными хибарами поселка. Для маскировки некоторые сети несли декоративную функцию и щедро украшались цветными ленточками и бусинами. Перед приближением бури антенны снимались, и немедленно водружались обратно, как только позволяла сила ветра. Работа на станции не утихала ни на минуту.
Конечно, велась запись и открытых развлекательных каналов. И закрытых тоже – талант Алека позволял справиться с простыми кодировками городских каналов. Записи регулярно переправлялись в Старый Город, успешно продавались и создавали вторую стену защиты. Что может быть естественнее и привычнее, чем успешное коммерческое предприятие? Жаден уже дважды сталкивался с бандой Добрыни, занимающегося, в основном, снабжением развлекательными программами жителей пограничных районов, и увидевшего в деятельности «бугра» попытку захватить чужую территорию. Для троих знающих истинную подоплеку дела это лишь послужило подтверждением правильности принятого решения.
- Так вот. Последние два месяца я наблюдаю чуть ли не массовую миграцию. Караваны, абры, свадьбы и так далее – это все понятно. Но! Во-первых, появились четыре новые лежки. Народ там потихоньку обновляется, но количество сильно не изменяется. Что-то их там держит. Места посмотри. Как я понимаю, ничего интересного как пункты обитания они не представляют. Во всяком случае, абры туда не заходят.
Черный наклоняется над плоским экраном самого большого ноута. Масштаб карты на нем все равно слишком мал, и Алек пальцами выводит очередность заинтересовавших его участков в крупном масштабе. Получается не слишком внятно, но Черному больше и не надо. Не то чтобы лежки располагались в совсем уже неподходящих районах, нет: относительная близость к климатическим станциям давала возможность практически обходиться без респираторов, не слишком большая удаленность от тракта, а в случае с двумя лежками – от оз, где вода держалась почти круглый год, тоже не давала повода занести новые поселения в разряд бесперспективных. И, собственно, близость, пусть и относительная, к тракту, намекала на возможное происхождение населения лежек. И случись это два года назад, Черный только бы плечами пожал: кочевники не живут долго на одном месте. Им для выживания нужны машины, чтобы нападать и чтобы убегать. И кочевники не живут крупными кланами, максимум: тридцать-тридцать пять человек. Иначе клан теряет мобильность и сам становится легкой добычей для более удачливых «охотников». Но эти два года прошли, и все изменилось.
Если эти лежки соорудили кочевники, если кто-то еще кроме Красного Рагона собирает под свою руку остатки кочевых кланов, если этот кто-то дает им оружие и достаточно силен, чтобы удерживать их в узде, достаточно силен, чтобы приказывать – тогда понятно, почему вот уже два месяца никто не слышит о нападениях на караваны. Понятно, почему их собственный караван до сих пор не столкнулся ни с одним из охотников за чужой водой. Но почему так мало свободных охотников, малых абр, да просто поселенцев?
- … а теперь смотри еще, - карта снова плывет по экрану, Черный с некоторым трудом узнает крупно нанесенные метки – лежки и два поселения на юг от «Вояджер», - так вот отсюда люди ушли. Останавливаться так останавливаются, но в основном население перебралось сюда, - он тыкает пальцем в Слюдяной Колодец, - по моим подсчетам, там сейчас около двухсот человек.
Алек возбужденно взмахивает рукой, глаза у него сверкают почище рубинов.
- И еще. Собрать всю эту кучу народу с лежек – дело одной недели. Ты понимаешь, да? Понимаешь?
Ночью они выбираются наружу. После отфильтрованного спертого воздуха «святилища» ночная прохлада кажется освежающей и бодрящей. Потерявшая свою сестру Серебряная луна заливает селение голубоватым сиянием, осколки глины на дорожках блестят, как стекло. Ветер слаб: шевелит волосы на непокрытой голове и тихо, тоскливо гудит в протянутых между хибарами струнах антенн. Слаб ветер – господин пустыни, но уже не утихает с приходом ночи. Весна заканчивается.
Они сидят на пороге «святилища», смотрят в ночное небо, по очереди прикладываясь к фляжке. Стаут – редкая вещь в пустыне, ее обитатели предпочитают самогонку. Но Алек крепкий алкоголь не переносит, и когда обитель Пифийского Оракула посещают связные босса, у него появляется подходящая выпивка. Которой он ни с кем не делится.
- Дарк.
- Мм?
- О чем ты мечтаешь?
- Хмм… о мире во всем мире?
- Чего?
- …шутка.
- А без шуток?
Черный молчит. Он думает, что его байк может не пережить возвращения на тракт, очень уж изношен. А значит, он правильно сделал, что указал больший срок для возвращения, чем предполагал вначале. Он думает, что если с машиной все будет хорошо, то его возвращение будет сюрпризом в некотором роде, и чертовски интересно, для кого и какого рода сюрпризом оно станет. Еще Черный думает, что его караван очень скоро перестанет быть караваном, даже скорее, чем он себе представлял, и что об этом надо сказать его людям. Они сражались вместе с ним, они дрались честно, и они не хотят стать вечными рабами танагурского прихвостня. Но готовы ли они стать бойцами? Бросить все: товар, имущество, надежду на возвращение, забыть о том, зачем пришли в пустыню, и стать воинами?
Черный хотел бы спросить об этом.
- Хей?
- Не знаю.
Алек с удивлением смотрит на него, его глаза в темноте светятся красным – зрелище жутковатое. Смотрит с минуту, не меньше, потом глубокомысленно хмыкает, подымает банку со стаутом таким движением, как будто с кем-то чокается, и изрекает:
- Мечтать надо. От мечты жизнь становится лучше.
- Ты напился, - констатирует Черный.
- Не-а. Я навеселе.
- Немного тебе надо для навеселе.
- Немного, - не обижается Алек, - поэтому у меня хорошее настроение бывает намного чаще, чем у тебя. А ты хлещешь самогонку, и тебе хрен помогает.
Черный фыркает, отбирает банку у Алека, делает большой глоток. Сладкое искусственное вино не приносит никакого удовольствия – это просто символ. Нечто, что было общим для него и Алека, и еще для кое-кого, о ком он ничего не знает.
- Мне нельзя. У меня работа ответственная.
Алек подпирает щеку рукой, задумчиво говорит:
- А я вот мечтаю улететь отсюда.
Черный никак не реагирует на заявление, хотя в устах нелегального эмигранта оно звучит довольно странно. Но Черный понимает: вряд ли Алек мечтал смыться со своей родины для того, чтобы застрять на Амой. Хотя… кто его знает.
- Я мечтаю улететь отсюда на другую планету. Но чтобы там никого не было. В смысле, до этого никого не было. Знаешь, начало колонизации, первые поселенцы и все такое. И чтобы прибывшие сами решали, что и как им делать. Чтобы не было тех, кто им приказывает, тех, кто стоит с оружием в руках и указывает, что делать. Чтобы вообще это были новые люди на новой земле. Понимаешь?
Алек запрокидывает голову, смотрит куда-то в небо, поэтому он не может видеть, как Черный медленно кивает головой, соглашаясь. Да, он понимает.
- …ничего интересного. Через месяц на Третьем Полигоне будут испытывать каких-то новых роботов. Если ты к тому времени туда доберешься, имей в виду. Через три недели полномасштабные испытания новой эскадрильи – юг-юг. Вне обитаемой зоны марш-бросков и маневров с участием малой техники пока не предвидится.
Черный думает, что у работы Алека есть один существенный, но неустранимый недостаток: в случае неожиданных изменений Пифийский Оракул, в отличие от настоящего, предупредить не успеет.
- …на Северную прибудет геологическая партия – обычная стажировка, про бурение во всяком случае никто ничего не говорит. Да и что там искать? Вымерших динозавров, что ли? Или алмазные копи.
Черный недоверчиво выгибает бровь: алмазы он видел, вернее, бриллианты, но о копях слышит впервые.
- Ну-у… место такое, где алмазы растут.
Недоумение на лице Черного вообще выглядит забавно, и Алек решает повеселиться.
- Алмазы растут парами. Мужские вместе с женскими. В одном месте. Когда становятся достаточно большими, путем концентрации эманаций образуют детские алмазы – они меньше в размерах и не такой чистой воды. Дорогая штука, чтоб ты знал.
- Ага, - понятливо кивает Черный, - а когда детские алмазы вырастают, они, наверное, отделяются и идут заключать брачный контракт в соседнюю копь.
Оба ржут, как ненормальные. До всхлипываний и слез, до того момента, когда почти забывают о войне.
-
-
28.09.2013 в 14:44Черный невразумительно хмыкает: интересно. А на Черной Слюде, где караванщики продавали машины, цена оставалась неизменной.
- На батареи, аккумуляторы и запчасти, соответственно, тоже. А вот на что цена не увеличилась, так это на процессоры, на платы и на софты. Интересно, правда?
Интересно: означает, что у того, кто решил организовать собственный транспортный парк, есть специалисты, умеющие менять и программировать нежные кибернетические части.
- А еще более интересно то, что после миграции на новообразованные лежки цена на кислород, воду и продукты не подскочила. Смекаешь?
Алек с торжеством смотрит на Черного, явно гордясь своей ролью эксперта по экономическим вопросам и эффективностью роли Пифийского Оракула, к появлению на свет которого приложил немало усилий. Шаман, колдун, священник – все эти культовые фигуры, прежде всего, выполняли роль сборщика информации, и расчет на аналогичную функцию Оракула полностью оправдал себя. Собственно говоря, Алек склоняется к мысли, что эта последняя роль более важная по сравнению с расшифровкой спутниковых передач. Что им могут дать данные об армейских маневрах? Да ничего, по сути. А вот колебания цен, при правильном их рассмотрении, предоставят куда более ценный материал для анализа.
Черный трет лицо обеими ладонями неожиданно усталым жестом, шумно выдыхает. Допустим, людям, живущим в лежках поблизости «Вояджера», не нужен дополнительный кислород, но вода и еда им нужны в соответствующем количестве. И даже если продажные амойские маркитантки в состоянии изыскать нужное количество – общий спад торговли после прошлогодней военной компании создал определенного рода трудности со сбытом – то уступать в цене они вряд ли согласятся. Тогда кто платит?
Ответ очевиден. Так просто, оказывается.
- Он там себе армию прикармливает. Я как подумаю, сколько надо кредитов вкатать в это дело, мне тошно становится. Кормить, поить, байки покупать, развлекать, блин…
- Снабжать оружием, боеприпасами, аптечками.
- Черт, Дарк. Это настоящая война. Я, знаешь, все думал, что обойдется. Ну в конце концов, кому нужна пустыня? Ни воды, ни воздуха, ни сокровищ. И армейцы кругом. И в прошлом году эти армейцы укатали под песок кучу народу. И после всего этого находится чувак с деньгами, который лезет в пустыню, в наши все дела, привозит, блядь, оружие, армию готовит… я не понимаю, какого черта? И почему это спускают ему с рук? Почему вообще никто не обращает на него внимания? Кто за ним стоять может, а?
Ковыряясь в системе подачи воздуха, собравшейся издохнуть в самый неподходящий момент, Черный мысленно продолжает сортировать вопросы по степени важности и вероятности нахождения ответа. Классификация выходит забавная. Вот, например, последний вопрос: какова вероятность узнать, кто покровительствует Сталлеру? А какова ценность ответа на этот вопрос? Вероятность невелика, откуда у крысы, будь он хоть четырежды дарт, связи на столь высоком уровне? Ценность минимальна: эта информация никак не скажется ни на боеготовности его людей, ни на их целях, ни на их намерениях. Отсюда следует, что вопрос сей, каким бы заманчивым ни был, праздный, и искать ответ на него – бесполезная трата времени.
Черный запускает байк. Монитор мигает половиной экрана, панель навигатора, вспыхнув желтым огоньком, окончательно гаснет, сопла чихают, издавая разнообразные звуки. Но, в конце концов, машина оживает и готова отправиться в путь. Черный усмехается – он всегда знал, что пока в батареях есть заряд, байк будет ехать – с признательностью гладит по корпусу «верную лошадку» и думает, что никакой армии у Сталлера нет.
Те люди на лежках – не армия, а отдельные боевые группы. Сталлеру ведь не пустыня нужна, и не люди в ней – ему нужна власть и территория побережий. Но Соленое Побережье и Старый Город нельзя захватить: катакомбы, системы старой канализации, тянущиеся до самой Танагуры, древние порты и станции, оставшиеся еще от первых поселенцев – всю эту территорию нельзя контролировать, если не обладаешь собственной многотысячной армией людей или андроидов, или если не удерживаешь в кулаке всех бугров и авторитетов Старого Города и пустыни. А для последнего нужна торговля, а главное – свои люди на ключевых позициях. Обогатительные станции в пустыне, источники воды в Южных Горах, лидеры районов Старого Города, в которых заинтересованы контрабандисты.
Сталлеру не нужна армия – ему достаточно нескольких мобильных боевых групп, у каждой из которых будет собственная цель. Алеф и его люди – одна из таких групп. Выполняли они какое-то задание или просто сорвались с крючка и пошли вразнос – сейчас не узнать. Да и не важно это, если картинка в его мозгу складывается правильная. Гораздо важнее узнать, где те люди, которых эти группы должны посадить на места бугров? Входят в состав групп или на месте найдутся? Желающих завалить местного авторитета найти можно – удержать власть потом куда труднее. Пустыня – не город, пришлых не терпит. А значит, война. И значит, они должны нанести удар первыми.
Почему-то в этот момент Черный думает, что ответ на тот бесполезный вопрос о покровителе он так или иначе получит.
Трупы караван находит на следующий день.
Они благополучно переждали первую весеннюю бурю и еще ночью, после того, как ветер утих до обычного, выбрались из ям, отряхивая песок и перекидываясь шутками, как если бы это была не песчаная буря, а весенняя гроза. Перекурили, посматривая на мгновенно прояснившееся звездное небо, где плыла одинокая серебряная луна, потерявшая более быструю золотую подружку, и улеглись спать дальше. А ранним утром, собирая ручную кладь, Сиггел споткнулся о что-то неожиданно твердое, чуть не упал, вызвав смешки окружающих, и с досадой несколько раз пнул подвернувшийся под ноги предмет. Предмет оказался ногой мертвеца, и как оказалось после недолгих раскопок, не одного.
Трупы принадлежали пустынникам: одного Тихий опознал как знакомого охотника, еще два при жизни были кочевниками – правда, понять, принадлежали ли они к нападавшим или относились числу ставших оседлыми, было уже невозможно. Еще трое, скорее всего, были местными. Убили их из чанкеров, обчистили, но почему-то не раздели, хотя у двоих были неплохие нательные фуфайки, которые были незамедлительно сняты. Несмотря на очевидность причин смерти, Тихий внимательно осмотрел трупы, но ничего подозрительного не обнаружил.
- Поймали, называется, кого-нибудь, - проворчал Рагон, наблюдая за тем, как трое караванщиков закапывают мертвецов обратно.
Тихий не ответил, неопределенно пожав плечами. По меньшей мере, этих бедолаг не застрелили. Значит, или погибли они достаточно давно, или огнестрельное оружие не стало достоянием каждого чертова кочевника по эту сторону Реки. Хотя на счет «давно» надо было подумать: охотника Тихий не видел больше года, а вот лицо еще одного мертвеца ему было знакомо. Надо вспомнить, когда именно он видел этого человека живым.
Тихий уводит караван от тракта. За пятьдесят лиг отсюда находится климатическая установка, имеющая официальный статус, а значит, совершенно неподходящая для обменной торговли. Что, конечно, не мешает обитателям этой установки, изобретя подходящие причины, появляться на ближайшем, совершенно неофициальном и не значащемся ни на одной из карт торжище, чтобы найти выход эмоциональному напряжению, получить новые впечатления и раздобыть подходящие наркотики. Установка не является частью армейской организации – с административной точки зрения это лишь комплекс оборудования, на котором дежурят две смены особо не угодивших своим конторам инженеров-техников, геодезистов и метереологов. Комплекс полностью автоматический, делать несчастным там совершенно нечего, и если бы вышестоящие чины не смотрели сквозь пальцы на несколько вольное поведение своих служащих, процент криминальных происшествий на таких станциях был бы неоправданно высок.
Впрочем, тяжелые наркотики, конечно, все равно строго запрещены. Остальные развлечения не считаются тяжким нарушением.
Наблюдать за этими… настоящими гражданами, толкающимися посреди толпы обшарпанных, часто изуродованных, выдубленных песком изгоев, настоящих пасынков Амой – занятие увлекательное и странное. Как если бы это были инопланетяне, по случаю оказавшиеся на Богом забытой, бедной планете, и с недоумением взирающие на ее убогое население: как можно так жить, как можно здесь жить? Особенно сильно такое впечатление производят новички, в первый или второй раз, из любопытства или смертной скуки решившиеся на нарушение административного кодекса, не позволяющего контакты с «любыми обитателями пустыни как органического так и неорганического происхождения». Они с ужасом и любопытством всматриваются в изуродованные ветром и шрамами лица, с недоумением наблюдают за меновой торговлей, за действиями аборигенов, когда, например, торговую площадь пересекает бордель или бродячий цирк, или когда кто-то из подручных «бугра» наводит справедливость местного масштаба. Или когда в поселение входит большой караван.
- О-о! Кого мы видим! Тихий, собственной персоной. И когда это ты дартом заделался?
Восклицания разговорчивой «шестерки» не привлекают внимания Тихого. Он разыскивает взглядом «сынка», и степенно кивнув, направляется к последнему. «Шестерка» продолжает крутиться под ногами.
- Ты же вроде как возле Черного терся? Только не говори, что он тебя выгнал, мое сердце этого не переживет.
-
-
28.09.2013 в 14:45Тихий хмыкает: хочешь – не хочешь, а сейчас ему приходится выполнять роль обычного дарта, у которого нет ехидного и проницательного помощника и легендарной известности за плечами. Хотя, вот если спросить его, или самого Черного спросить, когда тот успел стать таким чертовски незаменимым – ответить будет нечего. Разве что Келли сплетет что-нибудь красивое языком.
- Живи, Клен.
- Живи, Тихий.
- Место для каравана.
- Городского? - уточняет Клен, словно сомневаясь. Тихий только кивает молча.
- Городской, это хорошо, - Клен взглядом окидывает мерно спускающуюся в долину поселения цепочку людей и повторяет, - это хорошо. Всегда рады. Хорошему каравану всегда рады. Хорошее место могут дать.
Тихий молчит, под этим молчанием – спокойным, безразличным, совсем не угрожающим, путается язык, теряется интерес к разговору. Право слово, зачем тратить время и силы попусту, когда стоящий перед тобой человек не только не реагирует, но даже и внимания не обращает. Стоит, как столб, только глаза равнодушно щурит. Ни по роже ему не дать, ни разозлить нельзя. Одно слово: Тихий. Как могила.
«Сынок» неопределенно указывает рукой на ближний край площади. Тихий разворачивается и направляется к своим людям. «Шестерка» упорно семенит за ним мелкими шажками: частично из-за поврежденной ноги, частично из присущего прирожденным фискалам показного угодничанья.
- Ты караван на восточный угол не ставь, Тихий. Место дурное, сам знаешь. До утра половины товара не досчитаешься, не услышь Песчаная Дева. К южному иди. Там счас абра стоит, вот рядышком и приспособьтесь – все веселее.
Предупреждение о «дурном месте» Тихий пропускает мимо ушей – просто тот кабак, возле которого станет караван, всегда будет в выигрыше. Хозяева кабаков подкидывают по мелочи таким вот шестеркам-шакалам, чтобы те приманивали посетителей. А вот сведения об абре он считает очень полезными, но вида не подает. Тихому интересно, о чем еще и с какой целью «проболтается» шестерка.
Между рядами с едой всегда намного теснее, и Тихий поворачивает налево, чтобы обогнуть толпу. Навстречу ему неожиданно вываливается группа пустынников, о чем-то шумно, но не зло переругиваясь, и один из них крепко задевает его плечом.
«Шестерка» неожиданно и бесследно исчезает. Тихий перехватывает за локоть возможного нападающего, левой проверяет наличие пояса – вдруг неуклюжий громила всего лишь карманник и пытался отвлечь его внимание, а затем вытаскивает чанкер. Еще через секунду Тихий благословляет свой выбор оружия.
Громила в его руках – действительно высокий и даже достаточно крепкий молодой человек с растерянным и возмущенным выражением лица, никак не может быть ни вором, ни убийцей: слишком хорошо одет, слишком нежная и тонкая кожа у него на лице, и волосы пахнут чем-то сладким. Запах настолько сильный, что перебивает вонь смазки и полусваренной бурды в съестном ряду, а тонкая кожа уже успела обветриться.
Амоец. С Базы. «Инопланетянин», ага.
Тихий отпускает локоть, парень гневно отдергивает руку.
- Что вы себе позволяете?!
Тихий резким, неожиданным движением дергает ремень служебной универсальной накидки – хоть для геолога, хоть для балерины, как любили говорить у них на курсе, полы накидки разлетаются, и ее разгневанный хозяин может увидеть результат ювелирной работы местного карманника: карманы комбинезона и внутренний карман накидки вспороты и выпотрошены начисто. Тихий хмыкает, бросает без насмешки:
- Не я, - ограбленный начинает хлопать себя по оставшимся карманам, негодующими воплями выражая своей протест против местной версии перераспределения ресурсов, но Тихий не слушает и двигается дальше. «Инопланетянина» ничуть не жалко. «Шестерка» вновь появляется слева и чуть позади.
- Я ж тебе говорю – дурное место. А что в южном едой не торгуют, так это ерунда – три столовских дома, нормальная жратва и вода чистая. Да и не полезут свои к людям каравана.
Тоже правда, мысленно соглашается Тихий. Не полезут, потому как в противном случае дарт каравана – если украденное превышает допустимые пределы – обратится напрямик к «бугру», и справедливость будет немедленно восстановлена. Что по-прежнему остается непонятным, так это зачем «шестерка» устраивает ему ликбез.
Судя по нарастающему шуму и воплям за спиной, объясняющим торопыге, куда он может засунуть известный предмет, кто-то пытается его догнать. Тихий разворачивается, делает шаг вправо, чтобы избежать столкновения, и опять ловит за локоть туриста с Базы. Последний секунду ошарашено молчит, потом начинает говорить быстро и напористо.
- Послушайте. Послушайте! Вы же видали, что меня ограбили? Вы видели? Я знаю, что нужно обратиться к … к лицу, которое имеет власть, помогите мне! Вы обязаны мне помочь!
С интересом отметив, что «шестерка» опять мгновенно провалился сквозь землю, Тихий молча выслушивает пылкий монолог пострадавшего, и когда тот, выдохшись, замолкает, отпускает его руку и молча отворачивается. «Инопланетянин» на миг теряется от подобного откровенного игнорирования, но тут же сам хватается за плащ Тихого и настойчиво говорит:
- Вы обязаны мне помочь. Вы все видели. Мне нужен свидетель!
Базарный шум почти заглушает слова «инопланетянина», как твердо называет его про себя Тихий. Давно привыкшие к разборкам разного уровня, люди не обращают внимания ни на жертву ограбления, ни на его стенания. Тихий замечает удовлетворение на лицах ближайших торговцев и зевак – да кому они нужны тут, эти чистоплюи с Танагуры, молча пожимает плечами и снова направляется к каравану. Ограбленный идет за ним, как пришитый.
- Послушайте. Но нельзя же все так оставлять? Есть же и у вас какие-то законы. Люди вы или кто?
Последнее почему-то задевает Тихого необыкновенно сильно. Он резко разворачивается, холодно смотрит на «инопланетянина» и медленно, нарочито спокойно говорит:
- У тебя что, последние кредиты увели? Ты без воды остался? Или без кислорода? У тебя убили кого-то из близких? Или может кочевники тебя изуродовали, и ты больше не можешь идти? Нет? Тогда прекрати ныть и не позорь род людской.
Красный Рагон в поселение не пошел, конечно. Не то чтобы кочевники не заходили на торжища, не то чтобы возле Белой Базы были у Рагона какие-то особенные заклятые враги, но добравшись до спуска в долину, где лежало поселение, он велел своим людям остановиться и заявил Тихому, что дел торговых у него нет, и нечего ему светиться лишний раз. Тихий молча кивнул, то ли соглашаясь, то ли принимая решение Рагона, и отправился дальше. А Рагон отвел своих подальше от дороги и разбил лагерь под склоном такыра. Кивнув Мирту, чтоб тот выставил часовых, и велев припрятать байк, он обошел такыр с другой стороны и, усевшись под глинистой осыпью, предался занятию древнему и диковинному – гаданию.
Видел бы это Черный – на смех бы поднял. Рагон хмурится, стараясь изгнать из мыслей неверующего дарта. Хорошо последнему не верить ни в карты, ни в кости, ни в ветер, ни в бурю, если с ним Дева сама говорит, а обычному человеку тяжело собрать все мысли в кучу и посмотреть, что из этого выйдет. Вот и получается, что для того, чтобы подумать основательно, надо чем-то и руки занять, и голову.
Гадальные кости у него старые, тонкие, исщербленные. Прежний их владелец без малого лет десять при себе таскал. Много чего знал Песочный Старик, много чего сделать мог в свое время, а сгинул ни за что и по-глупому. Вот одна от него память и осталась. И теперь, раскидывая на песке ломаные кусочки лопаточных костей своего земноводного тезки, Рагон думает, что от него самого и такой памяти может не остаться. А если не выйдет их затея с Черным, то очень скоро никакой памяти от них всех не останется.
То, о чем Черный договаривался с людьми в Старом Городе, знают многие: он, Рагон, знает, знают его помощники, знают все те его люди, которых он оставил сигнальщиками на всем пути от Реки до «Вояджера». Однако большинство этих знающих не догадываются, чьи именно люди выполняют роль наблюдателей. А он приказал своим помалкивать на этот счет.
То, что Рагон присоединился к Черному, могли видеть люди возле Реки. Но вряд ли кто-либо из них, кроме того мелкого, что тащился за караваном, знают, что Рагон не один, и он со своими людьми идет дальше с караваном. А на тракте они никого не встретили. А с Железного Камня люди ушли дальше на восток, на другую мелкую лежку, и по-любому весть о союзе между главарем кочевников и Черным передать никак не могли. И чем дольше об этом не узнают, тем лучше будет для дела. Хорошо, что караван остался на Тихого – ему объяснять ничего не надо, и лишнего слова он не скажет.
-
-
28.09.2013 в 14:57От меткого движения почти желтая изъязвленная пластинка встала в песке ребром, издеваясь над известным правилом о монетах и игре в аверс-реверс, Рагон хмыкнул и кинул сверху следующую. Кость тоже встала ребром, и уязвленный Рагон широким движением ладони смел непутевое гаданье. Как ни крути, а пока Тихий и Черный не вернулись, толку от его размышлений ноль. Вести нужны. Люди нужны с языками длинными, как зимние бури, а от гаданий одна морока получается. Потому что если верить такому поведению костей, то их ждет скорая победа, даже если блонди начнут падать с неба, а монгрелы будут летать на «вертушках». Что представить сложно.
Рагон укладывает кости в специальный мягкой ткани карман – все ж таки ценность, вон им сколько лет, и человеку знатному принадлежали, поднимает голову и замирает, выпучив глаза. Потому что на верху такыра торчит блонди и с надеждой смотрит на него.
- Мне нужна помощь.
Говорит «блонди» очень чисто, правильно, голос у него приятный. Выглядит тоже… хорошо: военный комбинезон, отменные ботинки с титановыми пластинами в подошве – буквально вечные, на любом торжище в любом поселении за такую обувку слупят чертову уйму денег, и не зря. Плотная накидка с прибабахами, которые носят в пустыне разведчики, маска болтается на шее и волосы за каким-то хреном распущены и мотаются на ветру. Ну и что эта краса неземная тут делает?
«Краса» наклоняет голову влево и повторяет жалобно:
- Мне нужна помощь.
Рагон плюет себе в бороду, мотает головой, проклиная чертовы песчаные глюки – а ведь всего-ничего от Базы. Парень наверху настораживается, автоматически отступает на пару шагов назад, но никаких действий больше не предпринимает.
Никакой это, конечно, не блонди, и ни с какого неба он не свалился. Чмошник это гражданский, с Базы или со станции Три-Два – там еще зимой появились какие-то новые люди и чего-то искали по пескам. Говорили, что воду, но Рагон в такие сказки не верил – на фига танагурцам вода в пустыне? Не пить же. Явился этот гражданин для экскурсии, поглядеть, «набраться свежих впечатлений», мать его, чтобы потом где-то дома рассказывать своим семейным о страшной и опасной командировке в пустыню. Но, судя по подозрительно пустому поясу и отсутствию каких-либо сумок, экскурсия у чувака пошла неправильно. Ну и что он хочет, этот недоделанный?
- Послушайте, вы меня понимаете? Вы говорить можете? – гражданский с сомнением смотрит на Рагона и отступает еще на шаг. Рагон свирепо хмурится, дергает себя за рыжие косицы бороды и пытается сообразить, как поступить.
Был бы это обычный пустынник, прирезал бы не глядя: никто не должен знать раньше времени об их с Черным союзе. Но пришить гражданского, чьи сослуживцы наверняка знают, куда это чмо пошло, значит подписать самому себе смертный приговор. Он хоть и не армейский, но мстить за него будут вояки. А они просто выжгут всю территорию в радиусе двух десятков лиг, не разбираясь, кто правый, кто виноватый. Но и отпустить бестолочь тоже нельзя: хоть он и не соображает ничего, но при должном участливом внимании может описать примечательную внешность краснобородого разбойника.
И, собственно, почему гражданский здесь, и один?
- Чего тебе надо? - наконец выкрикивает Рагон. Гражданский, явно обрадовавшись, неуклюже спускается по склону. Пару раз оступившись и едва не загремев вверх тормашками, он добирается до основания склона и останавливается в паре шагов от Рагона.
- Послушайте, я заблудился. Я был здесь на ярмарке, ну… ну был, в общем. Меня ограбили, но когда я попытался обратиться за помощью, оказалось, что здесь никто этим не занимается, как ни прискорбно. Так что мне пришлось искать дорогу самостоятельно, и я заблудился. У меня был коммуникатор, но его тоже украли, и я не сумел правильно определить координаты…
Гражданский еще что-то бормочет, но Рагон уже не слушает. Песчаная Дева, вы только посмотрите! Это чмо потеряло коммуникатор, обиделось на проводника и пошло само через пески на базу. Оно что, совсем чокнутое?
- Ты дурной, что ли? – спрашивает Рагон, не веря собственным ушам.
- Простите? – недоуменно хмурится гражданский.
- Я спрашиваю, ты что, совсем дурной? Ты собрался топать на свою базу без проводника? Без компаса? Без понятия куда идешь?
Гражданский краснеет. Рагон такой реакции очень давно не видел и с интересом наблюдает.
- Я… мой проводник оставил меня, когда выяснилось, что меня ограбили.
- И?
- И мне пришлось идти самому. К сожалению, я отправился в поселение один, и… я здесь впервые, то есть впервые покинул станцию, поэтому с трудом ориентируюсь. Пришлось выбираться на самые высокие точки местности, чтобы сориентироваться. Но вот увидел вас и решил попросить о помощи…
Гражданский опять мило краснеет – и если не наденет маску в течение ближайших тридцати минут, краснеть будет уже по другой причине, а Рагон снова испытывает желание протереть глаза или вытряхнуть песок из ушей, или, может, вообще проснуться в уютной ямке под пологом нанопены и, встав, отправиться по нормальным утренним делам: еды нагреть, перекинуться парой слов с Черным, накостылять по шее часового, который явление этого молодца прозевал. Потому что найти какую-нибудь вразумительную причину происходящему затруднительно.
Гражданского ограбили – это почти нормально. Хотя технику обычно не снимают – невыгодно. Во-первых, если это коммуникаторы, то настроены на владельца и хрен будут работать, во-вторых, гражданские могут обидеться на неуважение и потребовать санкций. Такое бывало. Но вот чтобы ограбленного гражданского бросил проводник, чтобы этот гражданский не нашел другого, готового срубить легкие кредиты и провести его на станцию – это дело небывалое. А значит, темное и подозрительное.
Рагон ловит себя на том, что перебирает гадальные кости в мешочке. И сам не заметил, надо же. Вытаскивает одну – тонкую желтоватую пластину с причудливо изрезанным краем, с первого взгляда и не поймешь, что кость. Но зато понятно, что принять решение она не поможет.
- Вы мне поможете? Я заплачу, когда доберусь до станции.
Рагон подбрасывает косточку на ладони, пластинка взлетает, кувыркается и падает на подушечки пальцев, еле-еле удерживаясь. Он хмыкает.
- А в поселении что, не нашлось ни одного желающего?
- Ну-у… - гражданский хмурится, неопределенно поводит плечом и закусывает губу, - они только смеялись надо мной, и я… я решил, что справлюсь сам.
- Идиот.
Гражданский вспыхивает, стискивает кулаки, но только хмурится сильнее.
- Не хотите отвести, то хотя бы укажите направление. Я увидел сверху, где проходит тракт, но не знаю, где с него надо сворачивать.
- Еще раз идиот. Это тебя в поселении никто трогать не станет, потому как за тебя вояки вырежут на хрен всех. А кочевникам насрать. На тебе одежа и обувь такие, что за них пришибить не грех.
- Но ведь кочевники… ну, то есть, ведь военные проводили операции по зачистке в прошлом году, и пустыня стала безопаснее. Ведь…
-
-
28.09.2013 в 14:58- Если хочешь, чтоб я тебя довез живым и здоровым – заткни свой рот и не вякай, понял? - и, не дожидаясь согласного кивка головой, продолжает, - И если и дальше хочешь жить живым и здоровым, то на своей сраной станции будешь молчать в тряпочку, понял? Стой здесь и не шевелись.
Рагон быстро огибает такыр. Его люди расположились несколько дальше, чем он предположил, помощник, Мирт, предупредительно вскакивает на ноги, заметив грозное выражение лица вожака. Рагон, не разбираясь, валит его хуком правой, рассерженно шипит:
- Ты кого часовым поставил? Где этот сраный часовой?
- На южном. Следит за тропой, - торопливо отвечает помощник, - но…
- За тропой он, блядь, следит. А по пескам люди больше не ходят, да? В круговую поставь!
И не объясняя больше ничего, направляется к своему байку. Только когда запускает машину, говорит ошарашенному Мирту:
- Я свалю часов на семь. Надо, блин, иначе влипнем. Поставь часовых кругом, я сказал. Хрен знает, что здесь творится. И следи в бинокли. Если что не так с караваном – идите на выручку немедленно, понял?
Мирт кивает и Рагон срывается с места. Что бы здесь не происходило, но гражданского надо отсюда убрать, и как можно скорее. И чем меньше увидит этот гражданский, тем лучше.
Сообщение приходит в неподходящий момент. На внутренней стороне браслета индикатор мигает желтым и сразу же гаснет. Ясон не прерывает плавной речи, обращенной к официальному послу Картеля, улыбается, рассыпаясь в любезностях. Посол – мужчина столь же высокий, сколь и тучный, благожелательно кивает, изображая на бесстрастном монголоидном лице внимание и радушие. Даже глаза слегка прищуривает, зная, что в выражении искренних эмоций принимают участие все мышцы лица. Отличная подготовка.
- …оказать все возможное гостеприимство. Надеюсь, ваше пребывание здесь будет как приятным, так и полезным.
Посол кланяется. Аккуратный, четко выверенный кивок головой, не настолько короткий, чтобы быть просто кивком, но не достаточно глубокий, чтобы быть чем-то большим, чем данью уважения к собеседнику.
- Без сомнений и я, и мои сотрудники приложат к этому все старания.
Ясон мысленно ставит пометку, наклоняет голову, почти копируя движение посла, и делает пригласительный жест рукой.
- Прошу оказать нам честь…
Застольная беседа мало чем отличается от официальной: то же осторожное лавирование, завуалированные намеки, нарочито откровенные фразы, как бы случайно проскальзывающие в официальном протоколе, многозначительные намеки, на которые не стоит обращать внимания. Посол, при всем своем значении, пока что только разведчик. Настоящее предложение от Картеля они смогут получить не раньше, чем завершится официальная миссия. Но наблюдать за послом занятно – неординарная личность. Вызывает интерес.
- …прекрасный вкус. Но, увы, если вы лично не знакомы с владельцем ресторана, никогда нельзя быть уверенным в происхождении продукта.
Посол задумчиво рассматривает пищевое изобилие на столе, оформленное в лучших традициях «морского мира», главенствующего в гастрономической моде уже почти полгода, и легко вздыхает.
- Вот, например, водоросли. Скорее всего, настоящие. В конце концов, это одни из самых древних обитателей моря, и если вода на планете пригодна для питья, то и все, что живет в море, скорее всего, пригодно для еды. Но моллюски уже вызывают подозрение.
Ясон любезно улыбается, слегка приподымая уголки губ. Его собеседнику не нравится его миссия, не нравится назначение, не нравится собеседник, не нравится задача – какой из вариантов истинен, остается пока неясным. Но способ выразить свое недовольство господин посол изыскал.
- Уверяю вас, они настоящие. Семейство морских моллюсков.
- Да. Но где они выросли? Можно ли по их виду установить происхождение? То есть, выросли ли они на дне пролива, или на плантации, или появились на свет путем трансформации из червей или трохофорных животных?
Ясон мысленно отмечает, что базовое биологическое образование обычно не свойственно дипломатам, и что первоначальную модель дипломатической миссии необходимо пересмотреть с учетом только что полученных данных, и подымает бокал с легким вином.
- Полагаю, что происхождение моллюска не сказывается на его вкусе.
- Увы, вы правы. Это-то и обидно. В древние времена гурманы по вкусу моллюска могли определить дату улова и место обитания с необыкновенной точностью. Теперь мы лишь смиренно можем ожидать, что наш моллюск окажется съедобным.
Посол аккуратно подцепляет ложечкой устрицу и отправляет в рот. Лицо его остается непроницаемым и бесстрастным.
- Съедобно?
- Вполне, господин Ясон. Более чем. Хотя происхождение остается сомнительным.
Уже поздно ночью, после того, как закончилась вторая и куда более конфиденциальная встреча с господином послом и его помощником, Ясон открывает сообщение. Пароль, использованный владельцем адреса, открыл доступ к его личному коммуникатору, а текст сообщения представляет немалый интерес для него. Ясон стирает сообщение сразу же после прочтения, и тщательно, пользуясь исключительно «ручными» средствами, не прибегая ни к помощи кибернетических помощников, ни собственного интерфейса, уничтожает данные в регистрационных файлах.
Ему думает, что он уже давно не чувствовал столь глубокого удовлетворения.
- Фильтры возьмите. Настоящий уголь. Или пеномассу.
- Вода! Вода! Без очистителя!
- Настоящие горные смолки. Один раз намажешь, и никакой лишай не тронет.
- Арена сегодня вечером! Арена!
- «Пудра», кому «пудра» магниевая, алюминиевая, крошки!
Нельзя сказать, что тип выбрал правильно, когда решил пристать к Сиггелу. То есть, монгрел выглядит настоящим здоровяком, и вполне мог бы драться на арене. Если бы не был караванщиком, мало не дотягивающим до крысы.
- Да че ты думаешь, дурик! Что тебе светит там, в конце каравана? Ну дойдете вы, ну продадите, ну вернетесь аж с двумя кредитами прибыли, и то, если Песчаная Дева разрешит.
- Отвали.
- А что, больше? Не гони. В караване Черного много не подберешь. Торвы-то нету, а легкие только за воду уйдут. А здесь тебе и вода, и корм, и прибыток. Знаешь, сколько за сезон срубишь?
Сиггел морщится, чешет нос. Старая незаживающая язвочка – подарок мамы Юпы – мало беспокоит его в городе, но после месяца в пустыне под ветром и солнцем воспаляется и начинает зудеть. Врач в Цересе, из тех, кто прибыл в благотворительную компанию в позапрошлом году, говорил, что мол, сама заживет со временем, и нечего ее теребить.
- Отвали.
- Вот дурак-человек, я ж тебе хорошие кредиты предлагаю. Это ж не по пустыне бегать, дурень, здесь же все на месте. Народу знаешь сколько сюда валит? В твой Церес столько не приходит.
Сиггел снова чешет нос, хмыкает. Приставучий тип оживляется:
- Я тебе дело говорю. Оставайся. Крепкие мужики везде нужны, а циркачам, сам знаешь, всегда первая очередь, - тип глумливо подмигивает, - и с этой стороны тоже скидка идет, а то.
- Своих же небось и выставляете, - хмыкает Сиггел.
Тип угодливо ухмыляется, пряча злую гримасу, но продолжает юлить: за вербовку «циркачей», бойцов на арене, идут чересчур хорошие деньги, чтобы можно было оставить попытки.
- Брось, парень, тут все по-честному. Я ж тебе говорю. Валом народ идет, кредитов залейся. Вы у нас второй караван уже, только за неделю. И две арбы вчера ушло, из своих. И с баз сколько шляются, геологи хреновы. За вечер по десять боев проводят.
- Врешь, - сплевывает Сиггел, - вон, одна абра стоит и мы. И с базы сюда три калеки придут, да и то на торжище. Гонишь, дядя.
- Да чтоб меня пески поглотили! Да чтоб мне солнца после ветра никогда не увидеть. Да чтоб с места не сойти, - вербовщик тыкает себя в грудь кулаком для убедительности, - сам приходи вечером. Вольным бойцом будешь, сам посмотришь. Да ты за всю дорогу столько не заработаешь, сколько за вечер!
-
-
28.09.2013 в 14:59А вот что с дартом надо срочняк обговорить – так это как такое может получиться: они месяц идут за Рекой и ни одного каравана не встретили. Ни одной абры. А вербовщик ему и за караван, и за абры говорил. Соврал? На хрена? А если не соврал, то тоже на хрена? Темные дела стали происходить в пустыне, ох, темные...
Примерно такие же мысли, возможно, сформулированные более точно и красиво, бродят и в голове Тихого. После двухчасовой беседы с «бугром» у него остается головокружительное впечатление парения, птичьей легкости в теле и мерзкий привкус «шадры» в глотке. Травку они с «бугром» курили через местный аналог наргиле, и действие ее оказалось на порядок сильнее.
«Парить» Тихому придется еще часа три, а весь следующий день мучиться отходняком. Тихий, впрочем, не жалеет. Миротворческое воскурение трубки с «бугром» вылилось в длительные философские беседы, с привкусом некоторой тревоги и обеспокоенности по поводу сотрясения вековых традиций пустыни и нашествия на мирную землю «египетской саранчи» в виде то озверевших амойских военных, то неведомых банд, которые вид делают, что они не банды и даже не бандиты, но на которых, на поверку, пробы ставить негде. Здесь «бугор» стал сбиваться, периодически вспоминая данные кому-то обещания и собственный здравый смысл, но под действием пацифистки настроенной травы опять возвращался к теме мира и войны.
Тема эта, с точки зрения «бугра» торжища близ Белой Базы, особенно остро встала после прошедшей зимы. То есть, и до зимы стали появляться какие-то подозрительные люди, которым ни с того, ни с сего нужны были не вода там или фильтры, или наркота, а железяки и старые микросхемы, никому не нужная рухлядь со старых и новых катеров и вертушек, обломки роботов и даже геодезического оборудования. Искать такое добро в песках не то чтобы накладно, но требует своих навыков. Охотников, однако, нашлось немало, рухлядь стали исправно таскать на торжище, поселение от этого только выигрывало и, если бы не долгий жизненный опыт «бугра», внезапный высокий спрос на железную дрянь его бы только обрадовал. Но чем дольше «бугор» раздумывал над этим спросом, чем внимательнее присматривался к людям, тем меньше ему все это нравились. Так что, когда зима приостановила торговлю и охоту за железом, он даже обрадовался. Или успокоился, во всяком случае.
Но весной все началось по-новому, а к «железному интересу» прибавился интерес к мелкой коммуникационной технике, к флешкам и софтам, за которые раньше и кредита не давали, потому как кому они интересны в месте, где связь не работает. И этот интерес показался «бугру» таким нехорошим, что вот он уже чуть ли не через день «шадру» курит, а никакого успокоения нет как нет.
Дерьмо происходит в мире. Стабильность исчезла.
- Может, на Кольце хотят и впрямь связь сделать? Пробовали же когда-то.
«Бугор» мутно смотрит на Тихого, легкомысленно улыбающегося куда-то в стену между проемом двери и подвешенным на крючке чучелом крысюка, украшенным ритуальной зеленой проволокой и подвесками из фалангов человеческих пальцев. Чучело Тихий воспринимает слабо, видится ему там сейчас дева с цветным легким покрывалом на волосах, несет эта дева в руках тяжелую бирюзовую чашу, а в ней то, чего слаще в пустыне нет и быть не может. Потом дева на минутку исчезает и Тихий отчетливо слышит ответ «бугра».
- От тех пробовальщиков и пепла не осталось, не то что костей. Да и не с Южных Гор те люди.
- А откуда? – ветер шевелит прозрачные складки полосатой материи, дева улыбается… хорошо так. А «бугор» все продолжает бубнить.
- А хер знает, откуда. Вроде и свои рыла есть, а присмотришься – не своих тоже полно. И кочевников тоже. Даже какие-то городские попадались. Хрен что они делают на юге, а? Ты б сказал Черному, а?
- Что? – волосы у девы черные, как ночь. Не угольно-черные, не смоляные, а вот именно как ночь: в синь, в блеск, в звездную темноту.
- То, что я сказал. Я тогда осенью говорил ему. Говорил. А Черный так ничего и не сказал. Только мол, чтоб не дергался. А че мне дергаться, я и не дергаюсь. Только стремно уж от них сильно. Хуже, блин, армейцев…
Тихий улыбается, глядя в синие, необыкновенно синие глаза под темными и густыми ресницами чистокровной ферранки. Думает, что «шадра» не простая, что «бугор» курит уже что-то покрепче, и что Черному и впрямь надо подумать о тех людях, то есть об этих людях, которые прямо сейчас и здесь перед глазами его каравана скупают части старых летательных аппаратов. Части, которые, как известно, содержат алюминий, магний, и много чего еще, а раздобыть селитру даже на такой несельскохозяйственной планете как Амой не составляет труда. Потом он думает, что если Черному это говорили еще зимой, то он наверняка уже что-то про это подумал и сделал. И Тихий даже вспоминает, что как раз зимой они торчали на побережье, и вот как раз Келли выяснял что-то о контрабанде и легальной торговле химикатами, а он сам, Тихий, как раз вот деталями старых роботов интересовался и даже Белке сам их возил. Не довез, правда, пришлось тогда все бросить и нестись к Вуду, а все, что они с Келли нарыли, Белке отвез поверенный Вармика, тамошнего «бугра». Тихий удивляется, как это он сразу все это не вспомнил и не догадался, а только слушал причитания хозяина, но потом «шадра» вырубает его начисто, и он просыпается только через пару часов с легкостью в теле, привкусом гнилого мяса во рту и будущей головной болью.
К вечеру он вспоминает и о караванах, и об абрах, так обильно прибывающих к Белой Базе, и так осмотрительно уклоняющихся от встреч с единственным за месяц караваном, идущим до Южных Гор. И если то, что привезет Черный от Оракула будет тем, что они предполагали… то скоро все изменится. Теперь уже совсем скоро.
К ночи в стан каравана добирается Рагон. Вместо приветствия долго, с удивительным даже для него энтузиазмом, описывает качественные и количественные характеристики отдельных представителей человеческого рода, потом и всего человечества в целом, представителей нечеловечества и всех их мистических предков и несуществующих потомков. Успокоив душеньку, Рагон образно, но емко представляет картину явления одинокого гражданина в лагерь законспирированных кочевников, свои действия и предположительный результат. Тихий только хрюкает.
- Точно гражданский?
- По всему видать, что да. Если он армейский, то я растерял последние мозги. Но ей-ей, с такими удивительными делами, что вокруг, я уже и на это согласен.
Тихий хмурится задумчиво.
- Говоришь, коммуникатор у него уперли?
- Ну да.
Тихий вспоминает беспомощного «инопланетянина» на торжище, снова хмыкает – бывают же совпадения. Потом вспоминает о загадочных маневрах сопровождающей его «шестерки» и думает, что дело и здесь не совсем чисто.
Что бы было, если бы гражданский хлюпик не добрался до точки Три-Два? И кто бы ему помешал туда добраться, если уж на то пошло? Тихому хочется покрутить головой или еще немного покурить травки, потому что такие мысли гораздо больше похожи на паранойю: где они, а где армейцы, и кто в состоянии устроить такого размера провокацию ради уничтожения каравана? Но в свете всех событий приходится быть внимательным и к таким, почти бредовым умозаключениям.
- Ты его точно довез? Видел, как он на базу зашел?
Рагон фыркает, но сдержавшись, только согласно кивает:
- Проследил специально, - и, помешкав пару секунд, добавляет, - если это кто-то крутит, то... то крутит вместе с армейцами.
Оба задумываются, оценивая масштаб и степень возможности или невозможности предполагаемого. Ну, в общем-то, если караван приняли за серьезную действующую силу, то можно и такое устроить, невелика хитрость – увести гражданского, прибить и оповестить вояк. Хотя и рискованная, с другой стороны: торжище рядом с Белой Базой – активный торговый и информационный центр, и уничтожать его без веской причины не с руки.
-
-
28.09.2013 в 15:00- Хрен поймешь их всех. Если у них такие выходы есть, чего вообще было банду натравливать? Чего было сразу вояк не запустить? А то еще лучше: расстрелять всех на хрен с «конверта», и все. А это… - Рагон обводит руками неведомое пространство, где творятся такие странные дела и продолжает, - а это как игра какая-то. Сделай то-то, поставь на место то-то – получишь результат, - он сплевывает, - только хуй знает, какой.
Тихий с отстраненным интересом смотрит на Рагона и задумчиво произносит:
- А вот тут ты прав на все сто. Игра. С правилами. И правила эти игрок пытается соблюсти.
К утру Тихий доходит до еще одной мысли: никто не знал, что Черный временно покинул караван.
Ринг расположен глубоко внизу. Обычно Колизеи и их разнообразные заменители представляют собой большие или малые копии древнего римского цирка, известного настолько хорошо, что и впрямь можно подумать, что это был Первый Цирк. Здесь ринг прямоугольный, характерный для спортивных соревнований, и расположен он ниже уровня пола остального помещения почти на четыре метра. Непосредственно наблюдать за боем неудобно, и большинство присутствующих удовлетворяются мониторами перед сиденьями, оформленными в стиле ретро. Несмотря на некоторую эксклюзивность клуба, сиденья не снабжены антишумовыми куполами: мнение любого о схватке становится достоянием всех присутствующих, что создает незабываемое ощущение «возвращения в разгульную свободную молодость». Впрочем, всегда остаются любители непосредственного наблюдения.
Последние окружают каменную, небрежно окрашенную ограду вокруг ринга, некоторые даже используют бинокли, чтобы в подробностях рассмотреть участников. Вернее говоря, ранения и увечья: законы здешнего клуба не отличаются от римских, и исход боя зависит как от способностей участников, так и настроения зрителей. В качестве весталок выступают все присутствующие. Но зрители первого эксклюзивного ряда имеют право «помочь» или навредить гладиатору, вылив, например, колбу с кислотой на него или на его противника.
Сталлер пару раз заказывал это место в первом ряду, хотя цена у него была соответствующая. Забава быстро надоела ему, и теперь он наведывался в клуб только в том случае, если в боях участвовали люди – настоящие или по крайней мере без чрезмерного количества имплантов. Сейчас был именно такой случай.
Противники кружили друг вокруг друга, изредка делая выпады с целью не столько поразить, сколько измотать противника. Один из бойцов был вооружен чем-то вроде короткой пилы с остро посверкивающими зубцами, недостаточно острыми, чтобы легко разрезать кость, но достаточно, чтобы вырывать куски мяса на потеху зрителям. Второй, меньше ростом, смуглый, с рыжими яркими пятнами на обнаженных плечах и спине ловко вращал металлическим хлыстом с утяжелителями на конце. Когда хлыст касался стены, металл скрежетал, а из стены вырывался фонтанчик бетонной крошки. Сталлер решил, что он «болеет» за обладателя пилы.
Гладиаторы все еще кружили по рингу, когда сверху начали сыпаться куски овощей, пирожных и мяса: зрители выражали недовольство. В ту же секунду «пилоносец» сделал ложный выпад, увернулся от удара хлыстом и полоснул пилой по ноге смуглого. Смуглый отскочил на безопасное расстояние, кровь хлынула широкой лентой по бедру, на зубьях поднятой вверх пилы сверкнули кусочки окровавленной кожи. Зал взревел, раздались рукоплескания.
«Пилоносец» тут же напал снова, вращая пилой и постоянно меняя плоскость вращения. Смуглый отступил, увернулся от одного, второго удара, но третьим ему рассекло плечо и второй поток крови «украсил» спину в рыжих пятнах. Зрители опять заорали, сосед слева от Сталлера в восторге запустил бокалом вина вверх. Бокал упал на монитор зрителя в нижнем ряду и тот, разъяренный, ринулся наверх, выяснять отношения. Сталлер, поморщившись, отодвинулся вместе с креслом и прикинул, как удобней покинуть свою «ложу»: одной из «фишек» клуба была позиция невмешательства службы безопасности. Охранники вмешивались лишь в случае непосредственной угрозы жизни или тяжелых травм. Это позволяло клиентам лучше почувствовать атмосферу вседозволенности, спустить пар.
«Пилоносец» внизу теснил смуглого в угол, а тот юлил, отпрыгивал, вывертываясь в последний момент. Рана на бедре заставляла его хромать, хлыст он переложил в левую руку, но похоже, удары не оказывали на противника особого воздействия: «пилоносец» в отличие от смуглого был одет в плотный кожаный костюм, наверняка с вшитыми пластинами или с кевроном. Пила еще раз коснулась смуглого, на этот раз удар пришелся по ребрам, и теперь он был полностью заляпан кровью. Зал стонал.
«Пилоносец» с победным воплем поднял вверх свое оружие, зрители первого ряда бесновались, вопя от восторга и осыпая победителя кредитами. Сталлер пару секунд наблюдал за сценой, а потом связался с диспетчером и изменил условие ставки. Диспетчер, тоже человек, как и вся обслуга в клубе, осмелился уточнить. Сталлер раздраженно фыркнул и подтвердил.
Ерунда это: пила эта, костюм. На какой рагон устроителям выпускать на арену заранее обреченного бойца? Зачем обеспечивать очевидную победу, снабдив одного кандидата всеми преимуществами?
Смуглый на арене, в очередной раз вывернувшись из угла, неожиданно ловко захватывает хлыстом рукоять пилы и резким движением вырывает оружие из рук противника. Правда, свой хлыст он тоже выпускает. «Пилоносец» ударом в бок валит смуглого на пол, кидается к пиле, наклоняется. И тогда смуглый прямо с пола, прыгает ему на спину, обхватывает за плечи и вцепляется зубами в шею. И судя по фонтану крови, разрывает артерию.
Зал стоит на ушах: кто-то истерично кричит, кто-то в запале разбивает кресла или мониторы, кто-то отчаянно дрочит прямо сквозь штаны. Сталлер, задумчиво глядя на экран и практически не видя изображения, пытается понять: зачем?
Зачем обеспечивать одного игрока всеми преимуществами? Чтобы этот игрок решил, что исход боя предрешен? Чтобы обеспечить зрителям превосходное зрелище? Какая цель у этой игры?
Тихий снимает караван ранним утром. Для торговли это шаг невыгодный: за один день даже на самом бурном торжище нельзя сбыть и поменять сколько-нибудь выгодное количество товара, и при любых других обстоятельствах решение заместителя дарта было бы принято с большой неохотой, с требованиями последующей компенсации или прямой доплаты за утерянные барыши. Но Тихий не слышит ни одного возгласа недовольства, ни одного намека на несогласие, и думает, что они уже перестали быть караваном. Окончательно и бесповоротно.
И, пожалуй, их поспешное исчезновение с торжища Белой Базы – активного и выгодного для торговли – для умного постороннего наблюдателя послужило бы явным и очевидным доказательством этого. И, пожалуй, Тихий не считает существование этого наблюдателя таким уж гипотетическим.
Рагон своих людей уже тоже поднял. И если решение их вожака не вызвало никаких волнений, то согласие караванщиков удивило даже кочевников:
Во всяком случае, Мирт осмелился уточнить:
- А они, в смысле, что – уже все, что надо, продали? За один день?
- Нет, но оставаться здесь больше нельзя.
Рагон мрачно разглядывает растерянную физиономию помощника и сплевывает в песок.
- Стремно стало.
До тракта они добираются без задержек и дальше двигаются в обычном порядке: четверо кочевников на байках впереди, четверо позади, еще по паре следуют параллельными дороге неглубокими дюнами. За вечер и спокойную ночь люди отдохнули, двигаются уверенно, в хорошем темпе.
Воды, еды, кислорода вполне достаточно. И оружие есть. От кочевников никаких сигналов об опасности не наступает. Относительно слабый, устойчивый ветер не несет угрозы, и маячащая на горизонте буря вряд ли окажется сильной. Но Тихому отчаянно хочется приказать каравану двигаться быстрее.
-
-
28.09.2013 в 15:00Черному жаль оставлять машину посреди песков. К байкам у него быстро образуется личное особенное отношение, как к чему-то живому. Ему нравится ездить на байке, ему нравится управлять машиной так непосредственно, вручную, чувствовать ее, как чувствуешь близкого человека. В его воображении байк получает собственные черты, и даже имя. И если бы байки, как катеры, оборудовали интерфейсом, он бы, наверное, постоянно болтал бы с машиной. Черный бережет «свои» байки, он старается чинить их, когда есть возможность, а не просто менять, он обожает гонять на них, ощущая под собой мощь многочисленных лошадиных сил. Оставить потом машину гнить в песках равносильно предательству. Тем более, что байк можно было бы легко починить, если бы это была не пустыня.
Черный вздыхает, раскурочивает панель управления, чтобы вытащить процессор и материнку, снимает батареи – как никак, в них больше половины осталось. Подумав, выковыривает навигатор, не столько затем, чтобы его использовать, сколько не желая оставлять маршруты в памяти. Привычно распределяет оставшуюся воду, консервы, кислород и, сориентировавшись по компасу, направляется в сторону тракта. Скорее всего на Белую Базу он уже не успеет, и придется догонять караван на тракте. Лишний день, придется экономней расходовать воду: отправляясь налегке, Черный оставил свои запасы воды и кислорода.
Он щурится в сторону рассветного неба: на горизонте словно поднимается тонкая розовая пелена, дымка, нежная и сияющая, за которой теряются утренние звезды. Черный качает головой, отворачивается и устремляется вниз по склону. Буря нагонит его не раньше, чем к полудню, и вряд ли будет сильной. Но это тоже задержка, а значит надо двигаться как можно быстрее.
Тихий справится с караваном. Договорится с «бугром» торжища, если у последнего вдруг возникнет что-то непредвиденное. Справится с кочевниками, если кто-то из них решит, что отсутствие дарта – уважительная причина для демонстрации силы и превосходства. Тихий сумеет организовать оборону в случае нападения бродячих кочевников. Но вот если бы он был вторым игроком в этой войне, что бы он сделал? Если бы его банду уничтожили, и он бы об этом узнал, то что бы он сделал?
Если спросить среднестатического человека в каком-нибудь благополучном мире Федерации, как изготовить бомбу, скорее всего, этот человек ничего внятного не скажет. Хотя, если опрашиваемый окажется инженером-технологом, пиротехником или даже медиком, возможно интервьюер получит взвешенный, информативный ответ. Если, конечно, респондент не обладает чувством черного юмора или не является «особистом» по призванию или профессии.
К не среднестатическим обитателям миров Федерации можно отнести: обитателей трущоб, районов военных конфликтов, приверженцев не склонных к смирению религий, военных, ученых, любознательных школьников и жителей миров неблагополучных, чей коэффициент агрессии превышает сакраментальную восьмерку. Последние, впрочем, предпочитают не рассуждать о том, как и из чего сделать бомбу, а осуществлять приготовление на практике и использовать с максимальным эффектом.
На Амой картина выглядит совершенно иначе. Наличие собственного, неприкосновенного, личного пользования чипа необыкновенно сильно сказывается на состоянии мозгов, так что общая лояльность граждан по отношению к властям достигает прямо-таки заоблачных величин. При таком положении вещей лишние знания оказываются не просто лишними, а несущими определенную угрозу и вызывающими того рода соблазны и сомнения, которые во все времена и во всех государствах позволяли пришить любознательному гражданину обвинение в государственной измене со всеми вытекающими последствиями. Посему чистейшей абстракцией становится не только практическая, но даже теоретическая сторона дела. В мире, где шаг влево или вправо от назначенного маршрута является основанием для расстрельной статьи, и приговор приводится в исполнение незамедлительно, осуществить какие-либо нелегитимные действия представляется затруднительным. Поэтому терроризм на Амой является статьей импорта, а редкие исключения – либо шпионами амойской СБ, либо камикадзе монгрельского происхождения. Впрочем, история Танагуры хранит данные лишь о двух таких исключениях.
Что же касается пустыни, то мало кто из ее обитателей не знает, как изготовить что-нибудь взрывающееся, горящее, взлетающее и убийственное в той или иной мере. Использование полезных сведений ограничивается близостью к военным базам и стойким стремлением к взаимовыгодному сотрудничеству, что в условиях пустыни является первым и единственным же гарантом выживания. Пустыня – не место для войны: здесь нет территорий, владение которыми могло бы приносить выгоду, здесь нет источников ресурсов, которые могли бы обеспечить власть. Здесь нет даже достаточного количества населения, над которым эту власть можно осуществить.
Тем более удивительно и странно то, что происходит в пустыне этой весной.
Белка откладывает в ящик готовый детонатор, кашляет – долго, натужно, выхаркивая зеленоватую вязкую слизь. На утоптанном песке мастерской плевки не сразу высыхают. Он с досадой смотрит на цвет выделений и сплевывает уже просто так, для души. Ни хрена этот кортикоид не помогает: как была дыхалка забита, так и осталась. Белка сует в рот жвачку «розовой ширки» и без интереса сосет. Вкуса «ширки» он больше не чувствует, но знает, что без обычной дозы быстро утратит способность нормально работать. А время сейчас такое, что соображать надо в два раза быстрее, а работать раз в пять лучше.
Хорошее, в общем-то, время, Белка не против.
В соседней комнате воняет раскаленным металлом, кто-то ругается, чертыханья перемежаются шумом сдвигаемых предметов и шагов. Белка хмыкает, но не сдвигается с места. Раз не орут и не бегут на улицу, значит, ничего особенного не произошло.
В дверной проем суется Хорек, горящим металлом воняет сильнее.
- Там это…. Ну-у…
- Загорелось, – подсказывает Белка.
- Не-е, - отрицательно крутит головой тот, - Лункс пришел, да с сигаретой и ввалился. Мы его выставили.
Белка задумчиво разглядывает подручного: малорослого, тощего, с острым подвижным лицом – удивительно похожего на зверька, именем которого называется. Сплевывает ярко-розовым на пол и уточняет.
- Один пришел?
- Да, - кивает и пожимает плечами Хорек. Лицо его при этом принимает с десяток выражений, от недоумения, до угрозы и восторга, они меняется так быстро, что кажется: лицо у Хорька двигается само по себе, без желания своего хозяина.
Как-то там такая болячка называется, но как именно – Белка уже не помнит. Чей-то синдром.
- Сейчас выйду.
Хорек выскальзывает из мастерской, нитки из дырявых обточенных камушков, что служат вместо двери, колышатся, каменные бусинки стукаются друг о друга с нежным мягким звуком. Белка прячет ящик с детонаторами в узкий люк прямо под ногами, туда же втискивает заготовки и остатки проволоки. Загребает ногой песок и слегка притопывает, придавая плите такой же вид, как у остального пола. Лункс – охотник известный, не доверять ему причин нет, но после того, как зимой они начали делать бомбы, у Белки стала развиваться паранойя.
Охотника он приглашает внутрь: жаркое ясное солнце начинающегося лета уже догнало температуру до плюс тридцати пяти.
- Живи, Лункс.
- Живи, Белка.
Белка машет рукой сунувшемуся Хорьку, тот понятливо кивает, и пока охотник удобней размещается на табурете, успевает притащить запотевший от холода сосуд благородной латуни в зеленых прожилках под ободками, пару вытертых до блеска жестяных стопок и раскуроченную армейскую консерву. Лункс одобрительно хмыкает, окидывая взглядом богатство на столе, и с достоинством ждет, пока хозяин разливает прозрачную огненную жидкость.
Самогон у Белки первоклассный: во-первых, его и впрямь гонят из чистого крахмала, а иногда даже и из армейского риса неустановленного за давностью лет срока, а во-вторых, очищают не через фильтры, а традиционным непогрешимым способом двойной перегонки. Понятно, что такой самогон – редкость, предлагается только дорогому гостю и является жестом значительным.
Наполненные стопки гость и хозяин подносят ко рту со всем достоинством и пониманием, выпивают неторопливо и приступить к закуске не спешат. Белка подслеповато щурится на дверной проем, не торопясь спрашивать. Лункс наслаждается ощущением жгучей горячей жидкости, медленно спускающейся в желудок.
- Хороша, - выговаривает наконец гость, блаженно улыбаясь под бородой. Белка кивает без выражения, наливает по второй.
Вторую пьют еще медленнее, ощущая значение жизни и ее скоротечность. Кидают в рот волоконце консервированного мяса, честно выращенного на плантации, а потому, собственно, мясом никогда и не бывшего, задумчиво жуют в такт своим мыслям.
Когда Белка тянется налить по третьей, Лункс степенно останавливает руку хозяина.
- Погодь, не торопись. Сначала дело перетрем.
Белка кивает, смотрит собеседнику в глаза. Взгляд у него острый, ясный, без каких-либо признаков расслабленности или опьянения – самогон Белку не берет.
- Перетрем. Сколько принес и откуда взял?
-
-
28.09.2013 в 15:01- А стекло?
- Почти нет. Стеклом у нас только ты да Пенн с Южного интересуетесь. Но Пенн через Перевалку гоняет, ему оттуда ближе.
- Селитра?
- Нет, не было. Я и поспрашивал, и понюхал. Через Печь не провозили. Может еще откуда, но не через наших.
Белка кивает и снова берется за кувшин. Теперь Лукнс сам подставляет стопку, выпивает быстро, с кряканьем, и, блаженно прижмурившись, угощается консервой. Белка цедит самогон через зубы, испытывая одновременно злость и удовлетворение.
Аспирин, значит, с-суки. Ну ничего, с Черным они это дело не раз обсуждали, и когда он сюда доберется – все будет готово. И хрен вам, суки, будет, а не пустыня!
Тракт полого спускается между невысокими такырами, поблескивающими на солнце спеченной древней глиной. Кое-где через их склоны ссыпаются ручейки песка – следы позавчерашней бури, но дорога хорошо утрамбована, идти по ней легко. Впереди болтается на ветру цветастая тряпка «вперед смотрящего», сзади, если обернуться, можно увидеть такую же. Кочевников не видно: арьергард, с некоторым трудом вспоминает правильное название Тихий, оторвался почти на фарлонг, а боковые дозоры скрыты такырами – слышен только надсадный рев байков. Вообще, такая долина между такырами – очень удобное место, чтобы переждать бурю, чьи вестники уже появились на горизонте, но Тихий продолжает гнать людей вперед.
Чертов этот псевдо-блонди, свалившийся на голову Рагону, не просыхающий «бугор» со своими предчувствиями, трупы эти, зарытые непосредственно перед торжищем. Не мог «бугор» не знать, что там у него прикопано, а ни слова не сказал. А если и впрямь не знал, то дело еще хуже.
Он поворачивается назад, машет рукой Вуду. Второй помощник Черного, не отвечая, прибавляет темп и через несколько минут нагоняет Тихого. Тракт все еще находится в районе действия комплекса Белой Базы, и воздух здесь не просто годен для дыхания: по меркам пустыни он просто-таки роскошен.
Тихий сдергивает мешающую маску, спрашивает:
- Ты те гранаты, что у Ромика забрали, далеко держишь?
Вуд с некоторым удивлением смотрит на него, но отвечает без запинки:
- Три у меня, по одной у парней.
- Скажи-ка ты этим парням разделиться и держаться концов каравана.
Вуд внимательно, но без какого-либо внятного выражения осматривает долину, по которой спускается караван: тракт полого спускается вниз до поворота, сильных осыпей они не встречали, чьих-то следов не обнаруживали. Вуд вопросительно смотрит на собеседника:
- Ловушки ждешь?
Тихий неопределенно хмыкает:
- Уж больно место хорошее. Вроде и всю дорогу видишь, а на самом деле за такырами не то, что байка – танк не увидишь. И поворот этот.
- А… - Вуд замолкает, догадываясь, что ответит Тихий на вопрос о дозорных Рагона. Кочевники тоже кроме своей дорожки между такырами ничего толком не видят и не слышат за ревом моторов.
- Передай-ка остальным держать, что есть, наготове. И скажи, чтобы парни притормозили, мы их догоним.
Вуд кивает и идет вперед, чтобы нагнать впереди идущего караванщика и передать приказ Тихого. Тихий, наоборот, отстает и сам предупреждает людей. Позади его ждет уже пылающий «праведным гневом» Рагон.
- Какого людей колотишь? Или думаешь, мои парни следов бы не увидели? Или еще чего похлеще думаешь?
Рагон идет пешком, потому что свой «атаманский» байк отдал Черному, а ехать вдвоем с кем-то не позволяет авторитет. Да и удобней сейчас идти с караваном: если что – все знают, где его искать.
- Брось, - не обижается Тихий, - и увидели бы, и сказали. Но если ждет не просто банда, то и следов не найдешь. Да и не могут твои люди каждую щель просмотреть и в каждую кучу песка чанкером ткнуть.
- Ждешь, что нападут? Или слухи чьи-то?
- Жду. Место хорошее.
Рагон с сомнением оглядывается, невнятно бурчит под нос.
- Я б такое не выбрал. Ни хрена не видать и развернуться негде. На байке не подъедешь, на такырах затаиться – так невысокие. Разве что под песком спрятаться. Так для этого пехом надо караван обогнать, уложиться и где-то сигнальщика поставить, чтоб не пропустить. А сигнальщика мы б засекли уже.
Тихий согласно кивает: доводы Рагона логичны и основаны на большом опыте. Но Черный вот, чтоб узнать, почему на них не нападают, аж к Оракулу рванул. А он, Тихий, думает теперь, что их противники только этого и ждали.
За каким-то ж хреном сперли у того недоблонди коммуникатор?
- Может, и под песком. Может, ждут нас давно, а может и сигнальщик у них есть.
Рагон удивленно вздергивает рыжие косматые брови, пока не понимает смысла намека и оглядывается назад, разыскивая среди корявых, плавно раскачивающихся фигур караванщиков «ничейного шпиона», но не успевает ничего сказать. Цветная тряпка впередсмотрящего уже исчезла за поворотом, когда с левой стороны раздается вопль дозорных, характерный рев подбитой машины, а Тихий, набрав полные легкие воздуха, орет, перекрывая шум ветра и рев машин:
- Приготовить оружие! К склонам!
Ближе к голове каравана падает человек. Следующий за ним караванщик успевает отбежать на несколько шагов и тоже падает. И Тихий снова кричит:
- К склонам! Залечь в песок!
Тихий, упав на песок, перекатывается, снова вскакивает и, сделав несколько шагов, падает и откатывается в другую сторону. Он слышит короткие вскрики, шум ветра и рев двигателей с правой стороны, думает, что дозорных слева просто вырезали, хотя и не обязательно, потому что у нападающих гауссовы винтовки и, слава Юпитер, не пулеметы, снова вскакивает и, пока бежит к склону, пытается осмотреться.
Караван разделился на две неравные группы. На месте остаются лежать четверо, возможно кто-то из них и жив. Тихий успевает удивиться и обрадоваться тому, что пострадавших так мало, как буквально в футе от него песок взлетает фонтаном. Тихий падает, переворачивается, вскакивает и падает, стараясь двигаться как можно беспорядочней. Не-е, как бы не обучали бандитов работать с оружием, снайперы из них никакие.
Он добирается до сильно изрезанного склона уже ползком, осторожно приподымается над глиняными обломками. Нападающих не видно: то ли надеются перебить их, не испачкав рук, то ли ждут чего-то.
Тихий ползком перебирается по трещине назад. Спрятавшийся за грудой осколков караванщик тихо матерится, глядя на враз опустевший тракт, и Тихий жестом приказывает ему двигаться дальше. Тот кивает, и они ползут вдвоем. Кроме шума ветра ничего не слышно, и Тихий соображает, что Рагон успел добраться до своих дозорных справа, хотя и непонятно, как так быстро. А может, и не добрался, и кочевников больше не слышно, потому что напали с обеих сторон.
Они добираются до третьего склона. Песок взлетает чуть ли не перед носом, оба падают вниз, вжимаясь в грунт. Следующий фонтан взлетает намного дальше, и, воспользовавшись перерывом, Тихий кувырком преодолевает опасное открытое место. Караванщик, Линн его звать, четвертый раз ходит в большом караване, повторяет его маневр и, упав рядом, озвучивает догадку:
- У них, что, винтовка одна, что ли? Или стрелок?
- Винтовка – вряд ли. А стрелок, наверное.
-
-
28.09.2013 в 15:02- Сейчас начнут. Врубятся, что больше прицельным огнем никого не возьмут, и начнут.
Они оба вскакивают на ноги и, промчавшись почти тридцать футов, падают за камни как раз вовремя – песок взлетает за ними несколько раз, и как раз в нужное место – в довольно просторной расщелине сидит десяток человек замыкающей группы.
- Что делать? - деловито интересуется Сиггел.
- Гранаты. Сколько?
- У меня две и вон у Врона одна, у Дика и Чена еще. Ну и «лягушки» у всех.
Тихий кивает. «Лягушка» как продукт самопального творчества обладает куда меньшей взрывной силой и поражающей мощью, чем настоящая граната, но тоже пригодится, когда противник вынужден будет подойти поближе.
- Ждем, пока выйдут, подпускаем поближе, бросаем гранаты. Все, что есть.
- А подойдут?
- Да. Куда им деваться?
Тихий оборачивается, внимательно оглядывает глиняные склоны позади людей. Если с этой стороны тоже есть стрелок, их сейчас перестреляют, как куропаток. С другой стороны – а почему этого еще не произошло?
Почти тот час же из-за склонов раздаются рев мотора и громкие проклятия. Тихий надеется, что это Рагон добрался до своих парней и вместе они напали на вторую часть засады. Он успевает удивиться тому, что кочевники не напали одновременно с обеих сторон, как с правой стороны на тракт вырываются четыре машины.
Байки, с разгонниками, с усиленными батареями, рвут песок и глину, чуть ли не заваливаясь назад, похожие на вздыбленных адских лошадей, какими их рисуют в детских книжках о вампирах и Гончих. Стрелять из такого положения не слишком удобно и малоэффективно, но впечатление производит огромное. Сиггел, Врон и Флетч вместо того, чтобы швырнуть гранаты, падают, вжимаясь в песок, и не шевелятся. Остальные следуют их примеру, и Тихий, дернув Сиггела на себя, как ватную куклу, выдирает у него из рук гранату. Выдергивает чеку и, вскочив на ноги, кидает к колесам ближайшего байка.
Вот теперь стоит упасть на песок и прикрыть руками голову. Взрыв крошечной армейской штучки поднимает кучу песка, осколков, горячих кусков металла и бывшей живой плоти: граната взорвалась точно под передними колесами машины. Байк и его водитель разлетаются на куски, ближайшая машина, изрешеченная осколками, переворачивается, кочевник дико вопит, придавленный ее тяжестью, его одежда и свернутое полотно накидки начинают гореть, но его напарникам не до него. Один из кочевников устремляется к передней группе, а второй разворачивается и направляется к людям Тихого. Винтовки у него в руках не видно, и Тихий, все еще вжимающийся в песок, понимает остро и пронзительно: он смотрит в глаза своей смерти.
У кочевников тоже есть гранаты, просто они полагают винтовки более действенным оружием. Кроме вот этого.
Время растягивается, как резина, внезапно уместив в полминуты невероятно много всего. Тихий переворачивается, змеей соскальзывает ко все еще застывшему Сиггелу, одной рукой вытаскивает из внутреннего кармана плаща Сиггела гранату, а второй сжимает, активируя собственную «лягушку», подымается, опираясь на одно колено и остро сожалея о том, что нет в руках хоть самого простенького, хоть самого старенького автомата, швыряет «лягушку». Падает, чуть не вывернув ногу, за камень, судорожно отталкивается коленом, пытаясь переместиться, дотянуть тело до нужного места, дергает чеку и бросает с другой стороны камня гранату, до последней секунды сомневаясь в том, что получится.
Байк переламывается пополам, горячая взрывная волна прижимает людей вниз. Осколки, песок, куски металла и полиуглерода засыпают их сверху, больно впиваясь в тело, обжигая открытые участки кожи, вспарывая ткань толстой, пропитанной клеем и нитроновой пропиткой, продубленной грязью одежды. Кто-то вскрикивает, Тихий шипит сквозь зубы, вытаскивая кусок металла, впившийся в запястье. Он ждет еще с полминуты, пока на голову не перестанут валиться песок и осколки. Приподымается и осторожно выглядывает из своего укрытия.
Первый и второй взрыв почти совпали по времени. «Лягушка», посланная навстречу гранате, сбила ее с траектории, и та взорвалась с другой стороны тракта. Тихий коротко, бешено смеется, потом до боли закусывает губу: он не разучился, он все еще очень многое умеет. Да!
Тихий прыгает обратно к лежащим людям, орет, требовательно протянув руку:
- Гранату!
Один из караванщиков – в угаре Тихий даже не может вспомнить, кто это, хотя черт возьми, он же прекрасно помнит имена их всех, вообще всех людей Черного – приподымается, медленно, неуверенно, растерянно оглядываясь по сторонам. Тихий кидается к нему, едва удерживаясь от того, чтобы не схватить парня за шкирку и не встряхнуть основательно – ну да, Чен! его зовут Чен, идет второй раз, но еще пацан совсем и у него есть друг, этот друг приходил его провожать и, кажется, плакал – так что Тихий только протягивает руку, повторяет требовательно: «Гранату», и парень покорно и даже быстро вытаскивает гранату из пояса и сует в его ладонь. А сам, кажется, ищет «лягушку» или гвоздемет, но Тихому пока не до этого: он слышит возобновившийся рев мотора с левой стороны тракта и видит, как из-за такыра выбегают пятеро и несутся в их сторону.
Тихий падает на песок, машет рукой своим людям: «Пригнуться», ползет к облюбованному камню и осторожно выглядывает. Кочевники бегут к ним, у двоих винтовки, наверное, один из них и есть стрелок. Еще у двоих чанкеры и, рагон бы их побрал, один держит гранату в руке, и наверняка, она не единственная.
Если бы у них было время, если бы хоть чуть-чуть времени, они бы справились: дать нападающим приблизиться, одновременно бросить гранаты и добить чанкерами оставшихся. Но времени нет, и сражаться с противником, вооруженным огнестрельным оружием, людей никто не учил. Так что Тихому остается только сцепить зубы и ждать, пока те пятеро окажутся поближе. Потом Тихий понимает, что расстояние между ним и его группой слишком маленькое и та вторая пятерка с легкостью перебьет их всех, воспользовавшись гранатами, так что он подымается, и, согнувшись в три погибели, несется к глиняному наносу, последышу весеннего, уже забытого наводнения. Для укрытия он не годится, но за его крошечным холмиком – такое же крошечное ущелье, достаточно глубокое, чтобы скрыть упавшего в него человека и позволить ему ползком добраться до тракта почти вплотную. Один из бегущих останавливается, чтобы выстрелить, не попадает, и Тихий, шлепаясь в облюбованную яму, злорадно думает, что в полицейской школе бандитов никогда не обучали.
Для того, чтобы выстрелить, для того, чтобы поразить цель, недостаточно нажать на курок – нужно уметь это делать, и это умение дается нелегко и не вырабатывается путем сбивания банок из-под стаута на ровной площадке тира. Тихий подбирается ближе, вытаскивает «лягушку», выдергивает чеку у гранаты и замирает.
Три, два, один. В какой-то момент в памяти всплывают бессмысленные и бестолковые слова детской считалочки о многоножке, которая никак не могла пересчитать свои ножки, внутри груди что-то сильно толкается, говоря, что вот он, этот момент, он единственный, и Тихий, поднявшись на колени, правильным, отработанным на проклинаемой и обязательной институтской «военке» движением – замах из-за плеча – кидает гранату между третьим и четвертым противником, потому что именно у третьего он видит гранату, хотя рекомендации утверждают необходимость уничтожения ближайших противников. Убойная сила «малышки» действительно убойная, обоих бойцов, хотя расстояние между ними достигает положенных двадцати футов, разносит в клочья, осколки ранят последнего пятого, но первые два только быстрее бегут вперед, потом останавливаются и стреляют по нему.
Тихий падает, откатывается в сторону, кричит: «Стреляйте! Стреляйте!», снова вскакивает, бросая активированную «лягушку». Что-то с рукодельной гранатой не так, она крутится по песку, шипит и не взрывается, нападающий просто перепрыгивает через нее и бежит к Тихому. Вернее туда, где он только что был, потому что Тихий уже скатился по дну ямы и втиснулся в узкую трещину на склоне. Бандит стреляет, песочные фонтаны, один, второй, третий, взлетают все ближе и ближе к Тихому, четвертая пуля царапает глину выше по склону, и Тихий испытывает почти ирреальную досаду и обиду на непрофессиональность противника: идиот просто стреляет наобум, куда попало, тратя дорогой боеприпас. И даже если бы видел, где именно спрятался Тихий, даже тогда мог бы попасть только случайно, потому что не умеет, не привык стрелять на ходу, по движущейся мишени. Была бы у него винтовка – в одиночку справился бы со всем отрядом.
Тихий ловит лазерной точкой лоб бегущего и нажимает курок. Тот вздрагивает и падает, раскинув руки, словно пытаясь обнять напоследок небо, второй останавливается и падает, откатившись за труп и прикрываясь им. Тихий усмехается и подпирает предплечье руки с пистолетом, упершись локтем левой в землю. Как только кочевник шевельнется, или сюда доберется следующая группа нападающих, он снова выстрелит.
У него прекрасный автоматический пистолет: скорость 1200 выстрелов в минуту, дуга меньше 4 градусов, пуля способна пробить броню в 7 дюймов на расстоянии трех фарлонгов. У него нет главного – пуль. После схватки с отрядом Ромика в обойме осталось двадцать пуль.
Одна из них достается ведущему второй пятерки. Тот нелепо взмахивает руками, роняет винтовку и падает поперек тракта, но отряд это не останавливает: видимо, кто-то из них понял, что имеет дело с одиноким стрелком, а о том, что в караване Черного не может быть много боеприпасов, нападающие отлично осведомлены. Они тоже палят на ходу, и пара пуль выбивает глину прямо над головой Тихого. Он вжимается в трещину, проклиная случайную пулю-дуру и собственное положение: он не может выстрелить, определить его местонахождение теперь не составляет труда, так что Тихий готовится к тому, чтобы пропустить третью пятерку и, скатившись по склону в ту же самую яму, открыть огонь в спины. В этот момент раздается характерное шипение «лягушки», и взрыв сносит с ног одного их напавших.
-
-
28.09.2013 в 15:02- Сейчас начнут. Врубятся, что больше прицельным огнем никого не возьмут, и начнут.
Они оба вскакивают на ноги и, промчавшись почти тридцать футов, падают за камни как раз вовремя – песок взлетает за ними несколько раз, и как раз в нужное место – в довольно просторной расщелине сидит десяток человек замыкающей группы.
- Что делать? - деловито интересуется Сиггел.
- Гранаты. Сколько?
- У меня две и вон у Врона одна, у Дика и Чена еще. Ну и «лягушки» у всех.
Тихий кивает. «Лягушка» как продукт самопального творчества обладает куда меньшей взрывной силой и поражающей мощью, чем настоящая граната, но тоже пригодится, когда противник вынужден будет подойти поближе.
- Ждем, пока выйдут, подпускаем поближе, бросаем гранаты. Все, что есть.
- А подойдут?
- Да. Куда им деваться?
Тихий оборачивается, внимательно оглядывает глиняные склоны позади людей. Если с этой стороны тоже есть стрелок, их сейчас перестреляют, как куропаток. С другой стороны – а почему этого еще не произошло?
Почти тот час же из-за склонов раздаются рев мотора и громкие проклятия. Тихий надеется, что это Рагон добрался до своих парней и вместе они напали на вторую часть засады. Он успевает удивиться тому, что кочевники не напали одновременно с обеих сторон, как с правой стороны на тракт вырываются четыре машины.
Байки, с разгонниками, с усиленными батареями, рвут песок и глину, чуть ли не заваливаясь назад, похожие на вздыбленных адских лошадей, какими их рисуют в детских книжках о вампирах и Гончих. Стрелять из такого положения не слишком удобно и малоэффективно, но впечатление производит огромное. Сиггел, Врон и Флетч вместо того, чтобы швырнуть гранаты, падают, вжимаясь в песок, и не шевелятся. Остальные следуют их примеру, и Тихий, дернув Сиггела на себя, как ватную куклу, выдирает у него из рук гранату. Выдергивает чеку и, вскочив на ноги, кидает к колесам ближайшего байка.
Вот теперь стоит упасть на песок и прикрыть руками голову. Взрыв крошечной армейской штучки поднимает кучу песка, осколков, горячих кусков металла и бывшей живой плоти: граната взорвалась точно под передними колесами машины. Байк и его водитель разлетаются на куски, ближайшая машина, изрешеченная осколками, переворачивается, кочевник дико вопит, придавленный ее тяжестью, его одежда и свернутое полотно накидки начинают гореть, но его напарникам не до него. Один из кочевников устремляется к передней группе, а второй разворачивается и направляется к людям Тихого. Винтовки у него в руках не видно, и Тихий, все еще вжимающийся в песок, понимает остро и пронзительно: он смотрит в глаза своей смерти.
У кочевников тоже есть гранаты, просто они полагают винтовки более действенным оружием. Кроме вот этого.
Время растягивается, как резина, внезапно уместив в полминуты невероятно много всего. Тихий переворачивается, змеей соскальзывает ко все еще застывшему Сиггелу, одной рукой вытаскивает из внутреннего кармана плаща Сиггела гранату, а второй сжимает, активируя собственную «лягушку», подымается, опираясь на одно колено и остро сожалея о том, что нет в руках хоть самого простенького, хоть самого старенького автомата, швыряет «лягушку». Падает, чуть не вывернув ногу, за камень, судорожно отталкивается коленом, пытаясь переместиться, дотянуть тело до нужного места, дергает чеку и бросает с другой стороны камня гранату, до последней секунды сомневаясь в том, что получится.
Байк переламывается пополам, горячая взрывная волна прижимает людей вниз. Осколки, песок, куски металла и полиуглерода засыпают их сверху, больно впиваясь в тело, обжигая открытые участки кожи, вспарывая ткань толстой, пропитанной клеем и нитроновой пропиткой, продубленной грязью одежды. Кто-то вскрикивает, Тихий шипит сквозь зубы, вытаскивая кусок металла, впившийся в запястье. Он ждет еще с полминуты, пока на голову не перестанут валиться песок и осколки. Приподымается и осторожно выглядывает из своего укрытия.
Первый и второй взрыв почти совпали по времени. «Лягушка», посланная навстречу гранате, сбила ее с траектории, и та взорвалась с другой стороны тракта. Тихий коротко, бешено смеется, потом до боли закусывает губу: он не разучился, он все еще очень многое умеет. Да!
Тихий прыгает обратно к лежащим людям, орет, требовательно протянув руку:
- Гранату!
Один из караванщиков – в угаре Тихий даже не может вспомнить, кто это, хотя черт возьми, он же прекрасно помнит имена их всех, вообще всех людей Черного – приподымается, медленно, неуверенно, растерянно оглядываясь по сторонам. Тихий кидается к нему, едва удерживаясь от того, чтобы не схватить парня за шкирку и не встряхнуть основательно – ну да, Чен! его зовут Чен, идет второй раз, но еще пацан совсем и у него есть друг, этот друг приходил его провожать и, кажется, плакал – так что Тихий только протягивает руку, повторяет требовательно: «Гранату», и парень покорно и даже быстро вытаскивает гранату из пояса и сует в его ладонь. А сам, кажется, ищет «лягушку» или гвоздемет, но Тихому пока не до этого: он слышит возобновившийся рев мотора с левой стороны тракта и видит, как из-за такыра выбегают пятеро и несутся в их сторону.
Тихий падает на песок, машет рукой своим людям: «Пригнуться», ползет к облюбованному камню и осторожно выглядывает. Кочевники бегут к ним, у двоих винтовки, наверное, один из них и есть стрелок. Еще у двоих чанкеры и, рагон бы их побрал, один держит гранату в руке, и наверняка, она не единственная.
Если бы у них было время, если бы хоть чуть-чуть времени, они бы справились: дать нападающим приблизиться, одновременно бросить гранаты и добить чанкерами оставшихся. Но времени нет, и сражаться с противником, вооруженным огнестрельным оружием, людей никто не учил. Так что Тихому остается только сцепить зубы и ждать, пока те пятеро окажутся поближе. Потом Тихий понимает, что расстояние между ним и его группой слишком маленькое и та вторая пятерка с легкостью перебьет их всех, воспользовавшись гранатами, так что он подымается, и, согнувшись в три погибели, несется к глиняному наносу, последышу весеннего, уже забытого наводнения. Для укрытия он не годится, но за его крошечным холмиком – такое же крошечное ущелье, достаточно глубокое, чтобы скрыть упавшего в него человека и позволить ему ползком добраться до тракта почти вплотную. Один из бегущих останавливается, чтобы выстрелить, не попадает, и Тихий, шлепаясь в облюбованную яму, злорадно думает, что в полицейской школе бандитов никогда не обучали.
Для того, чтобы выстрелить, для того, чтобы поразить цель, недостаточно нажать на курок – нужно уметь это делать, и это умение дается нелегко и не вырабатывается путем сбивания банок из-под стаута на ровной площадке тира. Тихий подбирается ближе, вытаскивает «лягушку», выдергивает чеку у гранаты и замирает.
Три, два, один. В какой-то момент в памяти всплывают бессмысленные и бестолковые слова детской считалочки о многоножке, которая никак не могла пересчитать свои ножки, внутри груди что-то сильно толкается, говоря, что вот он, этот момент, он единственный, и Тихий, поднявшись на колени, правильным, отработанным на проклинаемой и обязательной институтской «военке» движением – замах из-за плеча – кидает гранату между третьим и четвертым противником, потому что именно у третьего он видит гранату, хотя рекомендации утверждают необходимость уничтожения ближайших противников. Убойная сила «малышки» действительно убойная, обоих бойцов, хотя расстояние между ними достигает положенных двадцати футов, разносит в клочья, осколки ранят последнего пятого, но первые два только быстрее бегут вперед, потом останавливаются и стреляют по нему.
Тихий падает, откатывается в сторону, кричит: «Стреляйте! Стреляйте!», снова вскакивает, бросая активированную «лягушку». Что-то с рукодельной гранатой не так, она крутится по песку, шипит и не взрывается, нападающий просто перепрыгивает через нее и бежит к Тихому. Вернее туда, где он только что был, потому что Тихий уже скатился по дну ямы и втиснулся в узкую трещину на склоне. Бандит стреляет, песочные фонтаны, один, второй, третий, взлетают все ближе и ближе к Тихому, четвертая пуля царапает глину выше по склону, и Тихий испытывает почти ирреальную досаду и обиду на непрофессиональность противника: идиот просто стреляет наобум, куда попало, тратя дорогой боеприпас. И даже если бы видел, где именно спрятался Тихий, даже тогда мог бы попасть только случайно, потому что не умеет, не привык стрелять на ходу, по движущейся мишени. Была бы у него винтовка – в одиночку справился бы со всем отрядом.
Тихий ловит лазерной точкой лоб бегущего и нажимает курок. Тот вздрагивает и падает, раскинув руки, словно пытаясь обнять напоследок небо, второй останавливается и падает, откатившись за труп и прикрываясь им. Тихий усмехается и подпирает предплечье руки с пистолетом, упершись локтем левой в землю. Как только кочевник шевельнется, или сюда доберется следующая группа нападающих, он снова выстрелит.
У него прекрасный автоматический пистолет: скорость 1200 выстрелов в минуту, дуга меньше 4 градусов, пуля способна пробить броню в 7 дюймов на расстоянии трех фарлонгов. У него нет главного – пуль. После схватки с отрядом Ромика в обойме осталось двадцать пуль.
Одна из них достается ведущему второй пятерки. Тот нелепо взмахивает руками, роняет винтовку и падает поперек тракта, но отряд это не останавливает: видимо, кто-то из них понял, что имеет дело с одиноким стрелком, а о том, что в караване Черного не может быть много боеприпасов, нападающие отлично осведомлены. Они тоже палят на ходу, и пара пуль выбивает глину прямо над головой Тихого. Он вжимается в трещину, проклиная случайную пулю-дуру и собственное положение: он не может выстрелить, определить его местонахождение теперь не составляет труда, так что Тихий готовится к тому, чтобы пропустить третью пятерку и, скатившись по склону в ту же самую яму, открыть огонь в спины. В этот момент раздается характерное шипение «лягушки», и взрыв сносит с ног одного их напавших.
-
-
28.09.2013 в 15:02Тихий, воспользовавшись моментом, выглядывает из укрытия. Оставшихся в живых двоих кочевников – один раненый, второй, по его расчетам, жив-здоров – на дороге уже не видно. То ли скатились на другую сторону тракта, то ли укрылись за лежащим трупом. Скорее первое, не стоит недооценивать противника, потому что та третья пятерка боевиков, которая выбралась на тракт уже без байков, на дороге тоже не видна, а значит, и собственный опыт захвата караванов у них есть, и опыт работы с оружием тоже есть. В отличие от его ребят. Тихий, прижимаясь к земле и работая локтями и коленями, ползет ближе к тракту, когда кто-то из караванщиков подымается на ноги и бросает гранату по направлению к тому месту, где, по-видимому, укрылись нападающие. Он шипит сквозь зубы «блядь!», прекрасно понимая, что уже не успеет, ничего не сможет ни сделать, ни сказать, граната падает с другой стороны тракта, взрывается, подымая в воздух массу песка и камней. Гораздо левее, гораздо ближе к его людям, чем он ожидал, раздается выстрел, второй, третий. Стреляют сразу несколько человек и, похоже, из разного оружия, кто-то попадает, и его человек, Дик – он внезапно вспоминает имя, вздрагивает, из спины его толчком выплескивает кровь, Дик падает и застывает на месте.
Тихий ползет быстрее, между последними завалами камней перебегает, надеясь на плохую меткость стрелков. Меткость – да, плохая, но стреляют несколько, так что пуля-дура, для которой здесь нет альтернативы, успевает оцарапать ему плечо, но он уже на месте, он добрался до своих. И мысленно выругавшись, и мысленно же поблагодарив сволочь сержанта, гонявшего их до седьмого пота под проволочным заграждением, Тихий скатывается под защиту склона и выкрикивает:
- Не подыматься! Ползком за склон, держитесь расщелин!
- Но…
- Двигайтесь! – перебивает он Флетча и сам ползет за этот второй склон, который даже и не склон, просто складка рельефа. Но им нельзя здесь оставаться, их расстреляют, если они останутся на месте. Кочевники начинают стрелять почти сразу, свист пуль заставляет двоих парней перед ним остановиться и вжаться в землю. Тихий толкает их в спину, бьет по заднице, по плечу – куда попало, заставляя двигаться. Повернувшись вправо, он видит, как высоко впиваются пули в склон – ни черта кочевники не видят их, главное не подыматься и не попасть под гранату, если они у них еще есть. А они должны быть, так что Тихий торопит парней, выкрикивая и почти не слыша себя:
- Быстрей, мать вашу! Быстрей!
Там, впереди, где собралась первая группа, где остался Вуд, тоже идет бой, и он даже не видел, сколько там нападающих. Ревут двигателями и со стороны такыров, и Тихий думает, что Рагон и его люди не смогут удержать там вторую часть отряда, так что положение у них аховское, но не безнадежное. И они действительно успевают отползти, то есть покинуть свое подобие укрытия, когда взрыв гранаты накрывает их, присыпая песком и глиной. Бросавший не рассчитал и кинул гранату немного дальше, чем следовало.
Тихий успевает прикрыть голову руками и капюшоном. Осколки больно бьют по рукам, по спине, плечо тут же отзывается, и Тихий отчетливо ощущает, что плечо мокрое, а значит ранили его сильнее, чем он полагал. Но это сейчас не важно, и он, приподнявшись, толкает лежащего перед ним Флетча и повторяет:
- Двигаемся.
Флетч ранен. Тихий видит осколок, вертикально торчащий у того из спины, тянется, выдергивает его одним точным движением. Парень глухо вскрикивает, Тихий снова толкает его в бок – рана не смертельная, болезненная, но не смертельная, главное выбраться отсюда – и ползет вперед. Кто-то впереди громко ругается, Тихий с трудом узнает голос Сиггела и двигается быстрее. Потом граната взрывается позади них, и песок, глина, камни снова засыпают их с головой.
Выплюнув кровь с прикушенного языка, Тихий подымает голову, стряхивая песок, оглядывается и вновь тормошит Флетча. Им нужно уйти с прямой линии, им и так сказочно везло, но третья граната их достанет. Он шарит взглядом по глинистым склонам, по краю тракта, такому твердому и надежному здесь – их здесь накроют, как котят, просто забросают гранатами и все. Потом он видит Сиггела, который машет рукой и выглядит как-то странно, неожиданно, чертыхается про себя и, толкнув Флетча, заставляет того ползти немного в сторону. Сиггел кажется таким странным, потому что над песком видны только его голова и часть плеча, рука, поднятая в жесте, кажется чем-то отдельным. Монгрел нашел глубокую надежную трещину, и если они успеют, то будут спасены.
И они успевают, действительно успевают. Последние футы Тихий бежит, таща за собой Флетча, и прыгает в яму, когда позади раздается тот самый третий взрыв, и их вновь накрывает песком и камнем. Но они уже в безопасности, ну то есть как бы в безопасности: кочевники здесь, неизвестно сколько их, хотя и так понятно, что чертовски много, но по крайней мере, они получают передышку.
Сиггел хлопает Тихого по плечу и тот еле сдерживает крик – чертовски больно.
- Сколько их? И что делать будем?
Тихий прикидывает. Первый отряд на байках состоял из четырех человек, второй из пятерых, третий тоже из пятерых. А ведь кто-то еще воюет с первой частью каравана, и кто-то еще сражается с людьми Рагона по ту сторону гряды. Значит, нападающих не меньше тридцати, по числу каравана. Тихий обводит взглядом собравшихся: Флетч шипит, прижимаясь спиной к стене, Врон перетягивает эластичным бинтом предплечье, Курт то же самое делает с лодыжкой. Нет Дика и…
- Манга сразу подстрелили, - поясняет Сиггел, - и Вальша позже, когда вторая группа сюда добралась, Ну и Дика, когда… - и тут же без перехода спрашивает, - что делать будем?
Тихий сплевывает – снова кровь, язык распух и плохо ворочается.
- Сколько у нас винтовок?
- Три. Остальные у передних остались. Патронов двадцать штук, еще с десяток «лягушек» есть, и одна граната.
И все – звучит в голове у Тихого. То есть, совсем все: даже с учетом «наследства» Ромика у них боеприпасов было только на один бой. И уж точно не с подавляющим численным превосходством противником. А как следующий бой? Как дальнейшая война? Тихий качает головой, отодвигая бессмысленные размышления, и говорит:
- Нам надо их выманить. Гасить по-пустому они скоро прекратят и попробуют посмотреть, что от нас осталось. Сделаем так…
Келли тихо шипит, медленно оседая на пол, замирает на пару минут и прикрывает глаза. Исключительно по привычке, потому что в подземельях не видно ни черта. Конечно, фонарь у него есть, и даже не один, вот только батарейки в нем, и даже не в одном, оказались разряженными, так что все, на что имеет еще смысл надеяться – это керамическая зажигалка и куски майки или маски. Остальное: плащ, брюки, фуфайка гореть не будут – или тлеть, или дымиться.
Келли несколько раз медленно, сосредоточенно переводит дух, мысленно представляя, как он встанет, как поправит сумку, которую из-за лопнувшего ремня теперь так неудобно нести, как проведет ладонью по шершавой, холодной до дрожи стене, и двинется дальше – медленно и осторожно, нащупывая ногой пол, соблюдая равновесие и не думая о цели. Это первое, чему научил его черный дикарь со сверхцивилизованной, передовой и развращенной планеты: не думай о том, куда ты идешь – просто иди.
Ребра по-прежнему чертовски болят, и Келли подозревает, что там у него что-то совсем уж нехорошо стало. Раны, полученные в бою с Ромиком и его бандой, затянулись и даже почти не чесались. Но вот удар ножа, скользящий, едва задевший ребра, но поверх свежей, двухдневной давности раны, был очень некстати. Келли кое-как перебинтовал себя, заклеив скотчем края, но эта временная повязка давно пришла в негодность – нужно остановиться и нормально заклеить рану. Биоклей, гелевую повязку, пластыри, даже противоожоговую сыворотку, которая каким-то чудом оказалась у Автоклава, ему удалось сохранить. И поскольку эту часть поклажи он приготовил сам, под зорким наблюдением Ганта и самого «бугра», то имеет все основания полагать лекарства действующими, а пластыри не очень просроченными.
Келли прикидывает, сколько времени займет перевязка, сколько придется истратить полосок ткани, которые тоже сначала нужно оторвать, вздыхает и подымается на ноги. Нет смысла тратить время. Если он дойдет до ущелья Мангары, то сможет и перевязку сделать нормально. А если нет, то и огород городить незачем.
Келли фыркает: присказка эта, ни на что непохожая, слышана была когда-то от Тихого, и что она означает буквально, Келли так и не понял. При мысли о Тихом он сразу же вспоминает такыр, «Нону», сумасшедший, настоящий бой, о котором раньше только в учебных программах читал, усмехается, думая о себе с гордостью. Как ни крути, а он не струсил ни разу, не испугался – разве что за друга, он справился, победил противника. А значит, и сейчас сможет.
-
-
28.09.2013 в 15:03Келли внимательно прислушивается. Шансов на то, что неведомые шпионы Сталлера, или Винта, или кого там еще, рискнут без проводника и ринутся за ним в катакомбы, практически нет. Но упускать и эту мизерную возможность не хочется. Достаточно того, что по вине своей излишней, как выяснилось, доверчивости, он остался без фонарей, нагревательной плитки и, как он опасается, без еды тоже. Воду, к счастью, принес ему Гант, так что от жажды – первого убийцы пустыни, он не умрет. А если выберется отсюда, то голод ему тоже особо грозить не будет. Из ущелья до Старого Города четыре дня пути – выдержит. О том, что он потерял много крови, Келли старательно не думает. Тем более, что крови по его прикидкам вытечь сильно много не успело, так что есть все шансы выжить. Надо только идти вперед.
Келли делает следующий шаг. Ступня, почти не отрываясь, скользит по корявой глине, но в конце шага почти половина оказывается повисшей в воздухе. Сцепив зубы, Келли осторожно опускается на корточки, ощупывает впереди пол. Ладони находят старые, закругленные края обвала, и Келли удовлетворенно кивает: Гант подробно объяснил ему дорогу, так и не потребовав объяснений, хотя недоумение и даже обида были явно прописаны на добродушной физиономии монгрела, и теперь его любопытство принесло плоды. Он сумел-таки выбраться в нужное ответвление лабиринта.
Хорошо. Теперь надо добраться до противоположной стены и найти остатки террасы, рухнувшей когда-то от очередного землетрясения. Те самые, что по словам Ганта способны выдержать вес не слишком крупного человеческого тела. Вообще-то, проводник, сгинувший примерно на сороковой минуте перехода «через Альпы» и потому лишенный почетного звания Суворова, как окрестил его про себя Келли, утверждал, что остатки способны выдержать даже Ганта. Но где тот проводник, где Гант, теперь уже неизвестно, и призвать к ответу в ближайшем будущем никого не получится. Келли замечает, что внутренний монолог его изобилует красноречивыми многословными рассуждениями, а это явный признак страха.
На ощупь на противоположной стене он ничего не находит, а вспышка крохотной зажигалки не особенно проясняет дело. Можно сделать фонарь из воздуха, если ты какой-нибудь особенно одаренный житель чего-то вроде Катароны, можно сотворить светящийся шар, если ты волшебник, чего лично Келли в природе пока не наблюдал, но мало ли что на свете бывает. Можно сделать факел из подручных средств, которых, как ни грустно, тоже мало. Келли снова ловит себя на изрядном многословии и роется в карманах.
Честно говоря, он просто боится обнаружить на месте напалма, бережно хранимого в контейнере на всякий непредвиденный случай, что-нибудь неправильное, негорючее или еще что. Контейнер делает вид что он – армейская консерва больших размеров, и обычно не вызывает подозрения. Обманку эту Келли выловил в прошлом году на торжище Старой Озы и остался страшно ею доволен. Хитро сделанный наподобие термоса со специальным абсорбирующим слоем контейнер позволял спокойно таскать любые взрывчатые вещества на виду любых химических датчиков. Контейнер Келли лично проверил, получил после доклада бодрящую выволочку от Черного, и с тех пор не расставался с полезным девайсом. Правда, заменил начинку обычным напалмом: затеянная Черным масштабная система сигнализации требовала постоянного наличия горючего вещества под рукой.
Келли натягивает перчатку, аккуратно вскрывает контейнер и, мысленно поблагодарив Песчаную Деву, отковыривает кусок. Для пустыни, где экономия места есть гарантия выживания, сгущенный до студнеобразного состояния напалм гораздо выгодней, да и обращаться с ним удобней. Закрыв и загерметизировав упаковку, Келли отрывает очередной лоскут от многострадальной майки, укладывает горючий «студень» на тряпку, поджигает и быстро удаляется на пару шагов. Напалм, конечно, не взрывается, но горит страшно. Впрочем Келли это сейчас не заботит, он осматривает стены на предмет тех самых остатков террасы и ничего похожего не видит ни слева, ни справа, и когда уже готов завопить от злости и разочарования, замечает упомянутые остатки на уровне чуть выше своей головы.
Несколько секунд Келли смотрит на выступ, не шире трех ладоней, но вполне прочный, тянущийся над обрывом до противоположного его края, потом усиленно трет лицо и начинает хихикать. Не составляет никакого труда ухватиться за край выступа, подтянуться и, соблюдая известную осторожность, добраться до того края. Если, конечно, у решившегося на этот подвиг не повреждено плечо, не порезан ножом бок и недавние пулевые ранения не ограничивают его движений. Или, если бы у этого решившегося был под рукой здоровый спутник. Келли еще с пару секунд смеется и затихает с болезненным стоном. Ганта жаль, чертовски, страшно жаль. Он не видел, как тот погиб, он упорно греет душу надеждой, что здоровенный, сильный монгрел удрал, отмахался от противников, но все равно жаль, что нет с ним его заботливой и занудной наседки.
Келли вытаскивает нож, примерившись, всаживает кончик в трещину на стене и мерными ударами загоняет немного глубже. Он сделает зарубки, обычные, достаточно глубокие зарубки, чтобы можно было пару раз переставить ноги и подняться-таки до выступа. И пойдет дальше. Сначала остановится, чтобы сделать более качественную перевязку, а потом двинется дальше.
Он найдет способ добраться до Черного. Или передать информацию. Или сделать что-нибудь. Так или иначе, но он не собирается сдаваться.
Когда прогуливающегося по площади Келли внезапно облапил и попытался прижать к груди коренастый, покрытый оспинами монгрел, он еще не догадывался, с чем столкнулся. Он не успел узнать «пришельца» – хотя вроде бы и видел его в Старом Городе. Лишь успел удивиться неожиданно бурной встрече, успел отметить удивление и тревогу на лице Ганта, как обычно сопровождающего своего подопечного, но ни отвести удар, ни отклониться толком не успел. Спасла его, как ни странно, именно повязка: нож натолкнулся на плотные эластичные бинты, которые Келли по настоянию того же Ганта все еще таскал в качестве своеобразного бандажа, отклонился от цели, и вместо того, чтобы пробить печень, скользнул по касательной, вспарывая бинты, кожу и верхние мышцы. Ощутив неострую, режущую боль, Келли попытался отстраниться, но «знакомец» неожиданно обхватил его за шею и притянул к себе, словно для поцелуя. Келли почувствовал мазок сухих сжатых губ на своей щеке, почувствовал горячую жидкость, текущую по боку и с удивлением понял, что его убивают. Это была верная, но такая странная мысль, что кроме недоумения – кому он нужен здесь, сейчас, раненый? – она не вызвала даже страха. Вместо того, чтобы пытаться вырваться, Келли протянул руку вниз, вцепился в пах прижимающегося к нему монгрела и резко дернул.
Убийца взвыл, в свою очередь пытаясь отодвинуться, и сгорбился от боли. В следующую минуту Келли зажал рану вместе с ножом правой рукой, а левой ударил убийцу в солнечное сплетение. Не попал, да и удар вышел слабым, но Гант, наконец-то понявший, что отнюдь не встречу старых любовников наблюдает, в два шага настиг убийцу и нанес сокрушительный удар тому по голове.
Тот без звука рухнул на песок, Келли, морщась, опустился на корточки – боль уже давала себя знать – и взмахнул рукой.
- Гант, нет! Надо узнать, от кого он.
В глазах защипало так сильно, словно песку кто насыпал: удивительно обидным, бессмысленным показалось умереть сейчас, здесь, совершенно бесполезным образом, потом перед глазами все поплыло и очнулся он уже только в своем «лазарете».
- Везет тебе в драке, парень, - покачал головой Автоклав, наблюдая, как дружку Черного накладывают новую повязку. Рана действительно была не слишком серьезной и у нормального здорового человека затянулась бы меньше чем за пару дней. Парню чертовски повезло или убийце чертовски не повезло, потому что имей тот дело с этим самым нормальным здоровым человеком без плотной повязки на груди и ребрах, лежал бы здесь не вновь раненый ослабленный помощник Черного, а вполне себе труп. Автоклав вновь мысленно взвешивает ценность поддержки Черного и угрозу со стороны явно сильного и не брезгующего никакими методами противника, и мысленно же вздыхает. Возможно, если бы он был один или хотя бы только с семьей, он и бросил бы сомнительное дело защиты пустыни. Но у него за плечами было целое поселение, полсотни людей, которыми он управлял, порой безжалостно и жестоко, но за которых привык отвечать и о которых привык заботиться, так что выбора на самом деле у него нет.
- Зато в любви не везет!
Келли усмехается, вполне бодро и зло, ждет пока «доктор» Шеен не закончит перевязку и не выйдет из комнатушки. Усмешка тут же сползает с его лица, и он деловито спрашивает:
- Что удалось узнать?
-
-
28.09.2013 в 15:04- Да ни хрена. Пришли, предложили, не смог отказаться. Имя не называли, а типа указали еще в Городе.
Келли презрительно фыркает:
- Ага. И он ждал два месяца, чтобы потом следом за караваном топать.
Об отбытии которого все знали. А вот о ранении и месторасположении Келли могли узнать только от купцов из абр, ходивших до Реки за этот месяц. И то не сразу, а только за последние две недели. Потому что первые две Келли лежал, не вставая, и Автоклав его от чужих глаз берег. Как в воду глядел.
- Ты его знаешь?
Келли пытается вспомнить, где и когда он видел своего убийцу. Лицо знакомое, совершенно точно, но где они пересекались, действительно ли в Старом Городе, и важно ли это обстоятельство – воспризвести не получается. Он с тоской вспоминает основы психологии, на курс которой он записывался исключительно потому, что предмет читался перед логистикой и можно было дополнительно подготовиться к зачету – кто там будет проверять активность студента на дополнительных занятиях? – в голове крутится незабвенный Фрейд, как основоположник всего и вся, и комплексная гештальт-терапия, от которой осталось только название. Не очень обнадеживающе.
- Да. В смысле видел. Но где и когда – не помню.
Келли садится на край лежака, прислушиваясь к ощущениям: особой боли или неудобства он не испытывает – рану зашили, заклеили и бинты приладили. А добрый доктор бармалей даже вколол что-то обезболивающее. Келли мысленно вздыхает, представляя во сколько ему обошлось бы «лечение» при обычных обстоятельствах, и подозрение, что Автоклав задолжал Черному гораздо больше добрых торговых отношений и боевого орудия, только крепнет.
- Но посмотреть поближе и повнимательней очень хочется.
Автоклав кивает:
- Давай. Я велел своим морду его пока не трогать.
С методами «работы» или принудительного приобщения к давно известной истине, что с ближними надо делиться информацией, Келли знаком довольно близко. С обоих сторон. Так что вид мужчины, висящего на вывернутых назад руках, его не смущает. Лицо парни действительно не трогали.
Келли подходит поближе. В нос ударяет запах пота, крови и мочи, киллер подымает голову, криво усмехаясь при виде жертвы.
- Что, милок, не побрезговал придти посмотреть?
Келли не обращает внимания, сосредоточенно, долго рассматривает то лицо,то полуголый торс монгрела, не столько пытаясь найти знакомые черты, сколько прислушиваясь к самому себе. Невозможность вспомнить этого человека раздражает. Дергает внутри что-то болезненное, заставляет отвернуться и попытаться выбить правду из него, ударить, и Келли отступает. Он знает этого человека, и с ним связано что-то дурное, что-то, что он отказывается вспоминать.
- А сколько тебе дали за меня?
- С головой хватит, - насмешливо усмехается монгрел и сплевывает кровь.
- Это как – утонуть что ли? - Келли не к месту вспоминает, как на тех самых дополнительных занятиях упоминалось, что для того, чтобы понять, что человек чувствует, надо смотреть не только на лицо, но и на руки. Но вот беда: руки монгрела скручены нейлоновым канатом и почти не видны.
- Тебе и не снилось, топляк, – убийца снова сплевывает набежавшую в рот кровь, - для таких как ты и десять кредитов – куча денег, крысюк драный.
Куча денег – сильное выражение, и с головой выдает жителя Цереса или Старого Города. Но в Цересе худо-бедно, а проводят профилактические компании, так что жители 9-го района, надышавшись противоалергенных средств, распыляемых прямо в воздухе, или наглотавшись специально обрабатываемой раз в месяц водички, от эпидемий застрахованы и редко болеют кожными болезнями. А лицо убийцы покрыто старыми и свежими оспинами, которые остаются после лишая. Значит, все-таки Старый Город. Куча денег там имеет меньшее значение, чем в Цересе, но большее, чем в пустыне.
- А тебе, значит, пообещали больше, - Келли пытается сходу вспомнить контрабандистов и людей из Нил Дартс, с которыми имел дело тогда, пять лет назад, когда прибыл на Амой. Он так спешил исчезнуть, что перестал быть законопослушным туристом уже на вторые сутки: полдня он потратил на поиск нужного почтового адреса, а еще полдня ожидал специалиста.
Специалист, правда, сразу предупредил его, что избавление от чипа не является гарантией сохранения инкогнито. Келли, покивав с видом прожженного знатока, отправился в Церес, где по предварительной договоренности его ждали знакомые знакомых по контрабанде, готовые за определенную плату предоставить жилье и относительную безопасность новоявленному гражданину 9-го района. Когда он добрался до места и нашел знакомых знакомых, гарантии, обеспеченные деньгами и договоренностями, закончились. В Цересе существовала своя полиция, по непонятным причинам плохо относящаяся к топлякам, или к некоторым из них, и Келли оказался примерно в тех же застенках, которых пытался избежать, сбежав на Амой.
Что именно хотели от него заказчики ареста или хозяева цересской полиции, о которых он узнал значительно позже, осталось неизвестным. Воспользовавшись результатом плохо проведенного обыска, Келли устроил фейерверк в кабинете допроса и сумел сбежать от местных копов-бандитов, не привыкших к таким проворным арестантам. А дальше выхода уже не было: или сдаваться какой-либо версии СБ, или направиться в Старый Город – место не только для инопланетян, но и для большинства амойцев легендарное и практически несуществующее.
Сколько и как он провел там времени, Келли вспоминать не любит. Иногда ему кажется, что настоящая его жизнь началась только тогда, когда он попал в пустыню, в свой первый караван. А до этого шла следом крысы не для каждого любопытного.
А значит, незнакомый монгрел родом откуда-то из этого пятилетнего прошлого. Есть что-то такое в его поведении, в его голосе, намекающее на личное.
- Тебе и не снилось, - повторяет монгрел, скаля зубы. Зубы не все, усмешка выходит щербатая и оттого какая-то недоделанная. Келли подходит к нему вплотную, говорит с тем же интимным намеком, который ему чудится в голосе пленника.
- Мы что, трахались? Тебе понравилось?
На миг глаза пленника расширяются, что-то вроде страха или испуга появляется на лице и стирается похабным подмигиванием:
- Это тебе понравилось, сучка. Ты та-ак стонал, так подмахивал. Любо-дорого смотреть.
- Ага, - Келли слышит, как Гант за его спиной угрожающе шевелится, но не обращает внимания. То, что он не любит вспоминать о той части своей жизни, не означает, что он не помнит о ней.
- Вряд ли Винт до сих пор в обиде за то, что я свалил от него, - а хорошо, что пленник висит в таком неудобном положении: можно смотреть ему прямо в лицо так близко, что видно как пульсируют зрачки, когда он произносит имя босса, как проскальзывает презрение в ухмылке, - так что заказал меня кто-то другой. А ты повелся, как покорная овечка.
- Да пошел ты, - сплевывает монгрел. Келли удовлетворенно улыбается. Вряд ли рядовой киллер Винта знает имя заказчика. Если берешь заказы в клановых разборках, надо проявлять недюжинную хитрость при, так сказать, оформлении, и Винт прекрасно с этим справлялся. А вот зачем кому-то понадобился именно он, Келли, и в каком качестве…
Задумавшись, Келли молчит несколько минут, пока один из подручных Автоклава не спрашивает:
- Так что с ним делать?
Келли с тем же задумчивым видом смотрит на говорящего, пожимает плечами.
- Не знаю. Спросите у босса. Мне он больше не нужен, - и покидает пыточную конуру, стараясь не слышать и не думать о том, что сделают с пленником, который ему больше не нужен.
Цирка здесь нет, медицинской мастерской по разборке на органы тоже. Келли надеется, что до публичной казни с выкорчевываньем нежных частей тела не дойдет. Вроде бы Автоклав такого рода развлечения не уважает.
Вечером «бугор» сам заходит к гостю на огонек. Особо странного в этом ничего нет, он и раньше баловал Келли визитами, но после сегодняшних событий цель посещений наверняка другая.
Автоклав усаживается на широкую низкую скамеечку, которую здесь держат специально для него, молчит несколько минут. Келли тоже молчит: беседовать по-пустому как-то не с руки, так что молчание заменяет им дань вежливости. Когда дань оплачена, Автоклав вздыхает, кладет ладони на бедра и говорит:
- Тебе надо уходить.
Келли молчит. Автоклав прав: раны, если не считать сегодняшнюю, практически зажили, передвигается он уже почти свободно. Конечно, ни о каком переходе через пустыню речь идти не может, но добраться до Старого Города или даже Цереса не составит большого труда. А как гость он становится опасным: дело даже не в том, что при следующем покушении, если таковое будет, погибнет кто-то из «мирного населения», а в том, что Автоклав, кажется, больше не может выполнять свои обязательства перед Черным.
-
-
28.09.2013 в 15:04- Хрен тебя знает, парень, зачем за тобой гоняются. Но лучше если ты исчезнешь так, чтобы вообще никто ничего не знал.
Келли опять молчит. Вряд ли имя Винта что-то сказало Автоклаву, но как видно сообразил пустынный босс, что история с запашком и тянется издалека, и что ему, «бугру» крупного пустынного поселения, не с руки лезть в это давнее и дурно пахнущее дело. И если связано все это не только с гостем, но с самим Черным, то тем более надо убрать его помощника с глаз долой и как можно быстрее. Соображения такого рода Келли понимает. Единственное, что его беспокоит: не покажется ли Автоклаву радикальное решение более удачным.
- Подземкой можно добраться аж до Четырех Оползней. А там до Старого Города всего ничего.
Келли удивленно поднимает брови. Четыре Оползня – нечто вроде небольшого ущелья, где после каких-то доисторических геологических изысканий на каменисто-глинистых склонах остались следы схода искусственной лавы. Блестящие, как полированные, потоки, причудливо изогнутые и образующие на дне ущелья подобие зеркально-блестящего озерца, выглядят удивительно живописно и могли бы привлечь туристов, если бы они там были. От этого привлекательного, но не пользующегося популярностью места до Города не больше десяти лиг. И район неплохой: Марципан держит Курт, а он – союзник Варма.
А вот о том, что подземными катакомбами с Серого Колодца можно добраться почти до Города, Келли слышит впервые.
- До выхода у старой лежки – подземкой. А там до Оползней и двух лиг нету.
- Ага, - кивает Келли. Собственно, предложение звучит так, что отказаться от него нет возможности и, судя по неопределенно-недовольному лицу «бугра», отсутствие выбора ему самому не нравится.
- Воды, еды, кредитов мы тебе соберем. Фонари, плитку, оружие и «кошки» – само собой, кислород тоже возьмешь на всякий случай, - заметив недоуменное выражение лица Келли Автоклав только хмурится сильнее, – на всякий случай. Это подземка. Пойдешь через Мангары, там самый спокойный путь, Гант его как пять пальцев знает, не заблудитесь. А на всякий случай до полосатой пещеры еще человека дам.
Автоклав решительно хлопает себя по бедру и встает.
- Так что давай, собирайся.
- Ага, - покорно соглашается Келли и начинает собираться.
Выглядит это несколько загадочно: Келли кружит по своей конурке, вытаскивает и складывает обратно упаковки бинтов, фильтров и туб с лекарствами, которыми его усердно пичкали больше месяца, напевает под нос, опрокидывает табуретку, дергает зачем-то подвешенное на выходе одеяло, а когда оно едва не сваливается, продолжает кружить, дергая теперь уже себя то за нос, то за ухо.
Автоклав говорит правильные, здравые слова. Он заботится о населении своего поселка и поэтому старается убрать из поселения человека, несущего потенциальную угрозу. Автоклав выполняет обязательства и договоренности с Черным и старается обеспечить его помощнику безопасность, даже когда попросту выгоняет его из поселка. Все это совершенно правильно и характеризует «бугра» с самой лучшей стороны. Чего не понимает Келли, так это почему Автоклав так забеспокоился из-за покушения на своего гостя. То есть, причина для беспокойства есть, и еще какая, но почему беспокойство такое больше? Жителям пустыни мало свойственна привычка предусматривать самый паршивый вариант, если этот вариант связан с человечески фактором, а не со стихиями или с армией, которая по здешним масштабам все равно что стихия. Так в чем же дело?
Келли приходит к выводу, что Автоклав чего-то не договаривает. И раз уж не удосужился сказать о своих подозрениях помощнику Черного после покушения, особенно после покушения, то теперь уже не скажет и Песчаной Деве.
Неладно что-то в датском королевстве.
Через четыре часа они: Келли, Гант, и новоиспеченный проводник по имени Майорик бодро спустились через подземный склад общественного «караван-сарая» в выкопанный подземный лаз. И Келли, мысленно рассуждая о паршивых вариантах и их вероятностях, не предполагает, что самый поганый из них ждет его буквально через пару часов.
Это выяснится некоторое время спустя. Когда неожиданно садится батарея фонаря Келли, а следом гаснет фонарь Ганта, и они вынуждены передвигаться чуть ли не на ощупь, ориентируясь на слабый огонек осветительного прибора Майорика – так как решили поберечь последнюю рабочую батарейку. Когда на первой остановке, где начинаются настоящие, оставшиеся от геологических изысканий подземные коридоры – добротные, выкопанные землеройными машинами, с прочными запеченными стенками – выясняется, что из шести разнокалиберных батарей четыре разряжены, и охваченный подозрениями Келли пробует активировать все подряд из оборудования и выясняет, что эти две батарейки – весь энергетический запас, который у них есть. Когда Гант потрошит аптечку, пытаясь узнать что именно из таких необходимых его подопечному лекарств действительно здесь есть, а Майорик прогоняет пробы воды через фильтр, чтобы убедиться, что хотя бы в воде ничего нет. И оба судорожно пытаются вспомнить, кто и когда приносил воду и еду. Когда проводник предлагает возвращаться, а Келли решает двигаться вперед, а через минуту решать уже нечего, потому что на их стоянку врываются четверо и Майорик гибнет, продырявленный чанкером в первую же минуту. Когда Келли простреливает плечо убийцы из гвоздемета, и с трудом увернувшись от удара шокером получает удар ножом от третьего нападающего – тот самый, по касательной, едва задевший ребра, но так некстати – а Гант тяжеленным ударом кулака просто сбивает с ног второго бандита и, кажется, сворачивает ему шею. Когда Келли падает под ноги четвертого, успев отметить, что нападающих в лицо не знает, а значит это все-таки пришлые люди и скорее всего попросту следили за ними, и Автоклав не имеет отношения к нападению. Когда снизу бьет ножом в печень, попадает и падающее тело прикрывает его от удара третьего. Когда вскакивает и видит, как Гант пробивает ножом грудную клетку своего противника и думает, что они справились, но тут из коридора доносятся звуки шагов, и Гант, швырнув ему рюкзак, кричит: «Беги, я их задержу». И Келли делает к нему шаг, пытаясь объяснить, что он его не оставит, но Гант толкает его в плечо к коридору и повторяет: «Беги, я справлюсь», и Келли бежит, надеясь, что Гант сумеет не столько задержать нападающих, сколько запутать, потому что в отличие от него, Гант знает катакомбы и пещеры как свои пять пальцев и сможет удрать там, где Келли останется только сдаться.
Но глядя на догорающую лужицу напалма с другой стороны провала Келли изменяет мнение: все-таки это не самый поганый вариант. Он жив, может двигаться, знает куда двигаться, вода и кислород есть, оружие есть, цель тоже есть. Что еще нужно?
Глядя на ринг, Ясон вспоминает слова Рауля о том, что он, Ясон, отдает предпочтение действиям в ущерб руководству, тем самым унижая себя и ставя под удар и свою карьеру, и свою репутацию. Ясон склонен согласиться с мнением друга, но только частично: непосредственное участие в событиях действительно является для него соблазном, но рисковать всей операцией, рисковать делом, Ясон никогда не будет.
Но существуют задачи, выполнять которые необходимо лично.
Хо Син, приведший уважаемого гостя в зал соревнований, тенью замер за спиной блонди: сзади и слева, чтобы можно было тут же приблизиться, изъяви высокий гость такое желание. Вряд ли многоопытный и молчаливый, как старинная статуэтка Будды, младший партнер семьи Чен знает, кого именно он сопровождает, но в том, что это лицо важное и наделенное властью, не сомневается. А большего младшему партнеру уважаемой и необыкновенно многочисленной семьи Чен знать пока не положено.
Ринг, расположенный внизу, практически не виден: по замыслу устроителей непосредственное наблюдение за происходящим на арене стоит дополнительной оплаты, поэтому арена доступна обзору только с ближайших пяти рядов, а остальные зрители довольствуются изображениями на мониторах. Для Ясона, прибывшего в клуб ради встречи с представителем упомянутого семейства, зрелище интереса не представляет: монитор исполняет роль шумового заграждения, интерфейс – целевого. Ясон как всякий гость клуба даже делает ставку.
Встреча не занимает много времени. Старший партнер семьи Чен немногословен и деловит, Ясон испытывает некоторое удовлетворение от краткости и информационной насыщенности беседы и, когда собеседник удаляется, задерживается еще на несколько минут, дабы не привлекать случайного внимания. Осторожность кажется излишней: накал борьбы внизу достиг апогея, зрители вокруг кричат, экспрессивно жестикулируют, выше на два уровня от места Ясона двое зрителей сцепились в драке. Судя по нарастающему шуму, внизу тоже начинается драка, и охрана клуба, соблюдая «права» зрителей, не спешит вмешиваться.
Почему-то именно в этом момент Ясон вспоминает слова Юпитер: «Хочешь быть богом, сын мой?» Проект колонизации Земли Райса Оливера утвержден больше года назад, договоренность с «Тайгой» достигнута, решение использовать в качестве первоначального населения монгрелов одобрена Синдикатом, многоэтапная операция по подготовке к переселению начата восемь месяцев назад. Почему именно сейчас, когда в проекте корректируются только отдельные детали, Юпитер сформулировала мотив Ясона именно таким образом? Он хочет стать богом, хозяином будущего мира?
Возможно. Основать новое общество, отличное от Амой, отличное от Федерации, создать новую инфраструктуру, наладить экономику нового мира, выстроить дипломатические отношения с совершенно иных позиций – реализовать свои идеи, свой опыт и знания в совершенно иных условиях. Означает ли это быть повелителем нового мира? В этом новом мире он будет представителем верховной власти, так же, как и на Амой, но в отличие от родины на той новой земле он будет высшей законодательной и исполнительной властью. Означает ли это быть богом этой земли? Наверное, в той форме, в какой Юпитер представляет это возможным для своих сыновей.
-
-
28.09.2013 в 15:05- Хрен тебя знает, парень, зачем за тобой гоняются. Но лучше если ты исчезнешь так, чтобы вообще никто ничего не знал.
Келли опять молчит. Вряд ли имя Винта что-то сказало Автоклаву, но как видно сообразил пустынный босс, что история с запашком и тянется издалека, и что ему, «бугру» крупного пустынного поселения, не с руки лезть в это давнее и дурно пахнущее дело. И если связано все это не только с гостем, но с самим Черным, то тем более надо убрать его помощника с глаз долой и как можно быстрее. Соображения такого рода Келли понимает. Единственное, что его беспокоит: не покажется ли Автоклаву радикальное решение более удачным.
- Подземкой можно добраться аж до Четырех Оползней. А там до Старого Города всего ничего.
Келли удивленно поднимает брови. Четыре Оползня – нечто вроде небольшого ущелья, где после каких-то доисторических геологических изысканий на каменисто-глинистых склонах остались следы схода искусственной лавы. Блестящие, как полированные, потоки, причудливо изогнутые и образующие на дне ущелья подобие зеркально-блестящего озерца, выглядят удивительно живописно и могли бы привлечь туристов, если бы они там были. От этого привлекательного, но не пользующегося популярностью места до Города не больше десяти лиг. И район неплохой: Марципан держит Курт, а он – союзник Варма.
А вот о том, что подземными катакомбами с Серого Колодца можно добраться почти до Города, Келли слышит впервые.
- До выхода у старой лежки – подземкой. А там до Оползней и двух лиг нету.
- Ага, - кивает Келли. Собственно, предложение звучит так, что отказаться от него нет возможности и, судя по неопределенно-недовольному лицу «бугра», отсутствие выбора ему самому не нравится.
- Воды, еды, кредитов мы тебе соберем. Фонари, плитку, оружие и «кошки» – само собой, кислород тоже возьмешь на всякий случай, - заметив недоуменное выражение лица Келли Автоклав только хмурится сильнее, – на всякий случай. Это подземка. Пойдешь через Мангары, там самый спокойный путь, Гант его как пять пальцев знает, не заблудитесь. А на всякий случай до полосатой пещеры еще человека дам.
Автоклав решительно хлопает себя по бедру и встает.
- Так что давай, собирайся.
- Ага, - покорно соглашается Келли и начинает собираться.
Выглядит это несколько загадочно: Келли кружит по своей конурке, вытаскивает и складывает обратно упаковки бинтов, фильтров и туб с лекарствами, которыми его усердно пичкали больше месяца, напевает под нос, опрокидывает табуретку, дергает зачем-то подвешенное на выходе одеяло, а когда оно едва не сваливается, продолжает кружить, дергая теперь уже себя то за нос, то за ухо.
Автоклав говорит правильные, здравые слова. Он заботится о населении своего поселка и поэтому старается убрать из поселения человека, несущего потенциальную угрозу. Автоклав выполняет обязательства и договоренности с Черным и старается обеспечить его помощнику безопасность, даже когда попросту выгоняет его из поселка. Все это совершенно правильно и характеризует «бугра» с самой лучшей стороны. Чего не понимает Келли, так это почему Автоклав так забеспокоился из-за покушения на своего гостя. То есть, причина для беспокойства есть, и еще какая, но почему беспокойство такое больше? Жителям пустыни мало свойственна привычка предусматривать самый паршивый вариант, если этот вариант связан с человечески фактором, а не со стихиями или с армией, которая по здешним масштабам все равно что стихия. Так в чем же дело?
Келли приходит к выводу, что Автоклав чего-то не договаривает. И раз уж не удосужился сказать о своих подозрениях помощнику Черного после покушения, особенно после покушения, то теперь уже не скажет и Песчаной Деве.
Неладно что-то в датском королевстве.
Через четыре часа они: Келли, Гант, и новоиспеченный проводник по имени Майорик бодро спустились через подземный склад общественного «караван-сарая» в выкопанный подземный лаз. И Келли, мысленно рассуждая о паршивых вариантах и их вероятностях, не предполагает, что самый поганый из них ждет его буквально через пару часов.
Это выяснится некоторое время спустя. Когда неожиданно садится батарея фонаря Келли, а следом гаснет фонарь Ганта, и они вынуждены передвигаться чуть ли не на ощупь, ориентируясь на слабый огонек осветительного прибора Майорика – так как решили поберечь последнюю рабочую батарейку. Когда на первой остановке, где начинаются настоящие, оставшиеся от геологических изысканий подземные коридоры – добротные, выкопанные землеройными машинами, с прочными запеченными стенками – выясняется, что из шести разнокалиберных батарей четыре разряжены, и охваченный подозрениями Келли пробует активировать все подряд из оборудования и выясняет, что эти две батарейки – весь энергетический запас, который у них есть. Когда Гант потрошит аптечку, пытаясь узнать что именно из таких необходимых его подопечному лекарств действительно здесь есть, а Майорик прогоняет пробы воды через фильтр, чтобы убедиться, что хотя бы в воде ничего нет. И оба судорожно пытаются вспомнить, кто и когда приносил воду и еду. Когда проводник предлагает возвращаться, а Келли решает двигаться вперед, а через минуту решать уже нечего, потому что на их стоянку врываются четверо и Майорик гибнет, продырявленный чанкером в первую же минуту. Когда Келли простреливает плечо убийцы из гвоздемета, и с трудом увернувшись от удара шокером получает удар ножом от третьего нападающего – тот самый, по касательной, едва задевший ребра, но так некстати – а Гант тяжеленным ударом кулака просто сбивает с ног второго бандита и, кажется, сворачивает ему шею. Когда Келли падает под ноги четвертого, успев отметить, что нападающих в лицо не знает, а значит это все-таки пришлые люди и скорее всего попросту следили за ними, и Автоклав не имеет отношения к нападению. Когда снизу бьет ножом в печень, попадает и падающее тело прикрывает его от удара третьего. Когда вскакивает и видит, как Гант пробивает ножом грудную клетку своего противника и думает, что они справились, но тут из коридора доносятся звуки шагов, и Гант, швырнув ему рюкзак, кричит: «Беги, я их задержу». И Келли делает к нему шаг, пытаясь объяснить, что он его не оставит, но Гант толкает его в плечо к коридору и повторяет: «Беги, я справлюсь», и Келли бежит, надеясь, что Гант сумеет не столько задержать нападающих, сколько запутать, потому что в отличие от него, Гант знает катакомбы и пещеры как свои пять пальцев и сможет удрать там, где Келли останется только сдаться.
Но глядя на догорающую лужицу напалма с другой стороны провала Келли изменяет мнение: все-таки это не самый поганый вариант. Он жив, может двигаться, знает куда двигаться, вода и кислород есть, оружие есть, цель тоже есть. Что еще нужно?
Глядя на ринг, Ясон вспоминает слова Рауля о том, что он, Ясон, отдает предпочтение действиям в ущерб руководству, тем самым унижая себя и ставя под удар и свою карьеру, и свою репутацию. Ясон склонен согласиться с мнением друга, но только частично: непосредственное участие в событиях действительно является для него соблазном, но рисковать всей операцией, рисковать делом, Ясон никогда не будет.
Но существуют задачи, выполнять которые необходимо лично.
Хо Син, приведший уважаемого гостя в зал соревнований, тенью замер за спиной блонди: сзади и слева, чтобы можно было тут же приблизиться, изъяви высокий гость такое желание. Вряд ли многоопытный и молчаливый, как старинная статуэтка Будды, младший партнер семьи Чен знает, кого именно он сопровождает, но в том, что это лицо важное и наделенное властью, не сомневается. А большего младшему партнеру уважаемой и необыкновенно многочисленной семьи Чен знать пока не положено.
Ринг, расположенный внизу, практически не виден: по замыслу устроителей непосредственное наблюдение за происходящим на арене стоит дополнительной оплаты, поэтому арена доступна обзору только с ближайших пяти рядов, а остальные зрители довольствуются изображениями на мониторах. Для Ясона, прибывшего в клуб ради встречи с представителем упомянутого семейства, зрелище интереса не представляет: монитор исполняет роль шумового заграждения, интерфейс – целевого. Ясон как всякий гость клуба даже делает ставку.
Встреча не занимает много времени. Старший партнер семьи Чен немногословен и деловит, Ясон испытывает некоторое удовлетворение от краткости и информационной насыщенности беседы и, когда собеседник удаляется, задерживается еще на несколько минут, дабы не привлекать случайного внимания. Осторожность кажется излишней: накал борьбы внизу достиг апогея, зрители вокруг кричат, экспрессивно жестикулируют, выше на два уровня от места Ясона двое зрителей сцепились в драке. Судя по нарастающему шуму, внизу тоже начинается драка, и охрана клуба, соблюдая «права» зрителей, не спешит вмешиваться.
Почему-то именно в этом момент Ясон вспоминает слова Юпитер: «Хочешь быть богом, сын мой?» Проект колонизации Земли Райса Оливера утвержден больше года назад, договоренность с «Тайгой» достигнута, решение использовать в качестве первоначального населения монгрелов одобрена Синдикатом, многоэтапная операция по подготовке к переселению начата восемь месяцев назад. Почему именно сейчас, когда в проекте корректируются только отдельные детали, Юпитер сформулировала мотив Ясона именно таким образом? Он хочет стать богом, хозяином будущего мира?
Возможно. Основать новое общество, отличное от Амой, отличное от Федерации, создать новую инфраструктуру, наладить экономику нового мира, выстроить дипломатические отношения с совершенно иных позиций – реализовать свои идеи, свой опыт и знания в совершенно иных условиях. Означает ли это быть повелителем нового мира? В этом новом мире он будет представителем верховной власти, так же, как и на Амой, но в отличие от родины на той новой земле он будет высшей законодательной и исполнительной властью. Означает ли это быть богом этой земли? Наверное, в той форме, в какой Юпитер представляет это возможным для своих сыновей.
-
-
28.09.2013 в 15:08Но в словах Юпитер тоже содержится правда: возможность быть высшим решающим лицом привлекает его. Именно поэтому Ясон настаивал и настаивает на своей кандидатуре. Вся его деятельность, жизнь всей колонии будет направлена на процветание и благо Амой, на служение Юпитер, но польза, которую он принесет своей родине, будет обеспечена его собственными, самостоятельными решениями. И это – та форма независимости, которую может достигнуть сын Юпитер.
Но Ясон был бы нечестен сам с собой, если бы не признавал, что у этого решения есть еще два мотива. Первый: пятилетней давности размышления об ущербности, нежизнеспособности расы элиты, такой совершенной и сильной по сравнению с людьми, но безнадежно уступающей людям по силе желания жить. Парадокс, но для элиты сила обернулась поражением, лишила их желаний, а для людей слабость оставалась и остается причиной для движения вперед, точкой, от которой они отталкиваются, чтобы выжить. Спустя пять лет размышления трансформировались в желание найти такую точку и для своей расы.
Второй мотив связан с людьми, которых он видел в пустыне: жестокими, злыми, веселыми, никогда не сдающимися, людьми, больше всего на свете жаждущими жизни и сражающимися за нее. И с тем одним человеком, чью преданность и отвагу он все еще не сумел вознаградить.
Снизу от ринга подымается грохот и звучат крики, свидетельствующие об окончании схватки. Ясон выжидает пару минут, чтобы дать иссякнуть бурному выражению эмоций, и поднимается, чтобы выйти, не ожидая, когда бушующая толпа хлынет из зала. Прямо перед ним в коридор между ложами успевает пройти человек. Ясон отмечает какую-то неправильность, неестественность в том, как этот человек двигает левой рукой. Потом он замечает отблеск пластика на кисти руки, мимолетно удивляется: механические протезы используются крайне редко, по-видимому, это результат неудачной операции, который турист надеется исправить на Амой. Ясон не торопясь направляется к боковому выходу. Младший партнер тенью следует за ним.
Черный чувствует, что не успевает. Вчера, переждав бурю, скорее просто порывы сильного ветра, чем бурю, он решил выбираться на тракт не по прямой, а отклониться сильнее к западу, чтобы встретить караван на дороге. Пока нет сильного ветра, по песку идти можно почти с такой же скоростью, как и по тракту, а значит, он должен выиграть по времени. И к ночи эти расчеты все еще казались Черному верными.
Утром все стало по-другому. Нагрев консервы, он сам с удивлением отмечает, что ест необыкновенно быстро, что надел нательный пояс сразу же, как проснулся, и автоматически распределил поклажу, словно собрался идти немедленно, не ожидая еды. Даже сигарету, редкое удовольствие, он выкурил торопливо и без наслаждения. Что-то изменилось за ночь, к какому-то выводу он пришел, и сам не знает, к какому. Но это ощущение – не успевает, опасность, надо быстрее – гонит его вперед.
Черный решает обойтись без десяти-пятнадцатиминутной послеобеденной паузы, которую позволял себе и своим людям в караване – спокойное время, когда мысленно измеряешь пройденный путь и путь, который собираешься пройти. Пятнадцать минут редко что решают, когда дело касается долгого пути, но необыкновенно ценны, потому что позволяют тебе чувствовать путь, а не долг, движение, а не тяжелый груз. Но сейчас, так далеко от тракта, от своих людей, эти пятнадцать минут кажутся неизмеримой потерей.
Черный быстро собирается, поудобнее располагает сумки и двигается, еще сильнее отклоняясь на запад. Он думает, что караван тоже торопится, и что если бы он был тем загадочным игроком, и была бы у него такая фантастическая связь и осведомленность обо всех пустынных делах, то он не преминул бы напасть на караван без вожака, в надежде разгромить его или хотя бы нанести существенный ущерб. И что если Тихий это понял, а Черный думает, что понял, то он поторопит караван, и на торжище Белой Базы не задержится. А значит, ему тоже нужно торопиться.
В какой-то момент это ощущение становится настолько сильным, что Черный, и так идущий куда более быстрым темпом, чем принято идти большие расстояния, срывается на бег, не замечая, что делает. Слежавшийся, почти не растревоженный ветром песок пружинит под ногами, глиняные проплешины глухо отвечают его шагам, и он несется вниз по склону, не замечая своего груза, не испытывая усталости. И только достигнув дна низины между двумя такырами, почти заставляет себя перейти на шаг. Он не сможет долго сохранять такой темп, только зря силы истратит. Так что он просто быстро идет, очень быстро идет, до следующего пологого склона, где опять срывается и несется вниз, пытаясь лишь не бежать слишком быстро и сохранять определенный ритм.
Черный спешит.
Стрелять действительно скоро перестали. Сначала прекратилась сплошная стрельба, потом пару раз выстрелили одиночными, и через несколько минут – грамотный ход, отметил про себя Тихий – выстрелили еще пару раз. Он дернулся было приподнять голову, чтобы посмотреть, почему стреляют: для острастки или в кого-то, но сдержался и попытался определить на слух. Но кроме шума ветра ничего не услышал.
С той стороны гряды, где Рагон сцепился с кочевниками, тоже было тихо. И с передней части каравана не долетало ни звука. Вряд ли нападающие сумели уничтожить весь караван, скорее всего, схватки завершились примерно в одно и то же время, и теперь обе стороны затаились и выжидают.
Их сержант утверждал, что позиционная война выгодна только в случае, когда на крыше дома лежит снайпер и терпеливо ожидает появления цели. Во всех остальных случаях выжидание только ослабляет боевой дух. Однако тот же сержант говорил, что активные действия по форме могут быть очень разными.
Тихий смотрит налево, на своих людей, цепочкой залегших под укрытия из глиняных отвалов и песка, сметенного на эту сторону обочины весенним половодьем. Дожди в пустыне бывают, и не так уже редко, как кажется, но выглядит это иначе: могучий порыв редкого западного ветра приносит из-за гор Констанции тучи, не успевшие вылиться дождем на склоны Милосердия, и дождь падает на землю стеной, потоком воды такой плотности, что люди, попавшие под дождь, тонут, а такыры и песчаники превращаются в сели, в стремительный водоворот, страшный и неправдоподобный здесь, на земле песка и солнца. Вода и песок несутся по пустыне, затопляют ущелья и тропы, смывают озы и поселения, и даже военные базы не всегда в состоянии успешно противостоять взбесившейся стихии.
А потом дождь прекращается, и через несколько минут вода, рухнувшая с неба подобно божьей каре, бесследно исчезает в пустой земле. Небо наполняется синим цветом, и только развороченные барханы и дюны да трупы людей и животных напоминают о том, что случилось здесь всего пару минут назад.
В наступившей тишине кажется, что он сам и его люди – единственные, кто остался в живых. Тихий предупредительно шевелит рукой, на всякий случай. Флетч понятливо кивает, Сиггел не удостаивает Тихого взглядом, напряженно всматриваясь в открытый участок дороги. Тихий не знает, как организовал оборону Вуд с первой частью каравана, не знает, кто там сейчас вжимается в землю в надежде выжить или, наоборот, готовит гранаты и чанкеры, чтобы сражаться, но надеется придти на помощь соратнику. Если его собственный план удастся. Шанс есть.
Через несколько минут с той стороны тракта, немного дальше, чем представлял себе Тихий, раздается какой-то звук, словно что-то шевельнулось или скатилось по склону. Тихий отрицательно качает головой, и никто из его отряда не шевелится. Это провокация, и Тихий думает, что напавшие не такие уж безграмотные, как могло показаться. С другой стороны, это кочевники, так что в чем, в чем, а в науке нападений и бегства они преуспели.
Что-то опять то ли катится, то ли падает, но чуткий слух Тихого сквозь шум ветра улавливает слабый звук голоса. Определить местоположение говорящего все равно нельзя, но он и не пытается – он просто ждет, пока кочевники перестанут опасаться нападения и решат удостовериться в гибели своих противников.
Первый из них, осторожничая, перебегает от одной кучи камней к другой и замирает. Второй делает это гораздо медленнее, а третий, уже не таясь, выходит на тракт. Тихий опять подымает открытую ладонь, призывая к терпению, он видит как судорожно стискивает «лягушку» Врон, как дрожат руки Сиггела, и тот, опускаясь плашмя на песок, переводит дух, а потом снова приподымается в готовности к броску, видит, как Флетч беззвучно матерится сквозь зубы, пренебрегая помощью респиратора. Но ни один из них не нарушает его приказа: не шевелиться. Ждать. Действовать вместе.
Первый подымается к тракту, третий что-то говорит ему, тот кивает, машет рукой, но к разочарованию Тихого остальные кочевники, а он уверен, что все пятеро живы, не показываются. Тогда Тихий решается на придуманный ранее трюк.
Эта штука – крошечное одноразовое устройство, простейшая схема на обработанной нанобумаге, обеспечивает создание голограмм. Не очень сложных, беззвучных и кратковременных, и на карнавалах или играх-розыгрышах она пользовалась неизменным успехом. Тихий заполучил такие записи в качестве компенсации от одного из торговцев, и всю прошлую зиму развлекал себя, Черного и всех, зазимовавших у Курта, цветными отрывками из голофильмов. С собой он захватил с десяток штук с целью показать Белке и заинтересовать последнего: авось он найдет им более оригинальное применение. Оказалось, что с поиском этого применения он и сам справился.
-
-
28.09.2013 в 15:08Пора.
Тихий хлопает ладонью по песку – условный знак – сжимает мягкие накладки активатора «лягушки», и точным броском кидает ее под ноги самого дальнего от него кочевника. Его действия с задержкой не более чем на одну-две секунды повторяют Сиггел и Флетч, и спустя еще пару секунд – Врон и Чен. «Лягушки» с визжащим, пронзительным звуком взрываются перед самым носом кочевников, но без особого ущерба для последних – цель у них иная. Не слишком опасные для спрятавшихся за камнями людей заряды подняли в воздух тучу мелкого песка и глины, и на несколько драгоценных секунд полностью нейтрализовали противника. Кочевники в ответ начинают стрелять, беспорядочно и бесцельно, один из них сразу же роняет винтовку, еще двое стреляют едва ли не в небо, потому что так же, как и караванщики, кочевники в пылу боя сняли респираторы и маски, и теперь не в состоянии не только смотреть, куда стреляют, но и удержать оружие в руках – песок забивает глотку, нос и глаза в мгновение ока. Тихий, не замечая, что делает, кусает тыльную сторону левой руки и вскакивает.
Этих драгоценных секунд почти хватает: он успевает выпустить по две пули в две «свои» цели – в грудь и в голову, и одну в третью. Все трое падают замертво, своим замедленным, каким-то плоским падением, без взмаха руками или запрокинутой головы, напоминая Тихому манекены или картонные цели в тире. Сиггел, зарекомендовавший себя самым метким стрелком, стреляет в ближайшего кочевника, а последний шестой, по-видимому, оставшийся от предыдущей «пятерки», достается Флетчу. Флетч своего противника ранит, тот продолжает стрелять, а Тихий и его люди снова падают на землю.
- Живы? – не подымая голову, поворачивается влево Тихий.
Сиггел морщась, показывает поднятый большой палец, а потом тычет указательным в сторону последнего «их» бандита. Тот тоже успел упасть и затаился. Проще всего было бы использовать гранату, но Тихому до смерти не хочется этого делать: граната последняя, а при общем невысоком умении обращаться с огнестрельным оружием, гранаты остаются самым эффективным средством уничтожения.
Тихий активирует еще одну запись и швыряет ее подальше на дорогу. Несмотря на то, что трюк уже один раз использовали, раненый кочевник стреляет прежде, чем успевает сообразить, что это. В этот момент с переднего края каравана, где предположительно прячутся люди Вуда, как их уже мысленно окрестил Тихий, раздается глухой взрыв гранаты и короткие вскрики. Не размышляя, Тихий швыряет третью голозаписку, даже без камня-утяжелителя, а сам прыгает на тракт и кувырком катится к обочине. Голограмма вспыхивает где-то в воздухе, удивительно удачно, что это оказывается запись какого-то грандиозного фейерверка, и кочевник, сбитый с толку одновременно стрельбой с другой стороны, иллюзией и стремительно кинувшимся через дорогу телом, теряется и не успевает правильно выбрать цель. Когда он, наконец, разворачивается к Тихому, тот уже стреляет ему в голову.
Последний выстрел.
Стоять в торжественном молчании над трупом некогда. Тихий резво опускается на колени, кричит своим, выдергивает винтовку из рук мертвеца, и в самый последний момент, услышав предупредительный вопль Сиггела, плашмя падает на труп. Пуля, как ему кажется, свистит прямо над головой, вторая совершенно точно вспарывает плащ на его спине, и Тихий, не ожидая следующей и успев удивиться, почему это кочевник стреляет одиночными, обхватывает труп под собой руками и переворачивается, закрываясь им от стрелка.
Раненый кочевник успевает выстрелить еще пару раз, Тихий чувствует, как вздрагивает мертвое тело в его руках, потом раздается визг «лягушки», еще пара выстрелов и сочный, тяжелый мат. Тихий улыбается, слушая многоэтажные конструкции, отпускает тело и садится, неловко опираясь на одну руку. Ранения он не чувствует, но руку наверное таки потянул.
- Осталь...
- Сдохли, - прерывает его Сиггел, споро выкручивая винтовку из пальцев лежащего перед ним кочевника с развороченной головой. Смотрит на нее, плюется, посылая и так уже мертвого бедолагу совсем далеко, и бросает испорченное взрывом ружье на песок.
Тихий его успокаивает:
- У других сохранились, - и кивает появившимся Врону и Флетчу. Караванщики быстро обыскивают трупы, ползая на карачках и пригибаясь забирают гранаты, винтовки, патроны, и не обращая внимания на воду – не до того, дружно натягивают маски и так же дружно смотрят на Тихого. Тот, тоже успев забрать со «своего» кочевника ружье и патроны, кивает в сторону первого отряда.
- Там еще двое должны быть.
Сиггел, сидя на трупе, из пояса которого он выковыривает серые бугорчатые шарики непонятно чего, коротко матерится и шлепается ничком на землю. Остальные следуют его примеру.
- И че делать? Гранатами их?
Тихий мысленно прикидывает, где эти двое могут быть, и мысленно же проклинает чертовых уродов, которые не могли спокойно подохнуть от его пуль или взрыва, а теперь возись с ними. Потому что, конечно, те двое не остались на месте, и если сию же секунду они не начинают стрельбу, то или затаились и ждут удобного момента, или ушли вперед. Или вообще тихо смылись, решив не жертвовать животом своим ради мирового господства. А ведь не факт, что от первой пятерки тоже никого не осталось.
- Идем вперед. Этих двоих к черту. Налево, - Тихий машет рукой, и отряд срывается с места, пригибаясь как можно сильнее. За цепью такыров, которые и превратили мелкое ущелье в такое удобное место для ловушки, они смогут передвигаться бегом и явиться неожиданно, а это сильно увеличит их шансы на победу.
В этот момент справа от места схватки Рагона и его кочевников с нападавшими раздается дикий грохот, оглушительный визг снарядов, и вверх поднимается десятифутовый фонтан глины и камня.
Рагон его забери, что это?
Случайно или нет, ибо Тихий не уроженец здешних мест, и потому мог призвать какого-нибудь другого представителя темных сил, но обратился он совершенно правильно. Именно Рагон, в данном конкретном случае неестественно красного окраса, как раз и знал, что это такое. Знание это в свое время показалось ему излишним и даже каким-то неприличным, как будто он, вожак трех племен пустыни, мастер чанкера и ножа, самый коварный и самый изворотливый из кочевников, не смог бы справиться с нападением пары десятков своих бывших или несостоявшихся соплеменников только потому, что у тех в руках окажутся вековой давности армейские огнестрелы, которые им подарили недобрые танагурские дяди. Спич, выданный им тогда Черному, занимал больше времени и места, но отфильтрованный от осадка неделовой лексики и избыточной жестикуляции, вполне помещался в два предложения.
На вышеприведенное красноречивое «нет», сказанное с гордо задранной до небес красной косицей бороды, Черный тогда ничего не сказал, словно бы соглашаясь. Но позже, когда знакомил нового союзника с Белкой, попросил последнего кое-что тому продемонстрировать.
Белка отнесся к просьбе с большим энтузиазмом: в то время он сидел на «травматиках», и его интерес к жизни и к людям подогревался с такой интенсивностью, что последние начинали сравнивать его с чертом, вертящимся на своей собственной сковородке. Белка на глазах ничего не подозревающего Рагона и застывшего Черного слепил «на сухую» пластилиновый шарик с астридом и прочел целую лекцию об ацетиленовых и нитратных заместителях, разминая и перебрасывая шарик из руки в руку. Видел он, как меняется лицо Черного, или не видел – осталось неизвестным. Подбрасывая смертоносный шарик в руке, он потащил своих «любимых друзей» на испытательную площадку, где разнообразно расположенные ямы, выбоины и кучи осколков давно переплюнули по живописности поверхность обеих лун, и попытался испробовать продукт прямо здесь и сейчас. Черный бледнеть не умел, от природы смуглый цвет кожи, усиленный действием ветра и солнца, не позволял эмоциям так явно проявляться на лице, но говорить он вдруг стал мягким грудным голосом, а жесты его приобрели оттенок интимности и заботы.
- Белка, друг, тут мы ничего толком не увидим. Посмотри, - Черный широко обвел левой рукой местность, не снимая правую с плеча Белки, - тут же яма на яме. Давай дальше отойдем.
- И тут все хорошо, - заупрямился тот, желая как можно скорее продемонстрировать свои новые умения.
- Нет-нет. Мой друг, - так же мягко указывая на Рагона левой рукой, правой сильнее сжимая плечо Белки, - мой друг очень недоверчив. И очень практичен, понимаешь? Ему нужен… о! Образец! - Черный глубокомысленно улыбается, подымает указательный палец, подчеркивая важность сказанного, - да, образец! Поэтому мы и пришли к тебе.
- Еще бы, - кивает Белка, неотрывно глядя в гипнотические черные глаза своего давнего знакомца, - я лучший. Я, блин, вообще единственный.
- Да, - подтверждает Черный, важно кивая головой.
- Я лучше армейцев.
- Да.
- И я хочу показать.