Учитывая что я мучаю диплом, то понятия не имею, когда начну что-то писать. И так как до конца второй части не ближе, чем рачки до Киева, то я решила немножко выложить. Я не ленюся, я пишу. Мне просто некогда.
"Держаться за воздух". Остальное вы знаете.
читать дальше - … договоренность соблюдена, но сам знаешь: слово Кудесника недорого стоит. Человечек мой пока молчит, но… в общем, поставил я там пару камер, посмотрим. Что выйдет.
Сталлер кивает. Чутью Неймана он верит как своему, может и больше. Своего помощника он знает давно, в преданности его уверен на все сто: лет пять назад выкупил того на аукционе сомнительным «живым» товаром, проще говоря - снял с крючка у одного из тогдашних воротил Черного рынка. Воротилу позже, не без помощи последнего, «съел» и не подавился, а Нейман с того времени стал его ближайшим помощником и доверенным лицом.
Чутье Сталлера, не менее острое, чем у Неймана, подсказывает ему, что через пару лет придется избавиться от последнего: слишком много тот о нем знает, о слишком важных и слишком опасных вещах осведомлен. Захочет независимости, или не дай Юпитер, попробует продать на сторону информацию – важные и осведомленные люди, но куда выше рангом, от самого Сталлера и костей не оставят. Но пока чутье молчит и Сталлер по-прежнему доверяет своему помощнику.
- Вернулся Дик с орбиты: грузы доставлены. Ждут отмашки.
Вопросительный взгляд помощника Сталлер игнорирует и тот продолжает:
- Карик отправился на побережье, пока новостей нет. С Базы тоже ничего. Но с Черной Слюды вернулась абра, и купец их говорит, что со Слюды Черный пошел с кочевниками. И утверждает, что это – люди Красного Рагона, и вроде как сам Рагон с ними и идет.
Теперь Нейман сам избегает взгляда босса, стараясь ничем не выдать своего недовольства. Именно Нейман подсказал идею использовать мелких дилеров наркотиков для обеспечения связи через Церес. Именно Нейману принадлежала идея транспортировки оружия через заброшенные геологические станции. Именно Нейман нашел первых «сотрудников» среди жителей Старого Города и организовал первую сеть агентуры. Практически вся работа с пустыней: люди, оружие, вербовка – все идет через него и все контролируется его людьми.
Кроме Черного. Как только этот паршивый охотник появился на горизонте, как только произошло первое столкновение, босс взял дело под свой контроль и принимал решение единолично. Нейману оставалась только роль наблюдателя. Даже исполнение части приказов стали проходить мимо него.
Таких вещей бывший наркобарон Картели, бывший хозяин трех спутников планеты Центра – настоящего сосредоточия рынка наркотиков в южном секторе - бывший, черт возьми, раб семьи Рангори, не спустил бы никому. Сталлеру тоже не спустит. Просто пока у него нет таких сил, чтобы бороться со своим хозяином. В отличие от многочисленных других помощников Сталлера, Нейман знает, какие люди, и не люди, если уж говорить точно, стоят за спиной его босса.
Сталлер кивает с непроницаемым выражением лица, и Нейман продолжает доклад. Ничего неожиданного доклад не содержит, и Сталлер, дав указание придержать часть груза на орбите, прежде чем завершать сделку с местным дилером, вежливо выпроваживает помощника. О караване Черного, о неожиданном участии кочевников, он предпочитает раздумывать в одиночестве.
Если бы Сталлер хоть немного был склонен к мистике, он бы подумал, что Черного прислала на его голову сама Песчаная Дева. Он не сомневается, что некоторые из жителей именно так и думаю. Сплетни и слухи, бродящие по Старому Городу, истории, рассказываемые на границе о том, кто слышит Песчаную Деву, то влияние, которым пользуется охотник в пустыне: сколько не делай скидку на склонность людей к выдумке и преувеличениям, факт оставался фактом – Черный оставался самой загадочной и влиятельной фигурой. Более того, Сталлер вынужден признать, что не верно оценил значимость этой фигуры и величину влияния. Связаться с кочевниками, даже после прошлогодних событий, мало кто бы отважился: сотрудничать с кочевниками, не с остатками племени, а с полноценным и хорошо вооруженным отрядом равноценно самоубийству. Но, похоже. Черный сумел найти с последними общий язык.
Кочевники, старинное дальнобойное оружие, эти дикие слухи по Побережью о сигнальных огнях и помощи – ведь бред же полный! Сталлер изучил все возможные данные и о пустыне и о ее жителях, чтобы увериться в полной невозможности создать мало-мальски быстро реагирующую систему в условиях такого огромного пространства. Без устойчивой связи, в отсутствии средств передвижения, в условиях постоянной взаимной вражды – все это превращало идею об объединении пустынников в какое-то общество в фарс, в утопию. Зато предоставляло массу возможностей в манипулировании отдельными поселениями и племенами кочевников в своих целях. Так и только так можно было создать подобие власти в пустыне. Так на что надеется чертов дарт? Что он пытается сделать? Кто ему покровительствует?
Последний вопрос так занимает Сталлера, что вместо того, чтобы сразу отдать нужный приказ, он откладывает решение до самого вечера, раз за разом, взвешивая свое положение: какие люди могут быть заинтересованы и примут участие, какие окажут сопротивление, какие капиталы и в каком случае он может использовать, как сильно может рассчитывать на своего покровителя, на людей стоящих за его спиной. С какой стороны не посмотри – его позиции безупречны, его силы и возможности по сравнению с дартом не сопоставимы, Черный обречен. Так почему он испытывает сомнения? Почему медлит?
Он знает почему: это инстинкт, неуловимое неопределенное чутье старого монгрела. Это оно зудит и толкает локтем в бок: все не так, все не так как ты представляешь. Сила есть, оружие есть, деньги есть, люди за тобой есть, но опасность, которая ему грозит, которая может помешать его планам, совсем другая. Она остается где-то там, за рамками здравого смысла, ее нельзя увидеть, посчитать, указать пальцем. Она проявится только в последний момент. И тогда победа будет зависеть от того, кто этот последний момент просечет первым.
Уже ночью Сталлер делает один единственный звонок. Человек, с которым он говорит, отвечает двумя словами и сразу отключается. Человек знает, что делать и будет действовать максимально быстро и эффективно. А Сталлеру опять остается ждать.
Муторное занятие.
На рассвете тюльпаны кажутся одинаковыми: темными плотными бутонами на стройных тонких ножках. На скалах вокруг – розовый нежный свет, небо над головой цвета сизого шелка, а в низине застряла ночь, и цветы тонут в лиловатых сумерках.
Он неуверенно касается свернутых лепестков, боится, что его прикосновение как-то повредит цветок. Его руки, пальцы, лишком грубые, чтобы по-настоящему ощутить нежность цветка, и тогда он накланяется сильнее и касается тюльпана щекой. Да, очень нежный, прохладный, мягкий и упругий, а когда выпрямляется – видит блонди.
Тот сидит почти в центре цветочной поляны, в той заковыристой позе, которую он не раз наблюдал два года назад. Вообще он такой, каким Черный помнит его в пустыне: похудевший, усталый, но с блестящими глазами и чем-то таким внутри – живым, настоящим – что заставляло его верить в победу, верить, что они дойдут. Тогда Черному все время казалось, что если рассмотреть блонди внимательнее, поговорить, то можно увидеть, где это живое. А что будет потом – уже неважно.
Сейчас блонди такой же, только одет прилично и волосы в порядке: тяжелая, светлая волна до самой земли, а глаза в сумерках кажутся черными, как у него самого. Блонди тоже его рассматривает, потом наклоняет голову, предлагая подойти.
Черный прослеживает взглядом все расстояние до блонди, сплошной цветочный ковер, гладит грубыми, нечувствительными пальцами тюльпан и отрицательно качает головой.
- Не-а. Я все передавлю.
Блонди иронично выгибает бровь. Движение такое знакомое, такое родное, что Черный не удерживается и откровенно улыбается. Похоже, его веселье раздражает блонди, тот слабо хмурится и вот-вот должен сказать: «Не капризничай, пет». Почему-то блонди молчит, и Черный вдруг ощущает себя невероятно счастливым. Совершенно свободным и совершенно счастливым.
Когда он просыпается, то все еще смеется. И чувствует себя совершенно счастливым. Небо над головой - как сизый шелк, в точности как во сне, а воздух пропитан ароматом цветов и чист как вода из источника. Черный думает, что даже во сне, даже мысленно, он никогда не произносит имя блонди, и почему-то это кажется ему какой-то счастливой приметой. Что может измениться из-за одного имени?
И он шепотом, одними губами произносит имя блонди. И действительно ничего не меняется.
Тракт пуст.
Бывают случаи, когда караван двигается несколько дней подряд и никого не встречает. Например, когда это первый караван этого года, и нет смысла малым группам выходить на дороги – торговля еще не восстановлена. Или когда налетает большая буря: не обычный буран, а несколько дней сильного, порывистого ветра, с ураганами, с ливневыми дождями – тогда даже кочевники стараются прибиться к какой-нибудь лежке или стать лагерем. Еще тракт пуст перед приходом Северного ветра, хотя Черный знавал одно исключение.
Но сейчас весна, скоротечная, яркая как улыбка солнца, весна. Караваны снаряжаются чуть ли не каждую неделю, между базами уже вовсю шныряют охотники и «сынки» местных «бугров», обитатели лежек и поселений группами и поодиночке выходят в пустыню за «добычей» в виде редких сланцев, соли, выходов пород, рагонов, крысюков, мумифицированных трупов, останков горнорудной и геологической техники, роботов и прочее и прочее. За несколько сотен лет разработки и попыток освоения пустыня поглотила такое количество отходов жизнедеятельности человеческой цивилизации, что вышеперечисленного «богатства» хватит еще на пару сотен лет. И если мелкая техника или ее останки используются в большинстве своем на месте, то мумии, пластинки содержащих немагнитное железо пород и даже рагоны являются статьей экспорта. Просто удивительно как падки гости самого высокотехнологичного города галактики на местные знахарские зелья и порошки.
Сейчас весна: в «озах» трубчатые стволы древнего мутировавшего папоротника покрыты зелеными узорчатыми листьями, вода подымается в каменных колодцах почти до уровня земли, в спрятанных в скалах низинах цветут тюльпаны, на несколько дней превращая сухую вечно голодную землю в рай. И в «озы» приезжают «свадьбы» - пышные, со многими гостями или скромные, состоящие только из жениха и невесты, и нежные весенние ночи оглашаются стонами и шепотом, вечными и неизменными во все времена.
Сейчас весна: самое время для любви, для работы, для поиска, для пути. Так почему тракт пуст? Что происходит?
Байки Красного Рагона начинают выходить из строя, несколько человек уже едут по двое и недалеко то время, когда кочевникам, так или иначе, понадобится обновить транспортный парк. Понимает это не только Черный. От кочевников и так старались держаться подальше, а теперь и подавно сохраняют дистанцию. По ночам между ближайшими спящими охотником и кочевником шагов десять не меньше. Черный проходит их, морщась от досады, но делать нечего: многолетнее противостояние между кочевыми и оседлыми обитателями пустыни за пару недель не исчезнет.
- Слышь, Красный, - тихо говорит он, усаживаясь на корточки над валяющимся рядом с байком предводителем кочевников, - надо поговорить с кем-нибудь.
- Угу, - кивает тот, философски рассматривая звездное шелковое небо над головой, - только сначала поймаем. Этого кого-нибудь.
Черный хмыкает, вытаскивает сигареты, предлагая одну Рагону. Оба закуривают, по привычке тщательно прикрывая огонек рукой.
- Стремаешься? – спрашивает Рагон. Без насмешки, какая уж тут насмешка. Черный задумчиво кивает:
- Уж больно тихо. Жди беды.
- Да, спокойно как на жальнике. Даже рагонов нет.
Это, конечно, преувеличение, не далее как вчера Вин наткнулся на двух тварей мало не с байк размером. Убивать их не стали, но шугнуть пришлось: твари оказались упрямыми и раздраженными. Весна – она для всех весна.
- Помнишь, на лежке перед Железным Камнем, твой человек сказал, что те четверо были своими: охотник и трое торгашей с ними? Шли на Белую Базу? Ну и где они?
Рагон пожимает плечами.
- Да мало ли? Могли перед нами пройти, могли разделиться: охотник ушел дальше, а те трое потопали обратно по тракту. Тогда мы их и не увидели, они позади были.
- Могли, - кивает Черный. Вполне правдоподобное объяснение. А могли и не вернуться. Могли остаться на Базе в качестве… трофеев.
- Втроем, или если дальше один охотник пошел, могли и срезать, могли предыдущий караван догнать, - продолжает рассуждать Рагон и Черный снова кивает.
- Могли.
И предыдущий караван им догнать было бы нелегко, даже если он заходил на Белую Базу. Они тоже задержались на Железном Камне, и двигаются они в обычном темпе, загонять людей Черный смысла не видит.
- Стремаешься, - констатирует Рагон и усаживается, опираясь спиной о байк. Объяснять ему тоже ничего не надо: тракт пуст, это он и так собственными глазами видит. Но и вокруг никого нет. Его удальцы, гоняющие по пескам, так никого за все время и не обнаружили: ни охотника, ни пустынника, ни своего брата кочевника. А это уж совсем странное дело, если кочевые вдруг перестали на караваны нападать. А если вспомнить, что у некоторых кочевых теперь оружия немеряно, так совсем уж странное дело.
- Что ты сделать хочешь? – Рагону понятно, что Черный не поболтать перед сном пришел, а с каким-то делом. Только непонятно почему ночью.
- Сгонять надо в одно место, с одним человечком потолковать.
- Ну, так в чем дело? Скажи куда, мы быстро.
Черный слабо улыбается, качает головой.
- Нет. Человечек этот ни с кем кроме меня говорить не будет, пусть ты хоть Песчаная Дева. Мне самому нужно ехать.
- Ага, - глубокомысленно изрекает Рагон, прикидывая, сколько заряда осталось на его батареях, и не придется ли снимать с другой машины.
- И ехать надо мне одному.
- Чего? – от удивления Рагон говорит намного громче, чем до этого. Ближайший кочевник приподымает голову, сонно оглядываясь. Красный машет ему рукой и тот снова укладывается на песок.
- Ты, что сдурел? – эксперссивно шепчет Рагон, наклонившись к Черному, - оставить караван? Сейчас? А если ты там, где угробишься, что тогда?
- Не угроблюсь, - спокойно произносит Черный, - не тот расклад.
- Один не поедешь, - категорично изрекает Рагон, - я поеду. Возьми Вуда, еще пару ребят и…
- Нет. Целая группа привлечет внимание намного большее, чем один человек.
- Ты… блядь… ты сдурел!
Черный помалкивает, слушая экспрессивную ругань Рагона, только глазами блестит. И Рагон, повспоминав всех существующих и несуществующих родственников спятившего дарта и всласть изругавшись, понимает, что Черный решения не изменит. Выражение лица у него не такое, чтобы можно было его словами с места сдвинуть: сидит довольный и улыбается как крысюк после мяса.
Рагон прав. Не дело дарту покидать караван, да еще и во время войны, но дело легендарного Черного найти разгадку и привести людей к цели. И то, что разгадку надо искать самому, как в «добрые старые времена», для Черного… ну как свежее мясо для крысюка.
Он справится. Он сделает все как должно.
- Ты останешься, потому что ты знаешь весь расклад. Вуд знает только о договоре, и с кочевниками дела почти не имел. Ни с твоими, ни с другими парнями. Он тоже останется, потому что все контакты в Городе и Соленом Побережье завязаны на нем, а Келли Юпитер знает, когда появится. И если что случится, вы двое знаете, что делать дальше.
- Иди на х***, Черный. В Юпитерову ж*** понял? Случится – не случится, а ты возьмешь двоих моих ребят и умолкни в тряпочку.
Черному становится смешно: рассерженный и обескураженный Рагон, воинственно потряхивающий рыжими усами и косичками – зрелище сногсшибательное. Он не удерживается от улыбки, даже хихикать начинает. Рагон еще сильнее пушит усы, матерится и в избытке чувств прикладывает кулаком по корпусу байка. Машина обиженно гудит и кочевник, давеча уже просыпавшийся, снова встревожено подымает голову.
Теперь Черный успокаивающе машет рукой и поближе подвигается к собеседнику.
- Не кипешуй. Вдвоем вы справитесь при самом дурном раскладе. Главное – дотащить караван до Четвертого «колодца». Там ждет Белка со своими приспособлениями, а дальше уже дело Вуда и Келли.
- Ага, конечно. А всем остальным я расскажу сказочку о том, что Черный ушел к Песчаной Деве и теперь я говорю его устами. Да меня и слушать никто не будет. И Вуда слушать не будут. Блядь, Черный, ты не врубаешься что ли? Они пойдут только за тобой.
Черный кивает терпеливо: в этой части возражений Рагон, безусловно, прав. Очень многое - контакты, люди, обещания - завязано на нем самом, на его личности, на его словах. Но, безусловно, и другое: все то время, которое понадобилось Черному, чтобы превратиться из охотника в дарта, в голос Побережья, все это время он действовал не один. У него были свои люди и этих «своих» людей, так или иначе, знает каждый его контакт: каждый фискал, каждый купец, каждый «бугор», каждый вождь кочевников или продажный армейский. Знаю и те люди, с которыми заключено соглашения о взаимопомощи. Знают и те, которые почитают Черного за врага.
Черный считает, что его команда справиться.
- За моими людьми тоже пойдут. Может не все, может не без обещаний или доказательств, но пойдут обязательно, - Черный вдруг улыбается как старик, печально и горько и говорит, - у них просто нет выбора. Или идти за кем-то, кто хочет сохранить пустыню, или остаться на месте и погибнуть.
Он снова улыбается, немного не так горько, встает, говорит так, словно отвечает своим мыслям:
- Идет война, Красный.
Тихий в отличие от Рагона никаких возражений не приводит и в правильности решения Черного сомнений не выказывает: мимолетно скользит взглядом по лицу дарта, наполовину скрытого маской, кивает и утыкается взглядом куда-то в горизонт. Черный улыбается про себя и поворачивается к Рагону:
- Постарайтесь держаться вместе. Я вернусь через неделю, возможно полторы. Тихий знает маршрут.
Рагон с недоумением смотрит на дарта, оглядывается, словно желая убедиться в том, что тракт никуда не делся, потом снова смотрит на Черного.
– Какого черта?
- Хочу проверить еще одну загадку.
Загадка собственно та же – отгадки разные, а сама загадка большая и одним ответом не решается. В голове Черного фрагменты одного важного большого ответа складываются из мелких, не связанных друг с другом фрагментов: из «ничейного» шпика Никласа и всевидящего ока спутников, которые, как он знает, никогда не оставляли пустыню своим вниманием; из отсутствия кочевником на тракте и прогулки неизвестных торговцев к Белой базе; из согласия Автоклава присмотреть за Келли и пары строчек, второпях напечатанных на допотопном наладоннике; из тихого неумолимого шепота песка и содержания двух контейнеров, привьюченных к байку. Все эти куски следовали друг за другом, никак не связанные, они крутил их мысленно, так и эдак, прикладывал друг к другу и, когда головоломка не складывалась – оставлял на потом, а когда складывалась – пробовал на прочность и точность, и складывал заново, если догадка утрачивала смысл при другом положении вещей. Не то, чтобы ему это нравится, это складывание головоломок, он предпочитает действия, но он точно знает: время действия наступает тогда, когда цель и путь к ней становятся единым целым, ясным и прозрачным как вода в «озах». И пока это время не настало.
Байк натужно гудит, выбрасывая воздух с долей песка, всхлипы сопел и едва слышное при остановках скрипение при поворотах руля обещает скорую и окончательную остановку. Весна идет на убыль: по вечерам ветер взвихривает мелкую поземку на песчаных склонах, утреннее небо уже не столь упоительно-чистое, день становится все жарче, и обходится без маски даже на короткое время привалов вся тяжелее. Скоро лето.
Черный подымает голову вверх, улыбается синему, немного побледневшему небу над головой. Он щурится, как если бы ехал без маски и очков, просто так, и мог смотреть на небо без обрыдлых стекол. Он готов заорать от восторга, как делал всегда, когда гонял байки, хоть в пустыне, хоть в Городе. Он, машина и ветер – это и есть свобода.
.Он соскучился за этим, соскучился гораздо больше, чем думал. И Черный думает, что хотел бы снова идти по пескам, или мчаться на байке через ущелья и перевалы Южных Гор, или брести сквозь каменные нагромождения Железной Долины – одному, и чтобы только ветер и небо над головой. И может быть, чтобы где-то там, далеко, среди других людей кто-то ждал его, или хотя бы помнил о нем. И тогда он не просто шел бы куда-то, а шел к кому-то. Но место, где мог быть такой человек, осталось далеко позади, и время, когда такое могло бы случиться, давно истекло.
Черный думает, что это все весна. Ну а как же, даже рагоны вон, бегают через всю пустыню, а он же человек, его весна тоже тревожит.
Солнце только склоняется к закату, когда Черный останавливает байк и готовится к ночевке. Тихо напевая про себя песенку, в основном состоящую из трам-там-там, готовит нехитрую снедь, и наевшись, неторопливо, в смак, закуривает. Ложится он не спешит, разглядывая курящиеся, оранжевые в закатном пламени, вершины дюн и ожидая начала первой весенней бури. Хотя, конечно, это еще не буря, а так – проба сил.
Сначала по вершинам легко-легко скользит ветер: глинистые склоны лишь чуть сильнее блестят, а с песчаных холмов в воздух поднимается пыль – алая и блестящая в лучах солнца. Затем ветер усиливается, и с вершин начинают скатываться мелкие песчаные ручейки. Их становится все больше и больше, с песком скатываются мелкие глиняные осколки, похожие на куски цветного льда, по ложбинам двигается поземка и наступает момент, когда кажется, что весь песок вокруг ожил. Льется, кружится, покрывается мелкой кружевной рябью, как вода, и поет. То есть сначала он шепчет, а потом – поет.
Это момент, которого ждет Черный. Как это называется и почему происходит только в первый достаточно сильный ветер весной – он не знает. Но пески поют: тонкими тягучими голосами, пронзительно-тоскливыми, иногда низкими, пугающими, иногда – чистыми как источник. Звуки перекликаются между собой, сливаются в одно и распадаются и льются, и льются, как льется песок под ветром.
Эта удивительная музыка живет недолго: стоит ветру достигнуть силы настоящей бури и голоса стихнут, превратятся в обычный вой и рев воздуха. Но пока она звучит, Черному, кажется, что более удивительного и красивого места на Амой просто не существует.
Караван идет целый день, как и полагается нормальному каравану поздней весной: между идущими дистанция в несколько футов, у последнего за плечами торчит рогатина с цветной тряпкой: предосторожность для хорошей погоды вроде бы и лишняя, но Черный требует ее соблюдать, а значит, требование будет выполнено, идет ли сам дарт с караваном, или куда-то отлучился по служебной надобности. Из чего как раз следует, что караван идет необычный и дарт у каравана тоже особенный.
Караван идет целый день без остановок. Тихий даже полчаса не выделил: ели на ходу сухой паек, а отливать бегали по мере надобности. Причем отливающего сопровождал последний идущий, который с тряпкой, так что через какое-то время предосторожность перестала казаться излишней: подозрительное отсутствие мелких стычек с кочевниками, и вообще кочевников, тревожит всех караванщиков. И то, что с тракта к вечеру караван сошел и направился по неглубокой долине на север ни у кого не вызвало вопросов. Наверное, еще и потому, что на повороте в долину сидел верхом на байке Красный Рагон и во всеуслышание доложил Тихому, что место чистое.
О том, что место на последнюю неделю вряд ли использовалось для засады, он тоже доложил. Тихий помрачнел, но только головой кивнул. Черный как в воду глядел: нет бандюков паршивых, и не было. Если бы кто-нибудь месяц тому назад сказал бы, что он, Тихий, будет счастлив, если на его караван нападут кочевники – посмеялся бы. А вот поди ж ты, и такое случается.
Жизнь умеет много… чего. Куда больше, чем наука.
Лагерь готовится к буре: кочевники накрывают оставшиеся машины нанопеной, используя байки под стену убежища, остальные роют ямы, желательно поближе к глинистым склонам. Дарт еще утром перед отъездом предупредил, а сейчас и самый первый новичок и тот увидел бы, что идет сильный ветер. Дюны курятся, песок шевелится, кажется, что до самого горизонта, и если смотреть сверху, то, кажется, что плывешь на корабле, а перед тобой океан и нет ему ни конца, ни края. Тихому это зрелище нравится, он простаивает на вершине холма лишние минут пять, чтобы посмотреть как это красиво. Океан: желтый, оранжевый, красный океан, движется и движется, течет и течет.
Тихий неожиданно для самого себя, усаживается на задницу, на подол вытертого до белого сияния охотничьего плаща, и, отталкиваясь ногами и локтями, съезжает вниз. Вместе с ним съезжает куча песка, и он тратит минуту на то, чтобы отплеваться и стряхнуть хотя бы часть песка и пыли, но это все равно не портит ему удовольствия. Там где он раньше жил, океан замерзал зимой. Полосы берегового льда могли протянуться на несколько фарлонгов, и если скатиться с засыпанного снегом пологого склона, можно было нестись по льду несколько минут. Их вечно ругали за опасную забаву, да когда ж ребятню останавливали выпоротые задницы?
Отряхнувшись, Тихий огибает холм, чтобы вернуться в лагерь и останавливается, услышав чей-то диалог:
- Ни фига не понимаешь, парень. Дарт до Песчаной Девы подался.
- Куда?
- До Песчаной Девы. Потолковать.
Судя по молчанию собеседник, склонного к мистицизму караванщика, несколько опешил. Тихий решает дослушать и замирает на месте:
- А разве… Песчаная Дева… может говорить?
- Хм… с тобой она, если и заговорит, то только перед твоей смертью. Да и со всеми остальными. Хоть уши затыкай, хоть пой вслух, хоть криком кричи – ничем ее голос не заглушить.
- Это ты о голосах в песках, что ли? От которых с катушек съезжают? Так это никакой не голоса. Просто от постоянного шума идут глюки, как на торве, вот у человека крышу и сносит. При чем тут дарт-то?
Тихий узнает голос спрашивающего, как и голос «сказочника» - Лукас, большой любитель помолоть языком - и вслушивается еще внимательней, стараясь запомнить даже интонацию.
- Дурень ты, хоть и городской. Дальше своего носа ничего не видишь.
- Ага. Во всех местах у людей глюки и поэтому они умом трогаются, а здесь Песчаная Дева говорит.
Лукас какое-то время молчит, то ли думает, то ли обливает собеседника презрительно-холодным взглядом «настоящего охотника», которому на такую глупость и обжаться-то зазорно. Но Лукас продолжает говорить совсем не снисходительным и не ироничным тоном и Тихий понимает, что ошибся.
- Это тебе не все места, парень. Это пески. Это пустыня. Это такое место, по которому ты сегодня идешь, завтра ползешь, а послезавтра они тебя сожрут, и следа не останется. И увидеть здесь можно много чего, чего и самому страшному врагу не пожелаешь, и самому близкому другу – тоже. Ты вон, такой блин умный, чего дальше с Черным двинулся, а? Чего назад в Город не побежал? А потому что знаешь: кто пойдет с Черным, тот и выиграет. Хотя я б на его месте сразу бы тебя в песок закопал. Но дарту виднее, так что ходишь ты по этим пескам по его милости и по его слову.
Голоса замолкают. В наступившей тишине отчетливо слышен усиливающийся шум ветра и отдаленный слабый гул, словно где-то очень далеко бьют во множество маленьких барабанов одновременно. Тихий уже собирается вставать, когда вновь слышит голос:
- Пески – не все места. И Черный… не такой как все. Ну и что? При чем тут Песчаная Дева?
Проходит еще с десяток секунд, пока Лукас необычно резко и гневно произносит:
- Ни хрена ты не понял, что я тебе тут толкую. Ни хрена.
Тихий дожидается, пока оба монгрела отойдут на достаточное расстояние и тоже возвращается в лагерь. Лукас правильно понял: Никлас отправился с ними, потому что выбрал Черного. Вот только из кого он выбирал-то? И что хочет проверить?
К середине ночи ветер стихает и Черный просыпается. Чем еще удобен байк, так это тем, что из него получается отличное убежище. Жаль, что до сих пор никто не озаботился нуждами пустынников и не создал байки, которым песок не страшен. Выбравшись из-под нанопены, Черный минуту любуется чистым ночным небом, утыканным стеклянными гвоздиками звезд и начинает собираться. Ехать еще далеко, рассиживаться нечего.
Воздух отчаянно холоден, хоть лето и близко, но по ночам температура не выше 7-8 градусов. Черный, не жалея, тратит время на то, чтобы разогреть на спиртовке консервы и выпить горячей воды, и только потом отправляется. Байк заводится не сразу, двигатель чихает и кашляет, но, в конце концов, машина двигается с места. Черный прикидывает, какова вероятность того, что у Пифийского оракула найдется лишний или вообще какой-либо байк, полагает, что вполне может найтись, и решает не беспокоится раньше времени.
Вообще называть надо было как-то не так. Черный не помнил точно, какое имя носила та одурманенная каким-то газом женщина, которая слыла прорицательницей, какое-то похожее, но другое. Да и пророчествовать местный оракул был не мастак. Зато владел одной необыкновенно-ценной вещью, перед которой стоимость хрустального или даже бериллиевого гадательного шара непоправимо меркла.
- Живи, Черный.
- Живи, Крон. Как дела?
- Цветами не пахнут.
- А кредитами?
- Только если ты привезешь.
- А зачем? Солить их, что ли будешь?
- Не-а. разложу на матрасе, буду потом всем говорить, что в кредитах купаюсь.
Черный фыркает. Крон здесь навроде «сынка» и телохранителя при бугре, хотя с первого взгляда и не скажешь: худой, жилистый, разве что высокий как для монгрела. Да и лицо у него – обветренное, выдубленное как у настоящего пустынника, слишком живое и сообразительное. Последнее впечатление верное: в ремонте оборудования он участвует наравне со своим боссом. Роль телохранителей исполняют другие обитатели лежки. Можно сказать, что все остальные обитатели.
- Транки привез? И антифаги обещал в прошлый раз.
- Привез, - Черный стаскивает контейнер с байка и тянется за вторым, - биофильтры и оптика во втором.
- Ага, - Крон помогает Черному разгружаться. Кроме лекарств Черный привез «лишний» кислород, доставшийся после разгрома банды в Железных камнях. Пара подошедших аборигенов тут же начинают потрошить и рассортировывать содержимое контейнеров, и Черный мысленно хвалит себя за предусмотрительность: шесть штук гранат, которые он намерен презентовать Пифийскому оракулу, покоятся в его поясе. И хотя нет пока никаких оснований подозревать кого-то из людей Жанги в предательстве, лишняя предосторожность не помешает.
- Там он, - Крон машет в сторону центральной хибары поселения, имеющий вид подозрительно-красочный и экзотический. Черный кивает, вполне равнодушно, и спокойно, не торопясь, направляется к жилищу оракула.
Дверной проем украшенного заковыристыми рисунками и кусками слюды сооружения подпирает плечом «часовой». Или может младший жрец. Черный подает условный знак, бросает в протянутую ладонь черный керамический диск, плоский, гладкий, без всяких видимых узоров, тот кивает и провожает Черного вглубь, где за расшитыми цветными лентами кожаными коврами и металлическими наборными лентами скрыто основное сооружение – старый, укрепленный дот. Набирает код на простеньком сканере, дверь отодвигается и Черный ныряет в низкий дверной проем, останавливается на середине комнаты и улыбается так широко и искренне, как можно улыбаться только лучшему другу.
- Живи, Алек.
- Иди на хрен, Дарк!
продолжение в комментариях
Продолжение за 30.03 - очень мало. Для разгона требуются отзывы.
Продолжение от 13 апреля - для поклонников Келли.
Я больше не буду указывать, когда выкладываю продолжение, а просто буду поднимать запись.
28 апреля - последний привет из Таганрога
"Держаться за воздух". Остальное вы знаете.
читать дальше - … договоренность соблюдена, но сам знаешь: слово Кудесника недорого стоит. Человечек мой пока молчит, но… в общем, поставил я там пару камер, посмотрим. Что выйдет.
Сталлер кивает. Чутью Неймана он верит как своему, может и больше. Своего помощника он знает давно, в преданности его уверен на все сто: лет пять назад выкупил того на аукционе сомнительным «живым» товаром, проще говоря - снял с крючка у одного из тогдашних воротил Черного рынка. Воротилу позже, не без помощи последнего, «съел» и не подавился, а Нейман с того времени стал его ближайшим помощником и доверенным лицом.
Чутье Сталлера, не менее острое, чем у Неймана, подсказывает ему, что через пару лет придется избавиться от последнего: слишком много тот о нем знает, о слишком важных и слишком опасных вещах осведомлен. Захочет независимости, или не дай Юпитер, попробует продать на сторону информацию – важные и осведомленные люди, но куда выше рангом, от самого Сталлера и костей не оставят. Но пока чутье молчит и Сталлер по-прежнему доверяет своему помощнику.
- Вернулся Дик с орбиты: грузы доставлены. Ждут отмашки.
Вопросительный взгляд помощника Сталлер игнорирует и тот продолжает:
- Карик отправился на побережье, пока новостей нет. С Базы тоже ничего. Но с Черной Слюды вернулась абра, и купец их говорит, что со Слюды Черный пошел с кочевниками. И утверждает, что это – люди Красного Рагона, и вроде как сам Рагон с ними и идет.
Теперь Нейман сам избегает взгляда босса, стараясь ничем не выдать своего недовольства. Именно Нейман подсказал идею использовать мелких дилеров наркотиков для обеспечения связи через Церес. Именно Нейману принадлежала идея транспортировки оружия через заброшенные геологические станции. Именно Нейман нашел первых «сотрудников» среди жителей Старого Города и организовал первую сеть агентуры. Практически вся работа с пустыней: люди, оружие, вербовка – все идет через него и все контролируется его людьми.
Кроме Черного. Как только этот паршивый охотник появился на горизонте, как только произошло первое столкновение, босс взял дело под свой контроль и принимал решение единолично. Нейману оставалась только роль наблюдателя. Даже исполнение части приказов стали проходить мимо него.
Таких вещей бывший наркобарон Картели, бывший хозяин трех спутников планеты Центра – настоящего сосредоточия рынка наркотиков в южном секторе - бывший, черт возьми, раб семьи Рангори, не спустил бы никому. Сталлеру тоже не спустит. Просто пока у него нет таких сил, чтобы бороться со своим хозяином. В отличие от многочисленных других помощников Сталлера, Нейман знает, какие люди, и не люди, если уж говорить точно, стоят за спиной его босса.
Сталлер кивает с непроницаемым выражением лица, и Нейман продолжает доклад. Ничего неожиданного доклад не содержит, и Сталлер, дав указание придержать часть груза на орбите, прежде чем завершать сделку с местным дилером, вежливо выпроваживает помощника. О караване Черного, о неожиданном участии кочевников, он предпочитает раздумывать в одиночестве.
Если бы Сталлер хоть немного был склонен к мистике, он бы подумал, что Черного прислала на его голову сама Песчаная Дева. Он не сомневается, что некоторые из жителей именно так и думаю. Сплетни и слухи, бродящие по Старому Городу, истории, рассказываемые на границе о том, кто слышит Песчаную Деву, то влияние, которым пользуется охотник в пустыне: сколько не делай скидку на склонность людей к выдумке и преувеличениям, факт оставался фактом – Черный оставался самой загадочной и влиятельной фигурой. Более того, Сталлер вынужден признать, что не верно оценил значимость этой фигуры и величину влияния. Связаться с кочевниками, даже после прошлогодних событий, мало кто бы отважился: сотрудничать с кочевниками, не с остатками племени, а с полноценным и хорошо вооруженным отрядом равноценно самоубийству. Но, похоже. Черный сумел найти с последними общий язык.
Кочевники, старинное дальнобойное оружие, эти дикие слухи по Побережью о сигнальных огнях и помощи – ведь бред же полный! Сталлер изучил все возможные данные и о пустыне и о ее жителях, чтобы увериться в полной невозможности создать мало-мальски быстро реагирующую систему в условиях такого огромного пространства. Без устойчивой связи, в отсутствии средств передвижения, в условиях постоянной взаимной вражды – все это превращало идею об объединении пустынников в какое-то общество в фарс, в утопию. Зато предоставляло массу возможностей в манипулировании отдельными поселениями и племенами кочевников в своих целях. Так и только так можно было создать подобие власти в пустыне. Так на что надеется чертов дарт? Что он пытается сделать? Кто ему покровительствует?
Последний вопрос так занимает Сталлера, что вместо того, чтобы сразу отдать нужный приказ, он откладывает решение до самого вечера, раз за разом, взвешивая свое положение: какие люди могут быть заинтересованы и примут участие, какие окажут сопротивление, какие капиталы и в каком случае он может использовать, как сильно может рассчитывать на своего покровителя, на людей стоящих за его спиной. С какой стороны не посмотри – его позиции безупречны, его силы и возможности по сравнению с дартом не сопоставимы, Черный обречен. Так почему он испытывает сомнения? Почему медлит?
Он знает почему: это инстинкт, неуловимое неопределенное чутье старого монгрела. Это оно зудит и толкает локтем в бок: все не так, все не так как ты представляешь. Сила есть, оружие есть, деньги есть, люди за тобой есть, но опасность, которая ему грозит, которая может помешать его планам, совсем другая. Она остается где-то там, за рамками здравого смысла, ее нельзя увидеть, посчитать, указать пальцем. Она проявится только в последний момент. И тогда победа будет зависеть от того, кто этот последний момент просечет первым.
Уже ночью Сталлер делает один единственный звонок. Человек, с которым он говорит, отвечает двумя словами и сразу отключается. Человек знает, что делать и будет действовать максимально быстро и эффективно. А Сталлеру опять остается ждать.
Муторное занятие.
На рассвете тюльпаны кажутся одинаковыми: темными плотными бутонами на стройных тонких ножках. На скалах вокруг – розовый нежный свет, небо над головой цвета сизого шелка, а в низине застряла ночь, и цветы тонут в лиловатых сумерках.
Он неуверенно касается свернутых лепестков, боится, что его прикосновение как-то повредит цветок. Его руки, пальцы, лишком грубые, чтобы по-настоящему ощутить нежность цветка, и тогда он накланяется сильнее и касается тюльпана щекой. Да, очень нежный, прохладный, мягкий и упругий, а когда выпрямляется – видит блонди.
Тот сидит почти в центре цветочной поляны, в той заковыристой позе, которую он не раз наблюдал два года назад. Вообще он такой, каким Черный помнит его в пустыне: похудевший, усталый, но с блестящими глазами и чем-то таким внутри – живым, настоящим – что заставляло его верить в победу, верить, что они дойдут. Тогда Черному все время казалось, что если рассмотреть блонди внимательнее, поговорить, то можно увидеть, где это живое. А что будет потом – уже неважно.
Сейчас блонди такой же, только одет прилично и волосы в порядке: тяжелая, светлая волна до самой земли, а глаза в сумерках кажутся черными, как у него самого. Блонди тоже его рассматривает, потом наклоняет голову, предлагая подойти.
Черный прослеживает взглядом все расстояние до блонди, сплошной цветочный ковер, гладит грубыми, нечувствительными пальцами тюльпан и отрицательно качает головой.
- Не-а. Я все передавлю.
Блонди иронично выгибает бровь. Движение такое знакомое, такое родное, что Черный не удерживается и откровенно улыбается. Похоже, его веселье раздражает блонди, тот слабо хмурится и вот-вот должен сказать: «Не капризничай, пет». Почему-то блонди молчит, и Черный вдруг ощущает себя невероятно счастливым. Совершенно свободным и совершенно счастливым.
Когда он просыпается, то все еще смеется. И чувствует себя совершенно счастливым. Небо над головой - как сизый шелк, в точности как во сне, а воздух пропитан ароматом цветов и чист как вода из источника. Черный думает, что даже во сне, даже мысленно, он никогда не произносит имя блонди, и почему-то это кажется ему какой-то счастливой приметой. Что может измениться из-за одного имени?
И он шепотом, одними губами произносит имя блонди. И действительно ничего не меняется.
Тракт пуст.
Бывают случаи, когда караван двигается несколько дней подряд и никого не встречает. Например, когда это первый караван этого года, и нет смысла малым группам выходить на дороги – торговля еще не восстановлена. Или когда налетает большая буря: не обычный буран, а несколько дней сильного, порывистого ветра, с ураганами, с ливневыми дождями – тогда даже кочевники стараются прибиться к какой-нибудь лежке или стать лагерем. Еще тракт пуст перед приходом Северного ветра, хотя Черный знавал одно исключение.
Но сейчас весна, скоротечная, яркая как улыбка солнца, весна. Караваны снаряжаются чуть ли не каждую неделю, между базами уже вовсю шныряют охотники и «сынки» местных «бугров», обитатели лежек и поселений группами и поодиночке выходят в пустыню за «добычей» в виде редких сланцев, соли, выходов пород, рагонов, крысюков, мумифицированных трупов, останков горнорудной и геологической техники, роботов и прочее и прочее. За несколько сотен лет разработки и попыток освоения пустыня поглотила такое количество отходов жизнедеятельности человеческой цивилизации, что вышеперечисленного «богатства» хватит еще на пару сотен лет. И если мелкая техника или ее останки используются в большинстве своем на месте, то мумии, пластинки содержащих немагнитное железо пород и даже рагоны являются статьей экспорта. Просто удивительно как падки гости самого высокотехнологичного города галактики на местные знахарские зелья и порошки.
Сейчас весна: в «озах» трубчатые стволы древнего мутировавшего папоротника покрыты зелеными узорчатыми листьями, вода подымается в каменных колодцах почти до уровня земли, в спрятанных в скалах низинах цветут тюльпаны, на несколько дней превращая сухую вечно голодную землю в рай. И в «озы» приезжают «свадьбы» - пышные, со многими гостями или скромные, состоящие только из жениха и невесты, и нежные весенние ночи оглашаются стонами и шепотом, вечными и неизменными во все времена.
Сейчас весна: самое время для любви, для работы, для поиска, для пути. Так почему тракт пуст? Что происходит?
Байки Красного Рагона начинают выходить из строя, несколько человек уже едут по двое и недалеко то время, когда кочевникам, так или иначе, понадобится обновить транспортный парк. Понимает это не только Черный. От кочевников и так старались держаться подальше, а теперь и подавно сохраняют дистанцию. По ночам между ближайшими спящими охотником и кочевником шагов десять не меньше. Черный проходит их, морщась от досады, но делать нечего: многолетнее противостояние между кочевыми и оседлыми обитателями пустыни за пару недель не исчезнет.
- Слышь, Красный, - тихо говорит он, усаживаясь на корточки над валяющимся рядом с байком предводителем кочевников, - надо поговорить с кем-нибудь.
- Угу, - кивает тот, философски рассматривая звездное шелковое небо над головой, - только сначала поймаем. Этого кого-нибудь.
Черный хмыкает, вытаскивает сигареты, предлагая одну Рагону. Оба закуривают, по привычке тщательно прикрывая огонек рукой.
- Стремаешься? – спрашивает Рагон. Без насмешки, какая уж тут насмешка. Черный задумчиво кивает:
- Уж больно тихо. Жди беды.
- Да, спокойно как на жальнике. Даже рагонов нет.
Это, конечно, преувеличение, не далее как вчера Вин наткнулся на двух тварей мало не с байк размером. Убивать их не стали, но шугнуть пришлось: твари оказались упрямыми и раздраженными. Весна – она для всех весна.
- Помнишь, на лежке перед Железным Камнем, твой человек сказал, что те четверо были своими: охотник и трое торгашей с ними? Шли на Белую Базу? Ну и где они?
Рагон пожимает плечами.
- Да мало ли? Могли перед нами пройти, могли разделиться: охотник ушел дальше, а те трое потопали обратно по тракту. Тогда мы их и не увидели, они позади были.
- Могли, - кивает Черный. Вполне правдоподобное объяснение. А могли и не вернуться. Могли остаться на Базе в качестве… трофеев.
- Втроем, или если дальше один охотник пошел, могли и срезать, могли предыдущий караван догнать, - продолжает рассуждать Рагон и Черный снова кивает.
- Могли.
И предыдущий караван им догнать было бы нелегко, даже если он заходил на Белую Базу. Они тоже задержались на Железном Камне, и двигаются они в обычном темпе, загонять людей Черный смысла не видит.
- Стремаешься, - констатирует Рагон и усаживается, опираясь спиной о байк. Объяснять ему тоже ничего не надо: тракт пуст, это он и так собственными глазами видит. Но и вокруг никого нет. Его удальцы, гоняющие по пескам, так никого за все время и не обнаружили: ни охотника, ни пустынника, ни своего брата кочевника. А это уж совсем странное дело, если кочевые вдруг перестали на караваны нападать. А если вспомнить, что у некоторых кочевых теперь оружия немеряно, так совсем уж странное дело.
- Что ты сделать хочешь? – Рагону понятно, что Черный не поболтать перед сном пришел, а с каким-то делом. Только непонятно почему ночью.
- Сгонять надо в одно место, с одним человечком потолковать.
- Ну, так в чем дело? Скажи куда, мы быстро.
Черный слабо улыбается, качает головой.
- Нет. Человечек этот ни с кем кроме меня говорить не будет, пусть ты хоть Песчаная Дева. Мне самому нужно ехать.
- Ага, - глубокомысленно изрекает Рагон, прикидывая, сколько заряда осталось на его батареях, и не придется ли снимать с другой машины.
- И ехать надо мне одному.
- Чего? – от удивления Рагон говорит намного громче, чем до этого. Ближайший кочевник приподымает голову, сонно оглядываясь. Красный машет ему рукой и тот снова укладывается на песок.
- Ты, что сдурел? – эксперссивно шепчет Рагон, наклонившись к Черному, - оставить караван? Сейчас? А если ты там, где угробишься, что тогда?
- Не угроблюсь, - спокойно произносит Черный, - не тот расклад.
- Один не поедешь, - категорично изрекает Рагон, - я поеду. Возьми Вуда, еще пару ребят и…
- Нет. Целая группа привлечет внимание намного большее, чем один человек.
- Ты… блядь… ты сдурел!
Черный помалкивает, слушая экспрессивную ругань Рагона, только глазами блестит. И Рагон, повспоминав всех существующих и несуществующих родственников спятившего дарта и всласть изругавшись, понимает, что Черный решения не изменит. Выражение лица у него не такое, чтобы можно было его словами с места сдвинуть: сидит довольный и улыбается как крысюк после мяса.
Рагон прав. Не дело дарту покидать караван, да еще и во время войны, но дело легендарного Черного найти разгадку и привести людей к цели. И то, что разгадку надо искать самому, как в «добрые старые времена», для Черного… ну как свежее мясо для крысюка.
Он справится. Он сделает все как должно.
- Ты останешься, потому что ты знаешь весь расклад. Вуд знает только о договоре, и с кочевниками дела почти не имел. Ни с твоими, ни с другими парнями. Он тоже останется, потому что все контакты в Городе и Соленом Побережье завязаны на нем, а Келли Юпитер знает, когда появится. И если что случится, вы двое знаете, что делать дальше.
- Иди на х***, Черный. В Юпитерову ж*** понял? Случится – не случится, а ты возьмешь двоих моих ребят и умолкни в тряпочку.
Черному становится смешно: рассерженный и обескураженный Рагон, воинственно потряхивающий рыжими усами и косичками – зрелище сногсшибательное. Он не удерживается от улыбки, даже хихикать начинает. Рагон еще сильнее пушит усы, матерится и в избытке чувств прикладывает кулаком по корпусу байка. Машина обиженно гудит и кочевник, давеча уже просыпавшийся, снова встревожено подымает голову.
Теперь Черный успокаивающе машет рукой и поближе подвигается к собеседнику.
- Не кипешуй. Вдвоем вы справитесь при самом дурном раскладе. Главное – дотащить караван до Четвертого «колодца». Там ждет Белка со своими приспособлениями, а дальше уже дело Вуда и Келли.
- Ага, конечно. А всем остальным я расскажу сказочку о том, что Черный ушел к Песчаной Деве и теперь я говорю его устами. Да меня и слушать никто не будет. И Вуда слушать не будут. Блядь, Черный, ты не врубаешься что ли? Они пойдут только за тобой.
Черный кивает терпеливо: в этой части возражений Рагон, безусловно, прав. Очень многое - контакты, люди, обещания - завязано на нем самом, на его личности, на его словах. Но, безусловно, и другое: все то время, которое понадобилось Черному, чтобы превратиться из охотника в дарта, в голос Побережья, все это время он действовал не один. У него были свои люди и этих «своих» людей, так или иначе, знает каждый его контакт: каждый фискал, каждый купец, каждый «бугор», каждый вождь кочевников или продажный армейский. Знаю и те люди, с которыми заключено соглашения о взаимопомощи. Знают и те, которые почитают Черного за врага.
Черный считает, что его команда справиться.
- За моими людьми тоже пойдут. Может не все, может не без обещаний или доказательств, но пойдут обязательно, - Черный вдруг улыбается как старик, печально и горько и говорит, - у них просто нет выбора. Или идти за кем-то, кто хочет сохранить пустыню, или остаться на месте и погибнуть.
Он снова улыбается, немного не так горько, встает, говорит так, словно отвечает своим мыслям:
- Идет война, Красный.
Тихий в отличие от Рагона никаких возражений не приводит и в правильности решения Черного сомнений не выказывает: мимолетно скользит взглядом по лицу дарта, наполовину скрытого маской, кивает и утыкается взглядом куда-то в горизонт. Черный улыбается про себя и поворачивается к Рагону:
- Постарайтесь держаться вместе. Я вернусь через неделю, возможно полторы. Тихий знает маршрут.
Рагон с недоумением смотрит на дарта, оглядывается, словно желая убедиться в том, что тракт никуда не делся, потом снова смотрит на Черного.
– Какого черта?
- Хочу проверить еще одну загадку.
Загадка собственно та же – отгадки разные, а сама загадка большая и одним ответом не решается. В голове Черного фрагменты одного важного большого ответа складываются из мелких, не связанных друг с другом фрагментов: из «ничейного» шпика Никласа и всевидящего ока спутников, которые, как он знает, никогда не оставляли пустыню своим вниманием; из отсутствия кочевником на тракте и прогулки неизвестных торговцев к Белой базе; из согласия Автоклава присмотреть за Келли и пары строчек, второпях напечатанных на допотопном наладоннике; из тихого неумолимого шепота песка и содержания двух контейнеров, привьюченных к байку. Все эти куски следовали друг за другом, никак не связанные, они крутил их мысленно, так и эдак, прикладывал друг к другу и, когда головоломка не складывалась – оставлял на потом, а когда складывалась – пробовал на прочность и точность, и складывал заново, если догадка утрачивала смысл при другом положении вещей. Не то, чтобы ему это нравится, это складывание головоломок, он предпочитает действия, но он точно знает: время действия наступает тогда, когда цель и путь к ней становятся единым целым, ясным и прозрачным как вода в «озах». И пока это время не настало.
Байк натужно гудит, выбрасывая воздух с долей песка, всхлипы сопел и едва слышное при остановках скрипение при поворотах руля обещает скорую и окончательную остановку. Весна идет на убыль: по вечерам ветер взвихривает мелкую поземку на песчаных склонах, утреннее небо уже не столь упоительно-чистое, день становится все жарче, и обходится без маски даже на короткое время привалов вся тяжелее. Скоро лето.
Черный подымает голову вверх, улыбается синему, немного побледневшему небу над головой. Он щурится, как если бы ехал без маски и очков, просто так, и мог смотреть на небо без обрыдлых стекол. Он готов заорать от восторга, как делал всегда, когда гонял байки, хоть в пустыне, хоть в Городе. Он, машина и ветер – это и есть свобода.
.Он соскучился за этим, соскучился гораздо больше, чем думал. И Черный думает, что хотел бы снова идти по пескам, или мчаться на байке через ущелья и перевалы Южных Гор, или брести сквозь каменные нагромождения Железной Долины – одному, и чтобы только ветер и небо над головой. И может быть, чтобы где-то там, далеко, среди других людей кто-то ждал его, или хотя бы помнил о нем. И тогда он не просто шел бы куда-то, а шел к кому-то. Но место, где мог быть такой человек, осталось далеко позади, и время, когда такое могло бы случиться, давно истекло.
Черный думает, что это все весна. Ну а как же, даже рагоны вон, бегают через всю пустыню, а он же человек, его весна тоже тревожит.
Солнце только склоняется к закату, когда Черный останавливает байк и готовится к ночевке. Тихо напевая про себя песенку, в основном состоящую из трам-там-там, готовит нехитрую снедь, и наевшись, неторопливо, в смак, закуривает. Ложится он не спешит, разглядывая курящиеся, оранжевые в закатном пламени, вершины дюн и ожидая начала первой весенней бури. Хотя, конечно, это еще не буря, а так – проба сил.
Сначала по вершинам легко-легко скользит ветер: глинистые склоны лишь чуть сильнее блестят, а с песчаных холмов в воздух поднимается пыль – алая и блестящая в лучах солнца. Затем ветер усиливается, и с вершин начинают скатываться мелкие песчаные ручейки. Их становится все больше и больше, с песком скатываются мелкие глиняные осколки, похожие на куски цветного льда, по ложбинам двигается поземка и наступает момент, когда кажется, что весь песок вокруг ожил. Льется, кружится, покрывается мелкой кружевной рябью, как вода, и поет. То есть сначала он шепчет, а потом – поет.
Это момент, которого ждет Черный. Как это называется и почему происходит только в первый достаточно сильный ветер весной – он не знает. Но пески поют: тонкими тягучими голосами, пронзительно-тоскливыми, иногда низкими, пугающими, иногда – чистыми как источник. Звуки перекликаются между собой, сливаются в одно и распадаются и льются, и льются, как льется песок под ветром.
Эта удивительная музыка живет недолго: стоит ветру достигнуть силы настоящей бури и голоса стихнут, превратятся в обычный вой и рев воздуха. Но пока она звучит, Черному, кажется, что более удивительного и красивого места на Амой просто не существует.
Караван идет целый день, как и полагается нормальному каравану поздней весной: между идущими дистанция в несколько футов, у последнего за плечами торчит рогатина с цветной тряпкой: предосторожность для хорошей погоды вроде бы и лишняя, но Черный требует ее соблюдать, а значит, требование будет выполнено, идет ли сам дарт с караваном, или куда-то отлучился по служебной надобности. Из чего как раз следует, что караван идет необычный и дарт у каравана тоже особенный.
Караван идет целый день без остановок. Тихий даже полчаса не выделил: ели на ходу сухой паек, а отливать бегали по мере надобности. Причем отливающего сопровождал последний идущий, который с тряпкой, так что через какое-то время предосторожность перестала казаться излишней: подозрительное отсутствие мелких стычек с кочевниками, и вообще кочевников, тревожит всех караванщиков. И то, что с тракта к вечеру караван сошел и направился по неглубокой долине на север ни у кого не вызвало вопросов. Наверное, еще и потому, что на повороте в долину сидел верхом на байке Красный Рагон и во всеуслышание доложил Тихому, что место чистое.
О том, что место на последнюю неделю вряд ли использовалось для засады, он тоже доложил. Тихий помрачнел, но только головой кивнул. Черный как в воду глядел: нет бандюков паршивых, и не было. Если бы кто-нибудь месяц тому назад сказал бы, что он, Тихий, будет счастлив, если на его караван нападут кочевники – посмеялся бы. А вот поди ж ты, и такое случается.
Жизнь умеет много… чего. Куда больше, чем наука.
Лагерь готовится к буре: кочевники накрывают оставшиеся машины нанопеной, используя байки под стену убежища, остальные роют ямы, желательно поближе к глинистым склонам. Дарт еще утром перед отъездом предупредил, а сейчас и самый первый новичок и тот увидел бы, что идет сильный ветер. Дюны курятся, песок шевелится, кажется, что до самого горизонта, и если смотреть сверху, то, кажется, что плывешь на корабле, а перед тобой океан и нет ему ни конца, ни края. Тихому это зрелище нравится, он простаивает на вершине холма лишние минут пять, чтобы посмотреть как это красиво. Океан: желтый, оранжевый, красный океан, движется и движется, течет и течет.
Тихий неожиданно для самого себя, усаживается на задницу, на подол вытертого до белого сияния охотничьего плаща, и, отталкиваясь ногами и локтями, съезжает вниз. Вместе с ним съезжает куча песка, и он тратит минуту на то, чтобы отплеваться и стряхнуть хотя бы часть песка и пыли, но это все равно не портит ему удовольствия. Там где он раньше жил, океан замерзал зимой. Полосы берегового льда могли протянуться на несколько фарлонгов, и если скатиться с засыпанного снегом пологого склона, можно было нестись по льду несколько минут. Их вечно ругали за опасную забаву, да когда ж ребятню останавливали выпоротые задницы?
Отряхнувшись, Тихий огибает холм, чтобы вернуться в лагерь и останавливается, услышав чей-то диалог:
- Ни фига не понимаешь, парень. Дарт до Песчаной Девы подался.
- Куда?
- До Песчаной Девы. Потолковать.
Судя по молчанию собеседник, склонного к мистицизму караванщика, несколько опешил. Тихий решает дослушать и замирает на месте:
- А разве… Песчаная Дева… может говорить?
- Хм… с тобой она, если и заговорит, то только перед твоей смертью. Да и со всеми остальными. Хоть уши затыкай, хоть пой вслух, хоть криком кричи – ничем ее голос не заглушить.
- Это ты о голосах в песках, что ли? От которых с катушек съезжают? Так это никакой не голоса. Просто от постоянного шума идут глюки, как на торве, вот у человека крышу и сносит. При чем тут дарт-то?
Тихий узнает голос спрашивающего, как и голос «сказочника» - Лукас, большой любитель помолоть языком - и вслушивается еще внимательней, стараясь запомнить даже интонацию.
- Дурень ты, хоть и городской. Дальше своего носа ничего не видишь.
- Ага. Во всех местах у людей глюки и поэтому они умом трогаются, а здесь Песчаная Дева говорит.
Лукас какое-то время молчит, то ли думает, то ли обливает собеседника презрительно-холодным взглядом «настоящего охотника», которому на такую глупость и обжаться-то зазорно. Но Лукас продолжает говорить совсем не снисходительным и не ироничным тоном и Тихий понимает, что ошибся.
- Это тебе не все места, парень. Это пески. Это пустыня. Это такое место, по которому ты сегодня идешь, завтра ползешь, а послезавтра они тебя сожрут, и следа не останется. И увидеть здесь можно много чего, чего и самому страшному врагу не пожелаешь, и самому близкому другу – тоже. Ты вон, такой блин умный, чего дальше с Черным двинулся, а? Чего назад в Город не побежал? А потому что знаешь: кто пойдет с Черным, тот и выиграет. Хотя я б на его месте сразу бы тебя в песок закопал. Но дарту виднее, так что ходишь ты по этим пескам по его милости и по его слову.
Голоса замолкают. В наступившей тишине отчетливо слышен усиливающийся шум ветра и отдаленный слабый гул, словно где-то очень далеко бьют во множество маленьких барабанов одновременно. Тихий уже собирается вставать, когда вновь слышит голос:
- Пески – не все места. И Черный… не такой как все. Ну и что? При чем тут Песчаная Дева?
Проходит еще с десяток секунд, пока Лукас необычно резко и гневно произносит:
- Ни хрена ты не понял, что я тебе тут толкую. Ни хрена.
Тихий дожидается, пока оба монгрела отойдут на достаточное расстояние и тоже возвращается в лагерь. Лукас правильно понял: Никлас отправился с ними, потому что выбрал Черного. Вот только из кого он выбирал-то? И что хочет проверить?
К середине ночи ветер стихает и Черный просыпается. Чем еще удобен байк, так это тем, что из него получается отличное убежище. Жаль, что до сих пор никто не озаботился нуждами пустынников и не создал байки, которым песок не страшен. Выбравшись из-под нанопены, Черный минуту любуется чистым ночным небом, утыканным стеклянными гвоздиками звезд и начинает собираться. Ехать еще далеко, рассиживаться нечего.
Воздух отчаянно холоден, хоть лето и близко, но по ночам температура не выше 7-8 градусов. Черный, не жалея, тратит время на то, чтобы разогреть на спиртовке консервы и выпить горячей воды, и только потом отправляется. Байк заводится не сразу, двигатель чихает и кашляет, но, в конце концов, машина двигается с места. Черный прикидывает, какова вероятность того, что у Пифийского оракула найдется лишний или вообще какой-либо байк, полагает, что вполне может найтись, и решает не беспокоится раньше времени.
Вообще называть надо было как-то не так. Черный не помнил точно, какое имя носила та одурманенная каким-то газом женщина, которая слыла прорицательницей, какое-то похожее, но другое. Да и пророчествовать местный оракул был не мастак. Зато владел одной необыкновенно-ценной вещью, перед которой стоимость хрустального или даже бериллиевого гадательного шара непоправимо меркла.
- Живи, Черный.
- Живи, Крон. Как дела?
- Цветами не пахнут.
- А кредитами?
- Только если ты привезешь.
- А зачем? Солить их, что ли будешь?
- Не-а. разложу на матрасе, буду потом всем говорить, что в кредитах купаюсь.
Черный фыркает. Крон здесь навроде «сынка» и телохранителя при бугре, хотя с первого взгляда и не скажешь: худой, жилистый, разве что высокий как для монгрела. Да и лицо у него – обветренное, выдубленное как у настоящего пустынника, слишком живое и сообразительное. Последнее впечатление верное: в ремонте оборудования он участвует наравне со своим боссом. Роль телохранителей исполняют другие обитатели лежки. Можно сказать, что все остальные обитатели.
- Транки привез? И антифаги обещал в прошлый раз.
- Привез, - Черный стаскивает контейнер с байка и тянется за вторым, - биофильтры и оптика во втором.
- Ага, - Крон помогает Черному разгружаться. Кроме лекарств Черный привез «лишний» кислород, доставшийся после разгрома банды в Железных камнях. Пара подошедших аборигенов тут же начинают потрошить и рассортировывать содержимое контейнеров, и Черный мысленно хвалит себя за предусмотрительность: шесть штук гранат, которые он намерен презентовать Пифийскому оракулу, покоятся в его поясе. И хотя нет пока никаких оснований подозревать кого-то из людей Жанги в предательстве, лишняя предосторожность не помешает.
- Там он, - Крон машет в сторону центральной хибары поселения, имеющий вид подозрительно-красочный и экзотический. Черный кивает, вполне равнодушно, и спокойно, не торопясь, направляется к жилищу оракула.
Дверной проем украшенного заковыристыми рисунками и кусками слюды сооружения подпирает плечом «часовой». Или может младший жрец. Черный подает условный знак, бросает в протянутую ладонь черный керамический диск, плоский, гладкий, без всяких видимых узоров, тот кивает и провожает Черного вглубь, где за расшитыми цветными лентами кожаными коврами и металлическими наборными лентами скрыто основное сооружение – старый, укрепленный дот. Набирает код на простеньком сканере, дверь отодвигается и Черный ныряет в низкий дверной проем, останавливается на середине комнаты и улыбается так широко и искренне, как можно улыбаться только лучшему другу.
- Живи, Алек.
- Иди на хрен, Дарк!
продолжение в комментариях
Продолжение за 30.03 - очень мало. Для разгона требуются отзывы.
Продолжение от 13 апреля - для поклонников Келли.
Я больше не буду указывать, когда выкладываю продолжение, а просто буду поднимать запись.
28 апреля - последний привет из Таганрога
-
-
30.03.2012 в 22:19- Вода! Вода! Без очистителя!
- Настоящие горные смолки. Один раз намажешь и никакой лишай не тронет.
- Арена сегодня вечером! Арена!
- «Пудра», кому «пудра» магниевая, алюминиевая, крошки!
Нельзя сказать, что тип выбрал правильно, когда решил пристать к Силлеру. То есть, монгрел выглядит настоящим здоровяком, и вполне мог бы драться на арене. Если бы не был караванщиком, мало не дотягивающим до крысы.
- Да че ты думаешь, дурик. Что тебе светит там в конце каравана? Ну дайдете вы, ну продадите, ну вернетесь, аж с двумя кредитами прибыли, и то если Песчаная Дева разрешит.
- Отвали.
- А что больше? Не гони. В караване Черного много не подберешь. Торвы-то нету, а легкие только за воду уйдут. А здесь тебе и вода, и корм, и прибыток. Знаешь сколько за сезон срубишь?
Силлер морщится, чешет нос. Старая незаживающая язвочка – подарок мамы Юпы – мало беспокоит его в городе, но после месяца в пустыне под ветром и солнцем воспаляется и начинает зудеть. Врач в Цересс, из тех, кто прибыл в благотворительную компанию в позапрошлом году, говорил, что мол, сама заживет со временем и нечего ее теребить.
- Отвали.
- Вот дурак-человек, я ж тебе хорошие кредиты предлагаю. Это ж не по пустыне бегать, дурень, здесь же все на месте. Народу знаешь, сколько сюда валит? В твой Цересс столько не приходит.
Силлер снова чешет нос, хмыкает. Приставучий тип оживляется:
- Я тебе дело говорю. Оставайся. Крепкие мужики везде нужны, а циркачам, сам знаешь, всегда первая очередь, - тип глумливо подмигивает, - и с этой стороны тоже скидка идет, а то.
- Своих же небось и выставляете, - хмыкает Силлер. Тип угодливо ухмыляется, пряча злую гримасу, но продолжает юлить: за вербовку «циркачей». Бойцов на арене, идут чересчур хорошие деньги, чтобы можно было оставить попытки.
- Брось, парень, тут все по-честному. Я ж тебе говорю. Валом народ идет, кредитов залейся. Вы у нас второй караван уже, только за неделю. И две арбы вчера ушло, из своих. И с баз сколько шляются, геологи хреновы. За вечер по десять боев проводят.
- Врешь, - сплевывает Силлер, - вон одна арба стоит и мы. И с базы сюда три калеки придут и то на торжище. Гонишь, дядя,
- Да чтоб меня пески поглотили! Да чтоб мне солнца после ветра никогда не увидеть. Да чтоб с места не сойти, - вербовщик тыкает себя в грудь кулаком для убедительности, - сам приходи вечером. Вольным бойцом будешь, сам посмотришь. Да ты за всю дорогу столько не заработаешь, сколько за вечер!
Пережевывая вечером неподатливые куски плохо сваренной каши Силлер думает, что вербовщик ему не понравился, и если бы дело было в родном Цересе, то дело миром бы не кончилось. Подлый тип. И если бы он, Силлер, не в караване шел, то тоже дело бы мирно не окончилось, а так – надо закон каравана соблюдать. Но Тихому жаловаться Силлеру не с руки, а когда Черный подгребет, будут они от этого места уже далеко. Так что придется вербовщицкой морде ждать другого желающего начистить ему рыло.
А вот что с дартом надо срочняк обговорить - так это как такое может получиться: они месяц идут за Рекой и ни одного каравана не встретили. Ни одной арбы. А вербовщик ему и за караван и за арбы говорил. Соврал? На хрена? А если не соврал, то тоже на хрена? Темные дела стали происходить в пустыне, ох темные.
Примерно такие же мысли, возможно сформулированные более точно и красиво, бродят и в голове Тихого. После двухчасовой беседы с бугром у него остается головокружительное впечатление парения, птичьей легкости в теле и мерзкий привкус «шадры» в глотке. Травку они с бугром курили через местный аналог наргиле и действие ее оказалось на порядок сильнее.
«Парить» Тихому придется еще часа три, а весь следующий день мучиться отходняком. Тихий, впрочем, не жалеет. Миротворческое воскурение «трубки» с бугром вылилось в длительные философские беседы, с привкусом некоторой тревоги и обеспокоенности по поводу сотрясения вековых традиций пустыни и нашествия на мирную землю «египетской саранчи» в виде то озверевших амойских военных, то неведомых банд, которые вид делают, что они не банды и даже не бандиты, но на которых, на поверку, пробы ставить негде. Здесь бугор стал сбиваться, периодически вспоминая данные кому-то обещания и собственный здравый смысл, но под действием пацифистки настроенной травы, опять возвращался к теме мира и войны.
Тема эта, с точки зрения бугра торжища близ Белой Базы, особенно остро встала после прошедшей зимы. То есть, и до зимы стали появляться какие-то подозрительные люди, которым ни с того, ни с сего нужны были не вода там или фильтры, или наркота, а железяки и старые микросхемы, никому не нужная рухлядь со старых и новых катеров и вертушек, обломки роботов и даже геодезического оборудования. Искать такое добро в песках не то, чтобы накладно, но требует своих навыков. Охотников, однако, нашлось немало, рухлядь стали исправно таскать на торжище, поселение от этого только выигрывало и, если бы не долгий жизненный опыт бугра, внезапный высокий спрос на железную дрянь его бы только обрадовал. Но чем дольше бугор раздумывал над этим спросом, чем внимательнее присматривался к людям, тем меньше ему все это нравились. Так что, когда зима приостановила торговлю и охоту за железом, он даже обрадовался. Или успокоился во всяком случае.
Но весной все началось по-новому, а к «железному интересу» прибавился интерес к мелкой коммуникационной технике: к флешкам и пустым софтам, за которые раньше и кредита не давали, потому как кому они интересна в месте, где связь не работает. И этот интерес показался бугру таким нехорошим, что вот он уже чуть ли не через день «шадру» курит, а никакого успокоения нет как нет.
Дерьмо происходит в мире. Стабильность исчезла.
- Может на Кольце хотят и впрямь связь сделать? Пробовали же когда-то.
Бугор мутно смотрит на Тихого, легкомысленно улыбающегося куда-то в стену между проемом двери и подвешенному на крючке чучелу крысюка, украшенному ритуальной зеленой проволокой и подвесками из высушенных фалангов человеческих пальцев. Чучело Тихий воспринимает слабо, видится ему там сейчас дева с цветным легким покрывалом на волосах, несет эта дева в руках тяжелую бирюзовую чашу, а в ней то, чего слаще в пустыне нет и быть не может. Потом дева на минутку исчезает и Тихий отчетливо слышит ответ бугра.
- От тех "пробовальщиков" и пепла не осталось, не то, что костей. Да и не с южных гор те люди.
- А откуда? – ветер шевелит прозрачные складки полосатой материи, дева улыбается… хорошо так. А бугор все продолжает бубнить.
- А хер знает откуда. Вроде и свои рыла есть, а присмотришься – не своих тоже полно. И кочевников тоже. Даже какие-то городские попадались. Хрен что они делают на юге, а? Ты б сказал Черному, а?
- Что? – волосы у девы черные как ночь. Не угольно-черные, не смоляные, а вот именно как ночь: в синь, в блеск, в звездную темноту.
- То, что я сказал. Я тогда осенью говорил ему. Говорил. А Черный так ничего и не сказал. Только мол, чтоб не дергался. А че мне дергаться, и я не дергаюсь. Только стремно уж от них сильно. Хуже, блин, армейцев…
Тихий улыбается, глядя в синие, необыкновенно синие глаза под темными и густыми ресницами чистокровной ферранки; думает, что «шадра» не простая, что бугор курит уже что-то покрепче и что Черному и впрямь надо подумать об тех людях, то есть об этих людях, которые прямо сейчас и здесь перед глазами его каравана скупают части старых летательных аппаратов, которые как известно, содержат алюминий, магний, и много чего еще, а раздобыть селитру даже на такой несельскохозяйственной планете как Амой не составляет труда. Потом он думает, что если Черному это говорили еще зимой, то он наверняка уже что-то про это подумал и сделал; и Тихий даже вспоминает, что как раз зимой они торчали на побережье, и вот как раз Келли выяснял что-то о контрабанде и легальной торговле химикатами, а он сам, Тихий, как раз вот деталями старых роботов интересовался и даже Белке сам их возил. Не довез, правда, пришлось тогда все бросить и нестись к Вуду, а все, что они с Келли нарыли, Белке отвез поверенный Вармика, тамошнего бугра. Тихий удивляется, как это он сразу все это не вспомнил и не догадался, а только слушал причитания хозяина, но потом «шадра» вырубает его начисто и он просыпается только через пару часов с легкостью в теле, привкусом гнилого мяса во рту и будущей головной болью.
К вечеру он вспоминает и о караванах и об арбах, так обильно прибывающих к Белой Базе, и так осмотрительно уклоняющихся от встреч с единственным за месяц караваном, идущим до Южных Гор. И если то, что привезет Черный от Оракула будет тем, что они предполагали… то скоро все изменится. Теперь уже совсем скоро.
-
-
30.03.2012 в 22:20- Точно гражданский?
- По всему видать, что да. Если он армейский, то я растерял последние мозги. Но ей-ей, с такими удивительными делами, что вокруг, я уже и на это согласен.
Тихий хмурится задумчиво.
- Говоришь, коммуникатор у него уперли?
- Ну да.
Тихий вспоминает беспомощного «инопланетянина» на торжище, снова хмыкает – бывают же совпадения. Потом вспоминает о загадочных маневрах сопровождающей его «шестерки» и думает, что дело и здесь не совсем чисто.
Чтобы было, если бы гражданский хлюпик не добрался до точки Три-Два? И кто бы ему помешал туда добраться, если уж на то пошло? Тихому хочется покрутить головой или еще немного покурить травки, потому что такие мысли гораздо больше похожи на паранойю: где они, а где армейцы и кто в состоянии устроить такого размера провокацию ради уничтожения каравана? Но в свете всех событий приходится быть внимательным и к таким, почти бердовым умозаключениям.
- Ты его точно довез. Видел как он на базу зашел?
Рагон фыркает, но сдержавшись, только согласно кивает:
- Проследил специально, - и, помешкав пару секунд, добавляет, - если это кто-то крутит, то... то крутит вмесет с армейцами.
Оба задумываются, оценивая масштаб и степень возможности или невозможности предполагаемого. Ну, в общем-то, если караван приняли за серьезную действующую силу, то можно и такое устроить, невелика хитрость: увести гражданского, прибить и оповестить вояк. Хотя и рискованная с другой стороны: торжище рядом с Белой Базой – активный торговый и информационный центр, уничтожать его без веской причины не с руки.
Рагон его знает, одним словом.
- Хрен поймешь их всех. Если у них такие выходы есть, чего вообще было банду натравливать? Чего было не сразу вояк запустить? А то еще лучше: расстрелять всех на хрен с «конверта» и все. А это… - Рагон обводит руками неведомое пространство, где творятся такие странные дела и продолжает, - а это как игра какая-то. Сделай то-то, поставь на место то-то – получишь результат, - он сплевывает, - только хуй знает какой.
Тихий с отстраненным интересом смотрит на Рагона и задумчиво произносит:
- А вот тут ты прав на все сто. Игра. С правилами. И правила эти игрок пытается соблюсти.
К утру Тихий доходит до еще одной мысли: никто не знал, что Черный временно покинул караван.
Ринг расположен глубоко внизу. Обычно Колизеи и их разнообразные заменители представляют собой большие или малые копии древнего римского цирка, известного настолько хорошо, что и впрямь можно подумать, что это был Первый Цирк. Здесь ринг прямоугольный, характерный для спортивных соревнований и ниже уровня пола остального помещения почти на четыре метра. Непосредственно наблюдать за боем неудобно, и большинство присутствующих удовлетворяются мониторами перед сиденьями, оформленными в стиле ретро. Не смотря на некоторую эксклюзивность клуба, сиденья не снабжены антишумовыми куполами: мнение любого о схватке становится достоянием присутствующих и создает незабываемое ощущение «возвращения в разгульную свободную молодость». Впрочем, всегда остаются любители непосредственного наблюдения.
Последние окружают каменную, небрежно окрашенную ограду вокруг ринга, некоторые используют бинокли, чтобы в подробностях рассмотреть участников. Вернее говоря, ранения и увечья: законы здешнего клуба не отличаются от римских, и исход боя зависит как от способностей участников, так и настроения зрителей. В качестве весталок выступают все присутствующие. Но зрители первого эксклюзивного ряда имеют право «помочь» или навредить гладиатору, вылив, например, колбу с кислотой на него или на его противника.
Сталлер пару раз заказывал это место в первом ряду, хотя цена у него была соответствующая. Забава быстро надоела ему, и теперь он наведывался в клуб только в том случае, если в боях участвовали люди – настоящие или по крайней мере без чрезмерного количества имплантов. Сейчас был именно такой случай.
Противники кружили друг вокруг друга, изредка делая выпады с целью не столько поразить, сколько измотать противника. Один из бойцов был вооружен чем-то вроде короткой пилы с остро посверкивающими зубцами, недостаточно острыми, чтобы легко разрезать кость, но достаточно, чтобы вырывать куски мяса на потеху зрителям. Второй, меньше ростом, смуглый, с рыжими яркими пятнами на обнаженных плечах и спине ловко вращал металлическим хлыстом, с утяжелителями на конце. Когда хлыст касался стены, металл скрежетал, а из стены вырывался фонтанчик бетонной крошки. Сталлер решил, что он «болеет» за обладателя пилы.
Гладиаторы все еще кружили по рингу, когда сверху начали сыпаться куски овощей, пирожных и мяса: зрители выражали недовольство. В ту же секунду «пилоносец» сделал ложный выпад, увернулся от удара хлыстом и полоснул пилой по ноге смуглого. Смуглый отскочил на безопасное расстояние, кровь хлынула широкой лентой по бедру, на зубьях поднятой вверх пилы сверкнули кусочки окровавленной кожи. Зал взревел, раздались рукоплескания.
«Пилоносец» тут же напал снова, вращая пилой и постоянно меняя плоскость вращения. Смуглый отступил, увернулся от одного, второго удара, но третьим ему рассекло плечо и второй поток крови «украсил» спину в рыжих пятнах. Зрители опять заорали, сосед слева от Сталлера в восторге запустил бокалом вина вверх. Бокал упал на монитор зрителя в нижнем ряду и тот, разъяренный, ринулся наверх, выяснять отношения. Сталлер, поморщившись, отодвинулся вместе с креслом и прикинул, как удобней покинуть свою «ложу»: одной из «фишек» клуба была позиция невмешательства службы безопасности. Охранники вмешивались лишь в случае непосредственной угрозы жизни или тяжелых травм. Это позволяло клиентам лучше почувствовать атмосферу вседозволенности, спустить пар.
«Пилоносец» внизу теснил смуглого в угол, а тот юлил, отпрыгивал, вывертываясь в последний момент. Рана на бедре заставляла его хромать, хлыст он переложил в левую руку, но похоже, удары не оказывали на противника особого воздействия: «пилоносец» в отличие от смуглого был одет в плотный кожаный костюм, наверняка с вшитыми пластинами или с кевроном. Пила еще раз коснулась смуглого, на этот раз удар пришелся по ребрам и теперь тот был целиком заляпан кровью. Зал стонал.
«Пилоносец» с победным воплем поднял вверх свое оружие, зрители первого ряда бесновались, вопя от восторга и осыпая победителя кредитами. Сталлер пару секунд наблюдал за сценой, а потом связался с диспетчером и изменил условие ставки. Диспетчер, тоже человек, как и вся обслуга в клубе осмелился уточнить. Сталлер раздраженно фыркнул и подтвердил.
Ерунда это: пила эта, костюм. На какой рагон устроителям выпускать на арену заранее обреченного бойца? Зачем обеспечивать очевидную победу, снабдив одного кандидата всеми преимуществами?
Смуглый на арене, в очередной раз вывернувшись из угла, неожиданно ловко захватывает хлыстом рукоять пилы и резким движением вырывает оружие из рук противника. Правда, свой хлыст он тоже выпускает. «Пилоносец» ударом в бок валит смуглого на пол, кидается к пиле, наклоняется. И тогда смуглый прямо с пола, прыгает ему на спину, обхватывает за плечи и вцепляется зубами в шею. И судя по фонтану крови, разрывает артерию.
Зал стоит на ушах: кто-то истерично кричит, кто-то в запале разбивает кресла или мониторы, кто-то отчаянно дрочит прямо сквозь штаны. Сталлер, задумчиво глядя на экран и практически не видя изображения, пытается понять: зачем?
Зачем обеспечивать одного игрока всеми преимуществами? Чтобы этот игрок решил, что исход боя предрешен? Чтобы обеспечить зрителям превосходное зрелище? Какая цель у этой игры?
-
-
30.03.2012 в 22:20И, пожалуй, их поспешное исчезновение с торжища Белой Базы – активного, выгодного с торговой точки зрения – для умного постороннего наблюдателя, послужило бы явным и очевидным доказательством последнего. И, пожалуй, Тихий не считает существование этого наблюдателя таким уж гипотетическим.
Рагон своих людей уже тоже поднял. И если решение их вожака не вызвало никаких волнений, то согласие караванщиков удивило даже кочевников:
Во всяком случае, Мирт осмелился уточнить:
- А они, в смысле, что, уже все что надо продали? За один день?
- Нет, но оставаться здесь больше нельзя.
Рагон сумрачно разглядывает растерянную физиономию помощника и сплевывает в песок.
- Стремно стало.
До тракта они добираются без задержек и дальше двигаются в обычном порядке: четверо кочевников на байках впереди, четверо позади, еще по паре следуют параллельными дороге неглубокими дюнами. За вечер и спокойную ночь люди отдохнули, двигаются уверенно, в хорошем темпе.
Воды, еды, кислорода вполне достаточно. И оружие есть. От кочевников никаких сигналов об опасности не наступает. Не сильный, устойчивый ветер не несет угрозы и маячащая буря на горизонте вряд ли окажется сильной. Но Тихому отчаянно хочется приказать каравану двигаться быстрее.
Черный просыпается ранним утром, когда небо только-только начинает светлеть. Ветер ночью не утихал, но был слабым и теплым, да и спал Черный под защитой байка. Увы, больше машиной воспользоваться не удастся, ни в качестве средства передвижения, ни в роли укрытия. Байк сдох вчера вечером и все предпринятые Черным меры не смогли его реанимировать.
Черному жаль оставлять машину посреди песков. К байкам у него быстро образуется личное особенное отношение как к чему-то живому. Ему нравится ездить на байк, ему нравится управлять машиной так непосредственно, вручную, чувствовать ее, как чувствуешь близкого человека. В его воображение байк получает собственные черты , и имя. И если бы байки, как катеры оборудовали интерфейсом, он бы, наверное, постоянно болтал бы с машиной. Черный бережет «свои» байки, он старается чинить их, когда есть возможность, а не просто менять, он обожает гонять на них, ощущая мощь многочисленных лошадиных сил своим продолжением. Оставить потом машину гнить в песках равносильно предательству. Тем более, что байк можно было бы легко починить, если бы это была не пустыня.
Черный вздыхает, раскурочивает панель управления, чтобы вытащить процессор и материнку, снимает батареи – как никак в них больше половины осталось - подумав, выковыривает навигатор, не столько затем, чтобы его использовать, сколько не желая оставлять маршруты в памяти. Привычно распределяет оставшуюся воду, консервы, кислород и, сориентировавшись по компасу, направляется в сторону тракта. Скорее всего на Белую Базу он уже не успеет, и придется догонять караван на тракте. Лишний день, придется экономней расходовать воду: отправляясь налегке Черный оставил свои запасы воды и кислорода.
Он щурится в сторону рассветного неба: на горизонте словно поднимается тонкая розовая пелена, дымка, нежная и сияющая, за которой теряются утренние звезды. Черный качает головой, отворачивается и устремляется вниз по склону. Буря нагонит его не раньше чем к полудню и вряд ли будет сильной. Но это тоже задержка, а значит надо двигаться как можно быстрее.
Тихий справится с караваном. Договорится с бугром торжища, если у последнего вдруг возникнет что-то непредвиденное. Справится с кочевниками, если кто-то из них решит, что отсутствие дарта уважительная причина для демонстрации силы и превосходства. Тихий сумеет организовать оборону в случае нападения бродячих кочевников. Но вот если бы он был вторым игроком в этой войне, то чтобы он сделал? Если бы его банду уничтожили, и он бы об этом узнал, то чтобы он сделал?
-
-
30.03.2012 в 22:20К не среднестатическим обитателям миров Федерации можно отнести: обитателей трущоб, районов военных конфликтов, приверженцев не склонных к смирению религий, военных, ученых, любознательных школьников и жителей миров неблагополучных, чей коэффициент агрессии превышает сакраментальную восьмерку. Последние, впрочем, предпочитают не рассуждать о том, как и из чего сделать бомбу, а осуществлять приготовление на практике и использовать с максимальным эффектом.
На Амой картина выглядит совершенно иначе. Наличие собственного, неприкосновенного, личного пользования чипа необыкновенно сильно сказывается на состоянии мозгов, так что общая лояльность граждан по отношению к властям достигает прямо-таки заоблачных величин. При таком положении вещей лишние знания оказываются не просто лишними, а несущими определенную угрозу и вызывающими того рода соблазны и сомнения, которые во все времена и во всех государствах позволяло пришить любознательному гражданину обвинение в государственной измене со всеми вытекающими последствиями. Посему чистейшей абстракцией становится не только практическая, но даже теоретическая сторона дела. В мире, где шаг влево или вправо от назначенного маршрута является основанием для расстрельной статьи, и приговор приводится в исполнении незамедлительно, осуществить какие-либо нелегитимные действия не представляется возможным. Поэтому терроризм на Амой является статьей импорта, а редкие исключения - либо шпионами амойской СБ, либо камикадзе монгрельского происхождения. Впрочем, история Танагуры хранит данные лишь о двух таких исключениях.
Что же касается пустыни, то мало кто из ее обитателей не знает, как изготовить что-нибудь взрывающееся, горящее, взлетающее и убийственное в той или иной мере. Использование полезных сведений ограничивается близостью к военным базам и стойким стремлением к взаимовыгодному сотрудничеству, что в условиях пустыни является первым и единственным же гарантом выживания. Пустыня – не место для войны: здесь нет территорий, владение которыми могло бы приносить выгоду, здесь нет источников ресурсов, которые могли бы обеспечить власть. Здесь нет даже достаточного количества населения, над которым эту власть можно осуществить.
Тем более удивительно и странно то, что происходит в пустыне этой весной.
Белка откладывает в ящик готовый детонатор, кашляет – долго, натужно, выхаркивая зеленоватую вязкую слизь. На утоптанном песке мастерской плевки не сразу высыхают. Он с досадой смотрит на цвет выделений и сплевывает уже просто так, для души. Ни хрена этот кортикоид не помогает: как была дыхалка забита, так и осталась. Белка сует в рот жвачку «розовой ширки» и без интереса сосет. Вкуса «ширки» он больше не слышит, но знает, что без обычной дозы быстро утратит способность нормально работать. А время сейчас такое, что соображать надо в два раза быстрее, а работать раз в пять лучше.
Хорошее, в общем-то, время, Белка не против.
В соседней комнате воняет раскаленным металлом, кто-то ругается, чертыханья перемежаются шумом сдвигаемых предметов и шагов. Белка хмыкает, но не сдвигается с места. Раз не орут и не бегут на улицу, значит, ничего особенного не произошло.
В дверной проем суется Хорек, горящим металлом воняет сильнее.
- Там это…. Ну-у…
- Загорелось, – подсказывает Белка.
- Не-е, – отрицательно крутит головой тот, - Лунс пришел, да с сигаретой и ввалился. Мы его выставили.
Белка задумчиво разглядывает подручного: малорослого, тощего, с острым подвижным лицом – удивительно похожего на зверька, именем которого называется. Сплевывает ярко-розовым на пол и уточняет.
- Один пришел?
- Да, - кивает и пожимает плечами Хорек. Лицо его при этом принимает с десяток выражений, от недоумения, до угрозы и восторга, они меняется так быстро, что кажется: лицо у Хорька двигается само по себе, без желания своего хозяина.
Как-то там такая болячка называется, но как именно – Белка уже не помнит. Чей-то синдром.
- Сейчас выйду.
Хорек выскальзывает из мастерской, нитки из дырявых обточенных камушков, что служат вместо двери, колышатся, каменные бусинки стукаются друг о друга с нежным мягким звуком. Белка прячет ящик с детонаторами в узкий люк прямо под ногами, туда же втискивает заготовки и остатки проволоки. Загребает ногой песок и слегка притопывает, придавая плите такой же вид как у остального пола. Лункс – охотник известный, не доверять ему причин нет, но после того как зимой они начали делать бомбы у Белки стала развиваться паранойя.
Охотника он приглашает внутрь: жаркое ясное солнце начинающегося лета уже догнало температуру до 35.
- Живи, Лункс.
- Живи, Белка.
Белка машет рукой сунувшемуся Хорьку, тот понятливо кивает и пока охотник удобней размещается на табурете, успевает притащить запотевший от холода сосуд благородной латуни в зеленых прожилках под ободками, пару вытертых до блеска жестяных стопок и раскуроченную армейскую консерву. Лункс одобрительно хмыкает, окидывая взглядом богатство на столе, и с достоинством ждет, пока хозяин разливает прозрачную огненную жидкость.
Самогон у Белки первоклассный: во-первых, его и впрямь гонят из чистого крахмала, а иногда даже и из армейского риса, неустановленного за давностью лет срока, а во-вторых, очищают не через фильтры, а традиционным непогрешимым способом двойной перегонки. Понятно, что такой самогон – редкость, предлагается только дорогому гостю, и является жестом значительным.
Наполненные стопки гость и хозяин подносят ко рту со всем достоинством и пониманием, выпивают неторопливо и приступить к закуске не спешат. Белка подслеповато щурится на дверной проем, не торопясь спрашивать. Лункс наслаждается ощущением жгучей горячей жидкости медленно спускающейся в желудок.
- Хороша, – выговаривает наконец гость, блаженно улыбаясь под бородой. Белка кивает без выражения, наливает по второй.
Вторую пьют еще медленнее, ощущая значение жизни и ее скоротечность. Кидают в рот волоконце консервированного мяса, честно выращенного на плантации, а потому, собственно мысом никогда и не бывшего, задумчиво жуют, в такт своим мыслям.
Когда Белка тянется налить по третьей, Лункс степенно останавливает руку хозяина.
- Погодь, не торопись. Сначала дело перетрем.
Белка кивает, смотрит собеседнику в глаза. Взгляд у него острый, ясный, без каких-либо признаков расслабленности или опьянения – самогон Белку не берет.
- Перетрем. Сколько принес и откуда взял?
- Затарился на Чертовой Печи, у Альбика. Он много всякой фигни таскает для этого дела, - указывает он пальцем на кувшин с «огненным зельем», - его ничем не удивишь. Хотя я и беру сразу по 10 килограмм. Покалякал я с ним, как ты просил: вроде никто больше не заказывает. Как обычно, «зеленку», фильтры, осцилилку, ну и для «ширки» - аспирин, амперсин, притопан. Аспирина кто-то из Шмелей, тех, что в прошлом году на Веселой лежке жили, взял аж три упаковки. Большие, медицинские. То ли торговать они собрались, то ли откупиться от кого-то.
- А стекло?
- Почти нет. Стеклом у нас только ты, да Пенн с Южного интересуетесь. Но Пенн через Перевалку гоняет, ему оттуда ближе.
- Селитра?
- Нет, не было. Я и поспрашивал и понюхал. Через Печь не провозили. Может еще откуда, но не через наших.
Белка кивает и снова берется за кувшин. Теперь Лукнс сам подставляет стопку, выпивает быстро, с кряканьем, и блаженно прижмурившись угощается консервой. Белка цедит самогон через зубы, испытывая одновременно злость и удовлетворение.
Аспирин, значит, с-суки. Ну ничего, с Черным они это дело не раз обсуждали, и когда он сюда доберется - все будет готово. И хрен вам, суки, будет, а не пустыня!
.
-
-
30.03.2012 в 23:09-
-
30.03.2012 в 23:25в дневники-тозашел(с)/винни-пух/, Винни, солнце, спасибо огромное за продолжение!
Невероятный подарок, которого очень-очень хотелось, но спрашивать или напоминать было как-то... неудобно, что ли))
Первые, сумбурные впечатления
(А то боюсь, что уйду думать, мыслей станет слишком много, и я так потом ничего и не напишу)) так что лучше по порядку))
читать дальше
Спасибо тебе, еще раз!
-
-
30.03.2012 в 23:33Напряжение так ощутимо нарастает... Все уже в полной готовности, все кусочки складываются в какую-то картинку, но пока непонятно в какую. Очень интересно. Теперь нужно перечитать сначала, вдруг что-то забылось.
-
-
31.03.2012 в 00:46Еще чуток!
-
-
31.03.2012 в 00:47Чертов этот псевдо блонди, свалившийся на голову Рагону, не просыхающий «бугор» со своими предчувствиями, трупы эти, зарытые непосредственно перед торжищем. Не мог бугор не знать, что там у него прикопано, а ни слова не сказал. А если и впрямь не знал, то дело еще хуже.
Он поворачивается назад, машет рукой Вуду. Второй помощник Черного, не отвечая, прибавляет темп и через несколько минут нагоняет Тихого. Тракт все еще находится в районе действия комплекса Белой Базы и воздух здесь не просто годен для дыхания: по меркам пустыни он просто-таки роскошен.
Тихий сдергивает мешающую маску, спрашивает:
- Ты те гранаты, что у Ромика забрали, далеко держишь?
Вуд с некоторым удивлением смотрит на него, но отвечает без запинки.
- Три у меня, по одной у парней.
- Скажи-ка ты этим парням разделиться и держаться концов каравана.
Вуд внимательно, но без какого-либо внятного выражения осматривает долину, по которой спускается караван: тракт идет без поворотов, сильных осыпей они не встречали, чьих-то следов не обнаруживали. Вуд вопросительно смотрит на собеседника:
- Ловушки ждешь?
Тихий неопределенно хмыкает:
- Уж больно место хорошее. Вроде и всю дорогу видишь, беспокоиться не о чем, а на самом деле за такырами не то, что байка – танк не увидишь.
- А… - Вуд замолкает, догадываясь, что ответит Тихий на вопрос о дозорных Рагона. Кочевники тоже кроме своей дорожки между такырами ничего толком не видят, и не слышат за ревом моторов.
- И передай-ка остальным держать, что есть, наготове.
Вуд кивает, и отстает, чтобы дождаться следующего караванщика и передать приказ Тихого. Тихий, наоборот, идет вперед и сам предупреждает людей. Впереди его ждет уже пылающий «праведным гневом» Рагон.
- Какого людей колотишь? Или думаешь мои парни следов бы не увидели? Или еще чего похлеще думаешь?
Рагон идет пешком, потому что свой «атаманский» байк отдал Черному, а ехать вдвоем с кем-то не позволяет авторитет. Да и удобней сейчас идти с караваном: если что – все знают, где его искать.
- Брось, - не обижается Тихий, - и увидели бы и сказали. Но если ждет не просто банда, то и следов не найдешь. Да и не могут твои люди каждую щель просмотреть и в каждую кучу песка чанкером ткнуть.
- Ждешь, что нападут? Или слухи чьи-то?
- Жду. Место хорошее.
Рагон с сомнением оглядывается, невнятно бурчит под нос.
- Я б такое не выбрал. Ни хрена не видать и развернуться негде. На байке не подъедешь, на такырах затаиться – так невысокие. Разве что под песком спрятаться. Так для этого пехом надо караван обогнать, уложиться и где-то сигнальщика поставить, чтоб не пропустить. А сигнальщика мы б засекли уже.
Тихий согласно кивает: довода Рагона логичны и основаны на большом опыте. Но Черный вот, чтоб узнать почему на них не нападают, аж к Оракулу рванул. А он, Тихий, думает теперь, что их противники только этого и ждали.
За каким-то ж хреном сперли у того недоблонди коммуникатор?
- Может и под песком. Может ждут нас давно, а может и сигнальщик у них есть.
Рагон удивленно вздергивает рыжие косматые брови, пока не понимает смысла намека и оглядывается назад, разыскивая среди корявых, плавно раскачивающихся фигур караванщиков «ничейного шпиона», но не успевает ничего сказать. Цветная тряпка впередсмотрящего дергается, с левой стороны раздаются несколько выстрелов и вопль дозорных, а Тихий, набрав полные легкие воздуха, орет, перекрывая шум ветра и рев машин.
- Приготовить оружие! К склонам!
Ближе к голове каравана падает человек. Следующий за ним караванщик успевает отбежать на несколько шагов и тоже падает. И Тихий снова кричит:
- К склонам! Залечь в песок!
Тихий, упав на песок, перекатывается, снова вскакивает и, сделав несколько шагов, падает и откатывается в другую сторону. Он слышит короткие вскрики, шум ветра и рев двигателей с правой стороны, думает, что дозорных слева просто вырезали, хотя и не обязательно, потому что у нападающих гауссовы винтовки и, слава Юпитер, не пулеметы, снова вскакивает и, пока бежит к склону, пытается осмотреться.
Караван разделился на две неравные группы. На месте остаются лежать четверо, возможно кто-то из них и жив. Тихий успевает удивиться и обрадоваться тому, что пострадавших так мало, как буквально в футе от него песок взлетает фонтаном. Тихий падает, переворачивается, вскакивает и падает, стараясь двигаться как можно беспорядочней. Не-е, как бы на обучали бандитов работать с оружием, снайперы из них никакие.
Он добирается до сильно изрезанного склона уже ползком, осторожно приподымается над глиняными обломками. Нападающих не видно: то ли наедятся перебить их, не испачкав рук, то ли ждут чего-то.
Тихий ползком перебирается по трещине назад. Спрятавшийся за грудой осколков караванщик тихо матерится, глядя на враз опустевший тракт, и Тихий жестом приказывает ему двигаться дальше. Тот кивает и они ползут вдвоем. Кроме шума ветра ничего не слышно, и Тихий соображает, что Рагон успел добраться до своих дозорных справа, хотя и непонятно как так быстро. А может и не добрался, и кочевников больше не слышно, потому что напали с обеих сторон.
Они добираются до третьего склона. Песок взлетает чуть ли не перед носом, оба падают вниз, вжимаясь в грунт. Следующий фонтан взлетает намного дальше, и воспользовавшись перерывом, Тихий кувырком преодолевает опасное открытое место. Караванщик, Линн его звать, четвертый раз ходит в большом караване, повторяет его маневр и, упав рядом, озвучивает догадку:
- У них, что, винтовка одна, что ли? Или стрелок?
- Винтовка – вряд ли. А стрелок, наверное.
- А остальные что же?
- Сейчас начнут. Врубятся, что больше прицельным огнем никого не возьмут и начнут.
Они оба вскакивают на ноги и, промчавшись почти 30 футов, падают за камни как раз во время - песок взлетает за ними несколько раз; и как раз в нужное место – в довольно просторной расщелине сидит десяток человек замыкающей группы.
- Что делать? – деловито интересуется Силлер.
- Гранаты. Сколько?
- У меня две и вон у Свонга одна. Ну и по «лягушке» у каждого.
Тихий кивает. «Лягушка», как продукт самопального творчества, обладает куда меньшей взрывной силой и поражающей мощью, чем настоящая граната, но тоже пригодится, когда противник вынужден будет подойти поближе.
- Ждем, пока выйдут, подпускаем поближе, бросаем гранаты. Все, что есть.
- А подойдут?
- Да. Куда им деваться?
Тихий оборачивается, внимательно оглядывает глиняные склоны позади людей. Если с этой стороны тоже есть стрелок, их сейчас перестреляют как куропаток. С другой стороны – а почему этого еще не произошло?
Почти тот час же из-за склонов раздаются выстрелы, рев мотора и громкие проклятия. Тихий надеется, что это Рагон добрался до своих парней и вместе они напали на вторую часть засады. Он успевает удивиться тому, что кочевники не напали одновременно с обоих сторон, как с правой стороны на тракт вырывается четыре машины.
-
-
31.03.2012 в 00:47Вот теперь стоит упасть на песок и прикрыть руками голову. Взрыв крошечной армейской штучки поднимает кучу песка, осколко, горячих кусков металла и бывшей живой плоти: граната взорвалась точно под передними колесами машины. Байк и его водитель разлетаются на куски, ближайшая машина, изрешеченная осколками переворачивается, кочевник дико вопит, придавленной ее тяжестью, его одежда и свернутое полотно накидки начинают гореть, но его напарникам не до него. Один из кочевников устремляется к передней группе, а второй разворачивается и направляется к людям Тихого. Винтовки у него в руках не видно, и Тихий, все еще вжимающийся в песок понимает остро и пронзительно: он смотрит в глаза своей смерти.
У кочевников тоже есть гранаты, просто они полагают винтовки более действенным оружием. Кроме вот этого.
Время растягивается как резина, внезапно уместив в полминуты невероятно много всего. Тихий переворачивается, змеей соскальзывает ко все еще застывшему Сиггелу, одной рукой вытаскивает из внутреннего кармана плаща Сиггела гранату, а второй сжимает, активируя собственную «лягушку», подымается, опираясь на одно колено и остро сожалея о том, что нет в руках хоть самого простенького, хоть самого старенького автомата, дергает чеку и бросает в байк. Падает, чуть не вывернув ногу, за камень, судорожно отталкивается коленом, пытаясь переместиться, дотянуть тело до нужного места и швыряет с правой стороны камня «лягушку», до последней секунды сомневаясь в том, что получится.
Байк переламывается пополам, горячая взрывная волна прижимает людей вниз. Осколки, песок, куски металла и полиуглерода засыпают их сверху, больно впиваясь в тело, обжигая открытые участки кожи, вспарывая ткань толстой, пропитанной клеем и нитроновой пропиткой, продубленной грязью одеждой. Кто-то вскрикивает, Тихий шипит сквозь зубы, вытаскивая кусок металла, впившийся в запястье. Он ждет еще с полминуты, пока на голову не перестанет валиться песок и осколки. Приподымается и осторожно выглядывает из своего укрытия.
Первый и второй взрыв почти совпадают по времени. «Лягушка» посланная на встречу гранате сбила ее с траектории и та взорвалась с другой стороны тракта. Тихий коротко, бешено смеется, потом до боли закусывает губу: он не разучился, он все еще умеет много гитик. Да!
Тихий прыгает обратно к лежащим людям, орет, требовательно протянув руку:
- Гранату!
Один из караванщиков, и в угаре, Тихий даже не соображает кто, не может вспомнить кто, хотя черт возьми, он же прекрасно помнит имена их всех, вообще всех людей Черного, приподымается, медленно, неуверенно, растерянно оглядываясь по сторонам, Тихий кидается к нему, едва удерживаясь от того, чтобы не схватить парня за шкирку и не встряхнуть основательно - ну да, Ченн! его зовут Ченн, идет второй раз, но еще пацан совсем и у него есть друг, этот друг приходил его провожать и кажется плакал - так что Тихий только протягивает руку, повторяет требовательно: «Гранату», и парень покорно и даже быстро вытаскивает гранату из пояса и сует в его ладонь; а сам, кажется, ищет «лягушку» или гвоздемет, но Тихому пока не до этого: он слышит возобновившийся рем мотора с левой стороны тракта и видит как из-за такыра выбегают шестеро и несутся в их сторону.
Тихий падает на песок, машет рукой своим людям: «Пригнуться», ползет к облюбованному камню и осторожно выглядывает. Кочевники бегут к ним, у двоих винтовки, наверное, один из них и есть стрелок. Еще у двоих чанкеры и, рагон бы их побрал, один держит гранату в руке, и наверняка, она не единственная.
Если бы у них было время, если бы хоть чуть-чуть времени, они бы справились: дать нападающим приблизиться, одновременно бросить гранаты и добить чанкерами оставшихся. Но времени нет, и сражаться с противником, вооруженным огнестрельным оружием, людей никто не учил. Так что Тихому остается только сцепить зубы и ждать, пока те пятеро окажутся поближе, а следующая пятерка, показавшаяся с правой стороны будет достаточно далека. Потом Тихий понимает, что расстояние между ним и его группой слишком маленькое и та вторая пятерка с легкостью перебьет их всех, воспользовавшись гранатами, так что он подымается, и, согнувшись в три погибели, несется к глиняному наносу, последышу весеннего, уже забытого наводнения. Для укрытия он не годится, но за его крошечным холмиком, такое же крошечное ущелье достаточно глубокое, чтобы скрыть упавшего в него человека и позволить ему ползком добраться до тракта почти вплотную. Один из бегущих останавливается, чтобы выстрелить, не попадает, и Тихий, шлепаясь в облюбованную яму, злорадно думает, что в полицейской школе бандитов никогда не обучали.
Для того, чтобы выстрелить, для того, чтобы поразить цель, недостаточно нажать на курок – нужно уметь это делать и это умение дается нелегко и не вырабатывается путем сбивания банок из-под стаута на ровной площадке тира. Тихий подбирается ближе, вытаскивает «лягушку», выдергивает чеку у гранаты и замирает.
Три, два, один. В какой-то момент в памяти всплывают бессмысленные и бестолковые слова детской считалочки о многоножке, которая никак не могла пересчитать свои ножки, внутри груди что-то сильно толкается, говоря, что вот он, этот момент, он единственный, и Тихий, поднявшись на колени, правильным, отработанным на проклинаемой и обязательной институтской «военке», движением - замах из-за плеча - кидает гранату между третьим и четвертым противником, потому что именно у третьего он видит гранату, хотя рекомендации утверждают необходимость уничтожения ближайших противников. Убойная сила «малышки», действительно убойная, обоих бойцов, хотя расстояние между ними достигает положенных двадцати футов, разносит в клочья, осколки ранят последнего пятого, но первые два только быстрее бегут вперед, потом останавливаются и стреляют по нему.
Тихий падает, откатывается в сторону, кричит: «Стреляйте! Стреляйте!», снова вскакивает, бросая активированную «лягушку», что-то с рукодельной гранатой не так, она крутится по песку, шипит и не взрывается, нападающий просто перепрыгивает через нее и бежит к Тихому. Вернее туда, где он только что был, потому что Тихий уже скатился по дну ямы и втиснулся в узкую трещину на склоне. Бандит стреляет, песочные фонтаны, один, второй, третий, взлетают все ближе и ближе к Тихому, четвертая пуля царапает глину выше по склону, и Тихий испытывает почти ирреальную досаду и обиду на не профессиональность противника: идиот просто стреляет наобум, куда попало, тратя дорогой боеприпас. И даже если бы видел, где именно спрятался Тихий, даже тогда мог бы попасть только случайно, потому что не умеет, не привык стрелять на ходу, по движущейся мишени. Была бы у него винтовка - в одиночку справился бы со всем отрядом.
Тихий ловит лазерной точкой лоб бегущего и нажимает курок. Тот вздрагивает и падает, раскинув руки, словно пытаясь обнять напоследок небо, второй останавливается и падает, откатившись за труп и прикрываясь ним. Тихий усмехается и подпирает предплечье руки с пистолетом, упершись локтем левой в землю. Как только кочевник шевельнется, или сюда доберется следующая группа нападающих, он снова выстрелит.
У него прекрасный автоматический пистолет: скорость 1200 выстрелов в минуту, дуга меньше 4 градусов, пуля способна пробить броню в 7 дюймов на расстоянии трех фарлонгов. У него нет главного – пуль. После схватки с отрядом Ромика в обойме осталось четыре пули.
Одна из них достается ведущему второй пятерки. Тот нелепо взмахивает руками, роняет винтовку и падает поперек тракта, но отряд это не останавливает: видимо кто-то из них понял, что имеет дело с одиноким стрелком, а о том, что в караване Черного не может быть много боеприпасов, нападающие отлично осведомлены. Они тоже палят на ходу и пара пуль, выбивает глину прямо над головой Тихого. Он вжимается в трещину, проклиная случайную пулю-дуру и собственное положение: он не может выстрелить, определить его местонахождение теперь не составляет труда, так что Тихий готовится к тому, чтобы пропустить вторую пятерку и, скатившись по склону в ту же самую яму, открыть огонь в спины. В этот момент раздается характерное шипение «лягушки» и взрыв сносит с ног одного их напавших.
Тихий думает, что то, что он испытывает должен ощущать сержант, вывевший в первый настоящий бой роту желторотых курсантов: очухались, парни очухались и начали действовать. Стрелять караванщики тоже не умеют, но бросить пару гранат, укрывшись за сброшенным грузом, и прицельно использовать чанкеры и гвоздеметы вполне способны. Если не считать гранат, то тактика защиты не особенно отличается от маневров каравана при нападении обычных кочевников.
-
-
31.03.2012 в 00:48Тихий ползет быстрее, между последними завалами камней перебегает, надеясь на плохую меткость стрелков. Меткость да, плохая, но стреляют несколько, так что пуля-дура, для которой здесь нет альтернативы, успевает оцарапать ему плечо, но он уже на месте, он добрался до своих. И мысленно выругавшись, и мысленно же поблагодарив сволочь сержанта, гонявшего их до седьмого пота под проволочным заграждением, Тихий скатывается под защиту склона и выкрикивает:
- Не подыматься. Ползком за склон, держитесь расщелин.
- Но…
- Двигайтесь! – перебивает он Флеча и сам ползет за этот второй склон, который даже и не склон, просто глиняная складка. Но им нельзя здесь оставаться, их расстреляют, если они останутся на месте. Кочевники начинают стрелять почти сразу, свист пуль заставляет двоих парней перед ним остановиться и вжаться в землю. Тихий толкает их в спину, бьет по заднице, по плечу – куда попало, заставляя двигаться. Повернувшись вправо, он видит, как высоко впиваются пули в склон – ни черта кочевники не видят их, главное не подыматься и не попасть под гранату, если они у них еще есть. А они должны быть, так что Тихий торопит парней, выкрикивая и почти не слыша себя:
- Быстрей, мать вашу! Быстрей!
Там впереди, где собралась «первая» группа, где остался Вуд, тоже непрерывно стреляют. Он даже не видел сколько там нападающих. Стреляют и ревут двигателями и со стороны такыров и Тихий думает, что Рагон и его люди не смогут удержать там вторую часть отряда, так что положение у них аховское, но не безнадежное. И они действительно успевают отползти, то есть покинуть свое подобие укрытия, когда взрыв гранаты накрывает их, присыпая песком и глиной. Бросавший не рассчитал и кинул гранату немного дальше чем следовало.
Тихий успевает прикрыть голову руками и капюшоном. Осколки больно бьют по рукам, по спине, плечо тут же отзывается и Тихий отчетливо ощущает, что плечо мокрое, а значит ранили его сильнее, чем он полагал. Но это сейчас не важно, и он, приподнявшись, толкает лежащего перед ним Флеча и повторяет:
- Двигаемся.
Флеч ранен. Тихий видит осколок, вертикально торчащий у того из спины, тянется, выдергивает его одним точным движением. Парень глухо вскрикивает, Тихий снова толкает его в бок – рана не смертельная, болезненная, но не смертельная, главное выбраться отсюда – и ползет вперед. Кто-то впереди громко ругается, Тихий с трудом узнает голос Сиггела и двигается быстрее. Потом гранаты взрывается позади них и песок, глина, камни снова засыпают их с головой.
Выплюнув кровь с прикушенного языка, Тихий подымает голову, стряхивая песок, оглядывается и вновь тормошит Флеча. Им нужно уйти с прямой линии, им и так сказочно везло, но третья граната их достанет. Он шарит взглядом по глинистым склонам, по краю тракта, такому твердому и надежному здесь – их здесь накроют как котят, просто забросают гранатами и все. Потом он видит Сиггела, который машет рукой и выглядит как-то странно, неожиданно, чертыхается про себя и толкнув Флеча заставляет того ползти немного в сторону. Сиггел кажется таким странным, потому что над песком видны только его голова и часть плеча, рука, поднятая в жесте, кажется чем-то отдельным. Монгрел нашел глубокую надежную трещину и если они успеют, то будут спасены.
И они успевают, действительно успевают. Последние футы Тихий бежит, таща за собой Флеча и прыгает в яму, когда позади раздается тот самый третий взрыв, и их вновь накрывает песком и камнем. Но они уже в безопасности, ну то есть как бы в безопасности: кочевники здесь, неизвестно сколько их, хотя и так понятно что чертовски много, но по крайней мере, они получают передышку.
Сиггел хлопает Тихого по плечу и тот еле сдерживает крик – чертовски больно.
- Сколько их? И что делать будем?
Тихий прикидывает. Первый «отряд» на байках состоял из четырех человек, второй из пятерых, третий тоже из пятерых. А ведь кто- то еще воюет с первой частью каравана, и кто-то еще сражается с людьми Рагона по ту сторону гряды. Значит нападающих не меньше тридцати, по числу каравана. Тихий обводит взглядом собравшихся: Флеч шипит, прижимаясь спиной к стене, Врон перетягивает эластичным бинтом предплечье, Курт то же самое делает с лодыжкой. Нет Дика и…
- Манга сразу подстрелили, - поясняет Сиггел, - и Вальша позже, когда вторая группа сюда добралась, - и тут же без перехода спрашивает, - что делать будем?
Тихий сплевывает – снова кровь, язык распух и плохо ворочается.
- Сколько у нас винтовок?
- Две. Остальные у передних остались. Патронов двадцать штук, еще с десяток «лягушек» есть, и четыре гранаты.
И все – звучит в голове у Тихого. То есть совсем все: даже с учетом «наследства» Ромика у них боеприпасов было только на один бой. И уж точно не с подавляющим численным превосходством противником. А как следующий бой? Как дальнейшая война? Тихий качает головой, отодвигая бессмысленные размышления, и говорит:
- Нам надо их выманить. Гасить по-пустому они скоро прекратят и попробуют посмотреть, что от нас осталось. Сделаем так…
-
-
31.03.2012 в 00:54Аспиринчик радует. Обожаю читать про доморощенных пиротехников. Сразу нежную раннюю юность вспоминаю.
-
-
31.03.2012 в 01:18-
-
31.03.2012 в 14:19-
-
31.03.2012 в 15:23-
-
31.03.2012 в 20:47+1!
-
-
01.04.2012 в 00:51lynxie, спасибо. Мне очень стыдно, что так мало. но... не шло вот и все. Я ж еще немного выложила, вы увидели?
В свзяи с продой вопрос: не тсал ли тихий слишком простонародно выражаться и не следует ли немного окультурить его внутреннюю речь?
Soul~, Zainka-Gwena, Soul~, камка, спасибо!
-
-
01.04.2012 в 03:22Хотя, конечно, очень хочется еще, кто же спорит)) но тут уж как получится - реал, он у всех реал, плюс еще и вдохновение должно накатить)
Я ж еще немного выложила, вы увидели?
читать дальше
Да, увидела, но оставила себе почитать на ночь, в тишине.
И таки - чорррт! - хочется ж еще, а? На самом интересном месте же, как всегда!
Что дальше? Где Черный? Какая зараза посмела..? ...и так далее - куча вопросов же!))
не стал ли тихий слишком простонародно выражаться и не следует ли немного окультурить его внутреннюю речь?
Когда читала - не резануло. Но, правда, когда читала, меньше всего думалось о происхождении Тихого и соответствию этому его речи...
Но подумать надо, да. И для сравнения - перечитать таки с начала второй части. А может, и немного первой.
читать дальше
Ясон это знает. На данный момент он испытывает что-то вроде удовлетворения от того, что не разочарован в этом человеке. И если тот погибнет - будет испытывать что-то вроде сожаления. Но пока не больше.
А вот это - хорошо!
Не то, что Ясон пока большего не испытывает, нет))
А то, что весь путь - от "пока не больше" до чего-то реально значимого - у него еще впереди. Я очень, очень хочу все это прочесть. Сколько бы не пришлось ждать)
-
-
02.04.2012 в 01:50Править, наверное,надо. Хотя опять-таки, внятное окончание еще не скоро. там по ходу еще пара сильно военных эпизодов и множество связок с моими расползающимися по всей пустыне героями. Эпик, рагон его забодай.
-
-
02.04.2012 в 20:46-
-
02.04.2012 в 22:12-
-
02.04.2012 в 23:16Iris Lloyd Troy, спасибо что читаете и пишите отзывы. А то просишь просишь по-человечески и не допросишься.
-
-
02.04.2012 в 23:29-
-
03.04.2012 в 00:18-
-
03.04.2012 в 12:20-
-
03.04.2012 в 15:00-
-
03.04.2012 в 19:33-
-
03.04.2012 в 22:18-
-
03.04.2012 в 22:23-
-
03.04.2012 в 22:32