Учитывая что я мучаю диплом, то понятия не имею, когда начну что-то писать. И так как до конца второй части не ближе, чем рачки до Киева, то я решила немножко выложить. Я не ленюся, я пишу. Мне просто некогда.
"Держаться за воздух". Остальное вы знаете.
читать дальше - … договоренность соблюдена, но сам знаешь: слово Кудесника недорого стоит. Человечек мой пока молчит, но… в общем, поставил я там пару камер, посмотрим. Что выйдет.
Сталлер кивает. Чутью Неймана он верит как своему, может и больше. Своего помощника он знает давно, в преданности его уверен на все сто: лет пять назад выкупил того на аукционе сомнительным «живым» товаром, проще говоря - снял с крючка у одного из тогдашних воротил Черного рынка. Воротилу позже, не без помощи последнего, «съел» и не подавился, а Нейман с того времени стал его ближайшим помощником и доверенным лицом.
Чутье Сталлера, не менее острое, чем у Неймана, подсказывает ему, что через пару лет придется избавиться от последнего: слишком много тот о нем знает, о слишком важных и слишком опасных вещах осведомлен. Захочет независимости, или не дай Юпитер, попробует продать на сторону информацию – важные и осведомленные люди, но куда выше рангом, от самого Сталлера и костей не оставят. Но пока чутье молчит и Сталлер по-прежнему доверяет своему помощнику.
- Вернулся Дик с орбиты: грузы доставлены. Ждут отмашки.
Вопросительный взгляд помощника Сталлер игнорирует и тот продолжает:
- Карик отправился на побережье, пока новостей нет. С Базы тоже ничего. Но с Черной Слюды вернулась абра, и купец их говорит, что со Слюды Черный пошел с кочевниками. И утверждает, что это – люди Красного Рагона, и вроде как сам Рагон с ними и идет.
Теперь Нейман сам избегает взгляда босса, стараясь ничем не выдать своего недовольства. Именно Нейман подсказал идею использовать мелких дилеров наркотиков для обеспечения связи через Церес. Именно Нейману принадлежала идея транспортировки оружия через заброшенные геологические станции. Именно Нейман нашел первых «сотрудников» среди жителей Старого Города и организовал первую сеть агентуры. Практически вся работа с пустыней: люди, оружие, вербовка – все идет через него и все контролируется его людьми.
Кроме Черного. Как только этот паршивый охотник появился на горизонте, как только произошло первое столкновение, босс взял дело под свой контроль и принимал решение единолично. Нейману оставалась только роль наблюдателя. Даже исполнение части приказов стали проходить мимо него.
Таких вещей бывший наркобарон Картели, бывший хозяин трех спутников планеты Центра – настоящего сосредоточия рынка наркотиков в южном секторе - бывший, черт возьми, раб семьи Рангори, не спустил бы никому. Сталлеру тоже не спустит. Просто пока у него нет таких сил, чтобы бороться со своим хозяином. В отличие от многочисленных других помощников Сталлера, Нейман знает, какие люди, и не люди, если уж говорить точно, стоят за спиной его босса.
Сталлер кивает с непроницаемым выражением лица, и Нейман продолжает доклад. Ничего неожиданного доклад не содержит, и Сталлер, дав указание придержать часть груза на орбите, прежде чем завершать сделку с местным дилером, вежливо выпроваживает помощника. О караване Черного, о неожиданном участии кочевников, он предпочитает раздумывать в одиночестве.
Если бы Сталлер хоть немного был склонен к мистике, он бы подумал, что Черного прислала на его голову сама Песчаная Дева. Он не сомневается, что некоторые из жителей именно так и думаю. Сплетни и слухи, бродящие по Старому Городу, истории, рассказываемые на границе о том, кто слышит Песчаную Деву, то влияние, которым пользуется охотник в пустыне: сколько не делай скидку на склонность людей к выдумке и преувеличениям, факт оставался фактом – Черный оставался самой загадочной и влиятельной фигурой. Более того, Сталлер вынужден признать, что не верно оценил значимость этой фигуры и величину влияния. Связаться с кочевниками, даже после прошлогодних событий, мало кто бы отважился: сотрудничать с кочевниками, не с остатками племени, а с полноценным и хорошо вооруженным отрядом равноценно самоубийству. Но, похоже. Черный сумел найти с последними общий язык.
Кочевники, старинное дальнобойное оружие, эти дикие слухи по Побережью о сигнальных огнях и помощи – ведь бред же полный! Сталлер изучил все возможные данные и о пустыне и о ее жителях, чтобы увериться в полной невозможности создать мало-мальски быстро реагирующую систему в условиях такого огромного пространства. Без устойчивой связи, в отсутствии средств передвижения, в условиях постоянной взаимной вражды – все это превращало идею об объединении пустынников в какое-то общество в фарс, в утопию. Зато предоставляло массу возможностей в манипулировании отдельными поселениями и племенами кочевников в своих целях. Так и только так можно было создать подобие власти в пустыне. Так на что надеется чертов дарт? Что он пытается сделать? Кто ему покровительствует?
Последний вопрос так занимает Сталлера, что вместо того, чтобы сразу отдать нужный приказ, он откладывает решение до самого вечера, раз за разом, взвешивая свое положение: какие люди могут быть заинтересованы и примут участие, какие окажут сопротивление, какие капиталы и в каком случае он может использовать, как сильно может рассчитывать на своего покровителя, на людей стоящих за его спиной. С какой стороны не посмотри – его позиции безупречны, его силы и возможности по сравнению с дартом не сопоставимы, Черный обречен. Так почему он испытывает сомнения? Почему медлит?
Он знает почему: это инстинкт, неуловимое неопределенное чутье старого монгрела. Это оно зудит и толкает локтем в бок: все не так, все не так как ты представляешь. Сила есть, оружие есть, деньги есть, люди за тобой есть, но опасность, которая ему грозит, которая может помешать его планам, совсем другая. Она остается где-то там, за рамками здравого смысла, ее нельзя увидеть, посчитать, указать пальцем. Она проявится только в последний момент. И тогда победа будет зависеть от того, кто этот последний момент просечет первым.
Уже ночью Сталлер делает один единственный звонок. Человек, с которым он говорит, отвечает двумя словами и сразу отключается. Человек знает, что делать и будет действовать максимально быстро и эффективно. А Сталлеру опять остается ждать.
Муторное занятие.
На рассвете тюльпаны кажутся одинаковыми: темными плотными бутонами на стройных тонких ножках. На скалах вокруг – розовый нежный свет, небо над головой цвета сизого шелка, а в низине застряла ночь, и цветы тонут в лиловатых сумерках.
Он неуверенно касается свернутых лепестков, боится, что его прикосновение как-то повредит цветок. Его руки, пальцы, лишком грубые, чтобы по-настоящему ощутить нежность цветка, и тогда он накланяется сильнее и касается тюльпана щекой. Да, очень нежный, прохладный, мягкий и упругий, а когда выпрямляется – видит блонди.
Тот сидит почти в центре цветочной поляны, в той заковыристой позе, которую он не раз наблюдал два года назад. Вообще он такой, каким Черный помнит его в пустыне: похудевший, усталый, но с блестящими глазами и чем-то таким внутри – живым, настоящим – что заставляло его верить в победу, верить, что они дойдут. Тогда Черному все время казалось, что если рассмотреть блонди внимательнее, поговорить, то можно увидеть, где это живое. А что будет потом – уже неважно.
Сейчас блонди такой же, только одет прилично и волосы в порядке: тяжелая, светлая волна до самой земли, а глаза в сумерках кажутся черными, как у него самого. Блонди тоже его рассматривает, потом наклоняет голову, предлагая подойти.
Черный прослеживает взглядом все расстояние до блонди, сплошной цветочный ковер, гладит грубыми, нечувствительными пальцами тюльпан и отрицательно качает головой.
- Не-а. Я все передавлю.
Блонди иронично выгибает бровь. Движение такое знакомое, такое родное, что Черный не удерживается и откровенно улыбается. Похоже, его веселье раздражает блонди, тот слабо хмурится и вот-вот должен сказать: «Не капризничай, пет». Почему-то блонди молчит, и Черный вдруг ощущает себя невероятно счастливым. Совершенно свободным и совершенно счастливым.
Когда он просыпается, то все еще смеется. И чувствует себя совершенно счастливым. Небо над головой - как сизый шелк, в точности как во сне, а воздух пропитан ароматом цветов и чист как вода из источника. Черный думает, что даже во сне, даже мысленно, он никогда не произносит имя блонди, и почему-то это кажется ему какой-то счастливой приметой. Что может измениться из-за одного имени?
И он шепотом, одними губами произносит имя блонди. И действительно ничего не меняется.
Тракт пуст.
Бывают случаи, когда караван двигается несколько дней подряд и никого не встречает. Например, когда это первый караван этого года, и нет смысла малым группам выходить на дороги – торговля еще не восстановлена. Или когда налетает большая буря: не обычный буран, а несколько дней сильного, порывистого ветра, с ураганами, с ливневыми дождями – тогда даже кочевники стараются прибиться к какой-нибудь лежке или стать лагерем. Еще тракт пуст перед приходом Северного ветра, хотя Черный знавал одно исключение.
Но сейчас весна, скоротечная, яркая как улыбка солнца, весна. Караваны снаряжаются чуть ли не каждую неделю, между базами уже вовсю шныряют охотники и «сынки» местных «бугров», обитатели лежек и поселений группами и поодиночке выходят в пустыню за «добычей» в виде редких сланцев, соли, выходов пород, рагонов, крысюков, мумифицированных трупов, останков горнорудной и геологической техники, роботов и прочее и прочее. За несколько сотен лет разработки и попыток освоения пустыня поглотила такое количество отходов жизнедеятельности человеческой цивилизации, что вышеперечисленного «богатства» хватит еще на пару сотен лет. И если мелкая техника или ее останки используются в большинстве своем на месте, то мумии, пластинки содержащих немагнитное железо пород и даже рагоны являются статьей экспорта. Просто удивительно как падки гости самого высокотехнологичного города галактики на местные знахарские зелья и порошки.
Сейчас весна: в «озах» трубчатые стволы древнего мутировавшего папоротника покрыты зелеными узорчатыми листьями, вода подымается в каменных колодцах почти до уровня земли, в спрятанных в скалах низинах цветут тюльпаны, на несколько дней превращая сухую вечно голодную землю в рай. И в «озы» приезжают «свадьбы» - пышные, со многими гостями или скромные, состоящие только из жениха и невесты, и нежные весенние ночи оглашаются стонами и шепотом, вечными и неизменными во все времена.
Сейчас весна: самое время для любви, для работы, для поиска, для пути. Так почему тракт пуст? Что происходит?
Байки Красного Рагона начинают выходить из строя, несколько человек уже едут по двое и недалеко то время, когда кочевникам, так или иначе, понадобится обновить транспортный парк. Понимает это не только Черный. От кочевников и так старались держаться подальше, а теперь и подавно сохраняют дистанцию. По ночам между ближайшими спящими охотником и кочевником шагов десять не меньше. Черный проходит их, морщась от досады, но делать нечего: многолетнее противостояние между кочевыми и оседлыми обитателями пустыни за пару недель не исчезнет.
- Слышь, Красный, - тихо говорит он, усаживаясь на корточки над валяющимся рядом с байком предводителем кочевников, - надо поговорить с кем-нибудь.
- Угу, - кивает тот, философски рассматривая звездное шелковое небо над головой, - только сначала поймаем. Этого кого-нибудь.
Черный хмыкает, вытаскивает сигареты, предлагая одну Рагону. Оба закуривают, по привычке тщательно прикрывая огонек рукой.
- Стремаешься? – спрашивает Рагон. Без насмешки, какая уж тут насмешка. Черный задумчиво кивает:
- Уж больно тихо. Жди беды.
- Да, спокойно как на жальнике. Даже рагонов нет.
Это, конечно, преувеличение, не далее как вчера Вин наткнулся на двух тварей мало не с байк размером. Убивать их не стали, но шугнуть пришлось: твари оказались упрямыми и раздраженными. Весна – она для всех весна.
- Помнишь, на лежке перед Железным Камнем, твой человек сказал, что те четверо были своими: охотник и трое торгашей с ними? Шли на Белую Базу? Ну и где они?
Рагон пожимает плечами.
- Да мало ли? Могли перед нами пройти, могли разделиться: охотник ушел дальше, а те трое потопали обратно по тракту. Тогда мы их и не увидели, они позади были.
- Могли, - кивает Черный. Вполне правдоподобное объяснение. А могли и не вернуться. Могли остаться на Базе в качестве… трофеев.
- Втроем, или если дальше один охотник пошел, могли и срезать, могли предыдущий караван догнать, - продолжает рассуждать Рагон и Черный снова кивает.
- Могли.
И предыдущий караван им догнать было бы нелегко, даже если он заходил на Белую Базу. Они тоже задержались на Железном Камне, и двигаются они в обычном темпе, загонять людей Черный смысла не видит.
- Стремаешься, - констатирует Рагон и усаживается, опираясь спиной о байк. Объяснять ему тоже ничего не надо: тракт пуст, это он и так собственными глазами видит. Но и вокруг никого нет. Его удальцы, гоняющие по пескам, так никого за все время и не обнаружили: ни охотника, ни пустынника, ни своего брата кочевника. А это уж совсем странное дело, если кочевые вдруг перестали на караваны нападать. А если вспомнить, что у некоторых кочевых теперь оружия немеряно, так совсем уж странное дело.
- Что ты сделать хочешь? – Рагону понятно, что Черный не поболтать перед сном пришел, а с каким-то делом. Только непонятно почему ночью.
- Сгонять надо в одно место, с одним человечком потолковать.
- Ну, так в чем дело? Скажи куда, мы быстро.
Черный слабо улыбается, качает головой.
- Нет. Человечек этот ни с кем кроме меня говорить не будет, пусть ты хоть Песчаная Дева. Мне самому нужно ехать.
- Ага, - глубокомысленно изрекает Рагон, прикидывая, сколько заряда осталось на его батареях, и не придется ли снимать с другой машины.
- И ехать надо мне одному.
- Чего? – от удивления Рагон говорит намного громче, чем до этого. Ближайший кочевник приподымает голову, сонно оглядываясь. Красный машет ему рукой и тот снова укладывается на песок.
- Ты, что сдурел? – эксперссивно шепчет Рагон, наклонившись к Черному, - оставить караван? Сейчас? А если ты там, где угробишься, что тогда?
- Не угроблюсь, - спокойно произносит Черный, - не тот расклад.
- Один не поедешь, - категорично изрекает Рагон, - я поеду. Возьми Вуда, еще пару ребят и…
- Нет. Целая группа привлечет внимание намного большее, чем один человек.
- Ты… блядь… ты сдурел!
Черный помалкивает, слушая экспрессивную ругань Рагона, только глазами блестит. И Рагон, повспоминав всех существующих и несуществующих родственников спятившего дарта и всласть изругавшись, понимает, что Черный решения не изменит. Выражение лица у него не такое, чтобы можно было его словами с места сдвинуть: сидит довольный и улыбается как крысюк после мяса.
Рагон прав. Не дело дарту покидать караван, да еще и во время войны, но дело легендарного Черного найти разгадку и привести людей к цели. И то, что разгадку надо искать самому, как в «добрые старые времена», для Черного… ну как свежее мясо для крысюка.
Он справится. Он сделает все как должно.
- Ты останешься, потому что ты знаешь весь расклад. Вуд знает только о договоре, и с кочевниками дела почти не имел. Ни с твоими, ни с другими парнями. Он тоже останется, потому что все контакты в Городе и Соленом Побережье завязаны на нем, а Келли Юпитер знает, когда появится. И если что случится, вы двое знаете, что делать дальше.
- Иди на х***, Черный. В Юпитерову ж*** понял? Случится – не случится, а ты возьмешь двоих моих ребят и умолкни в тряпочку.
Черному становится смешно: рассерженный и обескураженный Рагон, воинственно потряхивающий рыжими усами и косичками – зрелище сногсшибательное. Он не удерживается от улыбки, даже хихикать начинает. Рагон еще сильнее пушит усы, матерится и в избытке чувств прикладывает кулаком по корпусу байка. Машина обиженно гудит и кочевник, давеча уже просыпавшийся, снова встревожено подымает голову.
Теперь Черный успокаивающе машет рукой и поближе подвигается к собеседнику.
- Не кипешуй. Вдвоем вы справитесь при самом дурном раскладе. Главное – дотащить караван до Четвертого «колодца». Там ждет Белка со своими приспособлениями, а дальше уже дело Вуда и Келли.
- Ага, конечно. А всем остальным я расскажу сказочку о том, что Черный ушел к Песчаной Деве и теперь я говорю его устами. Да меня и слушать никто не будет. И Вуда слушать не будут. Блядь, Черный, ты не врубаешься что ли? Они пойдут только за тобой.
Черный кивает терпеливо: в этой части возражений Рагон, безусловно, прав. Очень многое - контакты, люди, обещания - завязано на нем самом, на его личности, на его словах. Но, безусловно, и другое: все то время, которое понадобилось Черному, чтобы превратиться из охотника в дарта, в голос Побережья, все это время он действовал не один. У него были свои люди и этих «своих» людей, так или иначе, знает каждый его контакт: каждый фискал, каждый купец, каждый «бугор», каждый вождь кочевников или продажный армейский. Знаю и те люди, с которыми заключено соглашения о взаимопомощи. Знают и те, которые почитают Черного за врага.
Черный считает, что его команда справиться.
- За моими людьми тоже пойдут. Может не все, может не без обещаний или доказательств, но пойдут обязательно, - Черный вдруг улыбается как старик, печально и горько и говорит, - у них просто нет выбора. Или идти за кем-то, кто хочет сохранить пустыню, или остаться на месте и погибнуть.
Он снова улыбается, немного не так горько, встает, говорит так, словно отвечает своим мыслям:
- Идет война, Красный.
Тихий в отличие от Рагона никаких возражений не приводит и в правильности решения Черного сомнений не выказывает: мимолетно скользит взглядом по лицу дарта, наполовину скрытого маской, кивает и утыкается взглядом куда-то в горизонт. Черный улыбается про себя и поворачивается к Рагону:
- Постарайтесь держаться вместе. Я вернусь через неделю, возможно полторы. Тихий знает маршрут.
Рагон с недоумением смотрит на дарта, оглядывается, словно желая убедиться в том, что тракт никуда не делся, потом снова смотрит на Черного.
– Какого черта?
- Хочу проверить еще одну загадку.
Загадка собственно та же – отгадки разные, а сама загадка большая и одним ответом не решается. В голове Черного фрагменты одного важного большого ответа складываются из мелких, не связанных друг с другом фрагментов: из «ничейного» шпика Никласа и всевидящего ока спутников, которые, как он знает, никогда не оставляли пустыню своим вниманием; из отсутствия кочевником на тракте и прогулки неизвестных торговцев к Белой базе; из согласия Автоклава присмотреть за Келли и пары строчек, второпях напечатанных на допотопном наладоннике; из тихого неумолимого шепота песка и содержания двух контейнеров, привьюченных к байку. Все эти куски следовали друг за другом, никак не связанные, они крутил их мысленно, так и эдак, прикладывал друг к другу и, когда головоломка не складывалась – оставлял на потом, а когда складывалась – пробовал на прочность и точность, и складывал заново, если догадка утрачивала смысл при другом положении вещей. Не то, чтобы ему это нравится, это складывание головоломок, он предпочитает действия, но он точно знает: время действия наступает тогда, когда цель и путь к ней становятся единым целым, ясным и прозрачным как вода в «озах». И пока это время не настало.
Байк натужно гудит, выбрасывая воздух с долей песка, всхлипы сопел и едва слышное при остановках скрипение при поворотах руля обещает скорую и окончательную остановку. Весна идет на убыль: по вечерам ветер взвихривает мелкую поземку на песчаных склонах, утреннее небо уже не столь упоительно-чистое, день становится все жарче, и обходится без маски даже на короткое время привалов вся тяжелее. Скоро лето.
Черный подымает голову вверх, улыбается синему, немного побледневшему небу над головой. Он щурится, как если бы ехал без маски и очков, просто так, и мог смотреть на небо без обрыдлых стекол. Он готов заорать от восторга, как делал всегда, когда гонял байки, хоть в пустыне, хоть в Городе. Он, машина и ветер – это и есть свобода.
.Он соскучился за этим, соскучился гораздо больше, чем думал. И Черный думает, что хотел бы снова идти по пескам, или мчаться на байке через ущелья и перевалы Южных Гор, или брести сквозь каменные нагромождения Железной Долины – одному, и чтобы только ветер и небо над головой. И может быть, чтобы где-то там, далеко, среди других людей кто-то ждал его, или хотя бы помнил о нем. И тогда он не просто шел бы куда-то, а шел к кому-то. Но место, где мог быть такой человек, осталось далеко позади, и время, когда такое могло бы случиться, давно истекло.
Черный думает, что это все весна. Ну а как же, даже рагоны вон, бегают через всю пустыню, а он же человек, его весна тоже тревожит.
Солнце только склоняется к закату, когда Черный останавливает байк и готовится к ночевке. Тихо напевая про себя песенку, в основном состоящую из трам-там-там, готовит нехитрую снедь, и наевшись, неторопливо, в смак, закуривает. Ложится он не спешит, разглядывая курящиеся, оранжевые в закатном пламени, вершины дюн и ожидая начала первой весенней бури. Хотя, конечно, это еще не буря, а так – проба сил.
Сначала по вершинам легко-легко скользит ветер: глинистые склоны лишь чуть сильнее блестят, а с песчаных холмов в воздух поднимается пыль – алая и блестящая в лучах солнца. Затем ветер усиливается, и с вершин начинают скатываться мелкие песчаные ручейки. Их становится все больше и больше, с песком скатываются мелкие глиняные осколки, похожие на куски цветного льда, по ложбинам двигается поземка и наступает момент, когда кажется, что весь песок вокруг ожил. Льется, кружится, покрывается мелкой кружевной рябью, как вода, и поет. То есть сначала он шепчет, а потом – поет.
Это момент, которого ждет Черный. Как это называется и почему происходит только в первый достаточно сильный ветер весной – он не знает. Но пески поют: тонкими тягучими голосами, пронзительно-тоскливыми, иногда низкими, пугающими, иногда – чистыми как источник. Звуки перекликаются между собой, сливаются в одно и распадаются и льются, и льются, как льется песок под ветром.
Эта удивительная музыка живет недолго: стоит ветру достигнуть силы настоящей бури и голоса стихнут, превратятся в обычный вой и рев воздуха. Но пока она звучит, Черному, кажется, что более удивительного и красивого места на Амой просто не существует.
Караван идет целый день, как и полагается нормальному каравану поздней весной: между идущими дистанция в несколько футов, у последнего за плечами торчит рогатина с цветной тряпкой: предосторожность для хорошей погоды вроде бы и лишняя, но Черный требует ее соблюдать, а значит, требование будет выполнено, идет ли сам дарт с караваном, или куда-то отлучился по служебной надобности. Из чего как раз следует, что караван идет необычный и дарт у каравана тоже особенный.
Караван идет целый день без остановок. Тихий даже полчаса не выделил: ели на ходу сухой паек, а отливать бегали по мере надобности. Причем отливающего сопровождал последний идущий, который с тряпкой, так что через какое-то время предосторожность перестала казаться излишней: подозрительное отсутствие мелких стычек с кочевниками, и вообще кочевников, тревожит всех караванщиков. И то, что с тракта к вечеру караван сошел и направился по неглубокой долине на север ни у кого не вызвало вопросов. Наверное, еще и потому, что на повороте в долину сидел верхом на байке Красный Рагон и во всеуслышание доложил Тихому, что место чистое.
О том, что место на последнюю неделю вряд ли использовалось для засады, он тоже доложил. Тихий помрачнел, но только головой кивнул. Черный как в воду глядел: нет бандюков паршивых, и не было. Если бы кто-нибудь месяц тому назад сказал бы, что он, Тихий, будет счастлив, если на его караван нападут кочевники – посмеялся бы. А вот поди ж ты, и такое случается.
Жизнь умеет много… чего. Куда больше, чем наука.
Лагерь готовится к буре: кочевники накрывают оставшиеся машины нанопеной, используя байки под стену убежища, остальные роют ямы, желательно поближе к глинистым склонам. Дарт еще утром перед отъездом предупредил, а сейчас и самый первый новичок и тот увидел бы, что идет сильный ветер. Дюны курятся, песок шевелится, кажется, что до самого горизонта, и если смотреть сверху, то, кажется, что плывешь на корабле, а перед тобой океан и нет ему ни конца, ни края. Тихому это зрелище нравится, он простаивает на вершине холма лишние минут пять, чтобы посмотреть как это красиво. Океан: желтый, оранжевый, красный океан, движется и движется, течет и течет.
Тихий неожиданно для самого себя, усаживается на задницу, на подол вытертого до белого сияния охотничьего плаща, и, отталкиваясь ногами и локтями, съезжает вниз. Вместе с ним съезжает куча песка, и он тратит минуту на то, чтобы отплеваться и стряхнуть хотя бы часть песка и пыли, но это все равно не портит ему удовольствия. Там где он раньше жил, океан замерзал зимой. Полосы берегового льда могли протянуться на несколько фарлонгов, и если скатиться с засыпанного снегом пологого склона, можно было нестись по льду несколько минут. Их вечно ругали за опасную забаву, да когда ж ребятню останавливали выпоротые задницы?
Отряхнувшись, Тихий огибает холм, чтобы вернуться в лагерь и останавливается, услышав чей-то диалог:
- Ни фига не понимаешь, парень. Дарт до Песчаной Девы подался.
- Куда?
- До Песчаной Девы. Потолковать.
Судя по молчанию собеседник, склонного к мистицизму караванщика, несколько опешил. Тихий решает дослушать и замирает на месте:
- А разве… Песчаная Дева… может говорить?
- Хм… с тобой она, если и заговорит, то только перед твоей смертью. Да и со всеми остальными. Хоть уши затыкай, хоть пой вслух, хоть криком кричи – ничем ее голос не заглушить.
- Это ты о голосах в песках, что ли? От которых с катушек съезжают? Так это никакой не голоса. Просто от постоянного шума идут глюки, как на торве, вот у человека крышу и сносит. При чем тут дарт-то?
Тихий узнает голос спрашивающего, как и голос «сказочника» - Лукас, большой любитель помолоть языком - и вслушивается еще внимательней, стараясь запомнить даже интонацию.
- Дурень ты, хоть и городской. Дальше своего носа ничего не видишь.
- Ага. Во всех местах у людей глюки и поэтому они умом трогаются, а здесь Песчаная Дева говорит.
Лукас какое-то время молчит, то ли думает, то ли обливает собеседника презрительно-холодным взглядом «настоящего охотника», которому на такую глупость и обжаться-то зазорно. Но Лукас продолжает говорить совсем не снисходительным и не ироничным тоном и Тихий понимает, что ошибся.
- Это тебе не все места, парень. Это пески. Это пустыня. Это такое место, по которому ты сегодня идешь, завтра ползешь, а послезавтра они тебя сожрут, и следа не останется. И увидеть здесь можно много чего, чего и самому страшному врагу не пожелаешь, и самому близкому другу – тоже. Ты вон, такой блин умный, чего дальше с Черным двинулся, а? Чего назад в Город не побежал? А потому что знаешь: кто пойдет с Черным, тот и выиграет. Хотя я б на его месте сразу бы тебя в песок закопал. Но дарту виднее, так что ходишь ты по этим пескам по его милости и по его слову.
Голоса замолкают. В наступившей тишине отчетливо слышен усиливающийся шум ветра и отдаленный слабый гул, словно где-то очень далеко бьют во множество маленьких барабанов одновременно. Тихий уже собирается вставать, когда вновь слышит голос:
- Пески – не все места. И Черный… не такой как все. Ну и что? При чем тут Песчаная Дева?
Проходит еще с десяток секунд, пока Лукас необычно резко и гневно произносит:
- Ни хрена ты не понял, что я тебе тут толкую. Ни хрена.
Тихий дожидается, пока оба монгрела отойдут на достаточное расстояние и тоже возвращается в лагерь. Лукас правильно понял: Никлас отправился с ними, потому что выбрал Черного. Вот только из кого он выбирал-то? И что хочет проверить?
К середине ночи ветер стихает и Черный просыпается. Чем еще удобен байк, так это тем, что из него получается отличное убежище. Жаль, что до сих пор никто не озаботился нуждами пустынников и не создал байки, которым песок не страшен. Выбравшись из-под нанопены, Черный минуту любуется чистым ночным небом, утыканным стеклянными гвоздиками звезд и начинает собираться. Ехать еще далеко, рассиживаться нечего.
Воздух отчаянно холоден, хоть лето и близко, но по ночам температура не выше 7-8 градусов. Черный, не жалея, тратит время на то, чтобы разогреть на спиртовке консервы и выпить горячей воды, и только потом отправляется. Байк заводится не сразу, двигатель чихает и кашляет, но, в конце концов, машина двигается с места. Черный прикидывает, какова вероятность того, что у Пифийского оракула найдется лишний или вообще какой-либо байк, полагает, что вполне может найтись, и решает не беспокоится раньше времени.
Вообще называть надо было как-то не так. Черный не помнил точно, какое имя носила та одурманенная каким-то газом женщина, которая слыла прорицательницей, какое-то похожее, но другое. Да и пророчествовать местный оракул был не мастак. Зато владел одной необыкновенно-ценной вещью, перед которой стоимость хрустального или даже бериллиевого гадательного шара непоправимо меркла.
- Живи, Черный.
- Живи, Крон. Как дела?
- Цветами не пахнут.
- А кредитами?
- Только если ты привезешь.
- А зачем? Солить их, что ли будешь?
- Не-а. разложу на матрасе, буду потом всем говорить, что в кредитах купаюсь.
Черный фыркает. Крон здесь навроде «сынка» и телохранителя при бугре, хотя с первого взгляда и не скажешь: худой, жилистый, разве что высокий как для монгрела. Да и лицо у него – обветренное, выдубленное как у настоящего пустынника, слишком живое и сообразительное. Последнее впечатление верное: в ремонте оборудования он участвует наравне со своим боссом. Роль телохранителей исполняют другие обитатели лежки. Можно сказать, что все остальные обитатели.
- Транки привез? И антифаги обещал в прошлый раз.
- Привез, - Черный стаскивает контейнер с байка и тянется за вторым, - биофильтры и оптика во втором.
- Ага, - Крон помогает Черному разгружаться. Кроме лекарств Черный привез «лишний» кислород, доставшийся после разгрома банды в Железных камнях. Пара подошедших аборигенов тут же начинают потрошить и рассортировывать содержимое контейнеров, и Черный мысленно хвалит себя за предусмотрительность: шесть штук гранат, которые он намерен презентовать Пифийскому оракулу, покоятся в его поясе. И хотя нет пока никаких оснований подозревать кого-то из людей Жанги в предательстве, лишняя предосторожность не помешает.
- Там он, - Крон машет в сторону центральной хибары поселения, имеющий вид подозрительно-красочный и экзотический. Черный кивает, вполне равнодушно, и спокойно, не торопясь, направляется к жилищу оракула.
Дверной проем украшенного заковыристыми рисунками и кусками слюды сооружения подпирает плечом «часовой». Или может младший жрец. Черный подает условный знак, бросает в протянутую ладонь черный керамический диск, плоский, гладкий, без всяких видимых узоров, тот кивает и провожает Черного вглубь, где за расшитыми цветными лентами кожаными коврами и металлическими наборными лентами скрыто основное сооружение – старый, укрепленный дот. Набирает код на простеньком сканере, дверь отодвигается и Черный ныряет в низкий дверной проем, останавливается на середине комнаты и улыбается так широко и искренне, как можно улыбаться только лучшему другу.
- Живи, Алек.
- Иди на хрен, Дарк!
продолжение в комментариях
Продолжение за 30.03 - очень мало. Для разгона требуются отзывы.
Продолжение от 13 апреля - для поклонников Келли.
Я больше не буду указывать, когда выкладываю продолжение, а просто буду поднимать запись.
28 апреля - последний привет из Таганрога
"Держаться за воздух". Остальное вы знаете.
читать дальше - … договоренность соблюдена, но сам знаешь: слово Кудесника недорого стоит. Человечек мой пока молчит, но… в общем, поставил я там пару камер, посмотрим. Что выйдет.
Сталлер кивает. Чутью Неймана он верит как своему, может и больше. Своего помощника он знает давно, в преданности его уверен на все сто: лет пять назад выкупил того на аукционе сомнительным «живым» товаром, проще говоря - снял с крючка у одного из тогдашних воротил Черного рынка. Воротилу позже, не без помощи последнего, «съел» и не подавился, а Нейман с того времени стал его ближайшим помощником и доверенным лицом.
Чутье Сталлера, не менее острое, чем у Неймана, подсказывает ему, что через пару лет придется избавиться от последнего: слишком много тот о нем знает, о слишком важных и слишком опасных вещах осведомлен. Захочет независимости, или не дай Юпитер, попробует продать на сторону информацию – важные и осведомленные люди, но куда выше рангом, от самого Сталлера и костей не оставят. Но пока чутье молчит и Сталлер по-прежнему доверяет своему помощнику.
- Вернулся Дик с орбиты: грузы доставлены. Ждут отмашки.
Вопросительный взгляд помощника Сталлер игнорирует и тот продолжает:
- Карик отправился на побережье, пока новостей нет. С Базы тоже ничего. Но с Черной Слюды вернулась абра, и купец их говорит, что со Слюды Черный пошел с кочевниками. И утверждает, что это – люди Красного Рагона, и вроде как сам Рагон с ними и идет.
Теперь Нейман сам избегает взгляда босса, стараясь ничем не выдать своего недовольства. Именно Нейман подсказал идею использовать мелких дилеров наркотиков для обеспечения связи через Церес. Именно Нейману принадлежала идея транспортировки оружия через заброшенные геологические станции. Именно Нейман нашел первых «сотрудников» среди жителей Старого Города и организовал первую сеть агентуры. Практически вся работа с пустыней: люди, оружие, вербовка – все идет через него и все контролируется его людьми.
Кроме Черного. Как только этот паршивый охотник появился на горизонте, как только произошло первое столкновение, босс взял дело под свой контроль и принимал решение единолично. Нейману оставалась только роль наблюдателя. Даже исполнение части приказов стали проходить мимо него.
Таких вещей бывший наркобарон Картели, бывший хозяин трех спутников планеты Центра – настоящего сосредоточия рынка наркотиков в южном секторе - бывший, черт возьми, раб семьи Рангори, не спустил бы никому. Сталлеру тоже не спустит. Просто пока у него нет таких сил, чтобы бороться со своим хозяином. В отличие от многочисленных других помощников Сталлера, Нейман знает, какие люди, и не люди, если уж говорить точно, стоят за спиной его босса.
Сталлер кивает с непроницаемым выражением лица, и Нейман продолжает доклад. Ничего неожиданного доклад не содержит, и Сталлер, дав указание придержать часть груза на орбите, прежде чем завершать сделку с местным дилером, вежливо выпроваживает помощника. О караване Черного, о неожиданном участии кочевников, он предпочитает раздумывать в одиночестве.
Если бы Сталлер хоть немного был склонен к мистике, он бы подумал, что Черного прислала на его голову сама Песчаная Дева. Он не сомневается, что некоторые из жителей именно так и думаю. Сплетни и слухи, бродящие по Старому Городу, истории, рассказываемые на границе о том, кто слышит Песчаную Деву, то влияние, которым пользуется охотник в пустыне: сколько не делай скидку на склонность людей к выдумке и преувеличениям, факт оставался фактом – Черный оставался самой загадочной и влиятельной фигурой. Более того, Сталлер вынужден признать, что не верно оценил значимость этой фигуры и величину влияния. Связаться с кочевниками, даже после прошлогодних событий, мало кто бы отважился: сотрудничать с кочевниками, не с остатками племени, а с полноценным и хорошо вооруженным отрядом равноценно самоубийству. Но, похоже. Черный сумел найти с последними общий язык.
Кочевники, старинное дальнобойное оружие, эти дикие слухи по Побережью о сигнальных огнях и помощи – ведь бред же полный! Сталлер изучил все возможные данные и о пустыне и о ее жителях, чтобы увериться в полной невозможности создать мало-мальски быстро реагирующую систему в условиях такого огромного пространства. Без устойчивой связи, в отсутствии средств передвижения, в условиях постоянной взаимной вражды – все это превращало идею об объединении пустынников в какое-то общество в фарс, в утопию. Зато предоставляло массу возможностей в манипулировании отдельными поселениями и племенами кочевников в своих целях. Так и только так можно было создать подобие власти в пустыне. Так на что надеется чертов дарт? Что он пытается сделать? Кто ему покровительствует?
Последний вопрос так занимает Сталлера, что вместо того, чтобы сразу отдать нужный приказ, он откладывает решение до самого вечера, раз за разом, взвешивая свое положение: какие люди могут быть заинтересованы и примут участие, какие окажут сопротивление, какие капиталы и в каком случае он может использовать, как сильно может рассчитывать на своего покровителя, на людей стоящих за его спиной. С какой стороны не посмотри – его позиции безупречны, его силы и возможности по сравнению с дартом не сопоставимы, Черный обречен. Так почему он испытывает сомнения? Почему медлит?
Он знает почему: это инстинкт, неуловимое неопределенное чутье старого монгрела. Это оно зудит и толкает локтем в бок: все не так, все не так как ты представляешь. Сила есть, оружие есть, деньги есть, люди за тобой есть, но опасность, которая ему грозит, которая может помешать его планам, совсем другая. Она остается где-то там, за рамками здравого смысла, ее нельзя увидеть, посчитать, указать пальцем. Она проявится только в последний момент. И тогда победа будет зависеть от того, кто этот последний момент просечет первым.
Уже ночью Сталлер делает один единственный звонок. Человек, с которым он говорит, отвечает двумя словами и сразу отключается. Человек знает, что делать и будет действовать максимально быстро и эффективно. А Сталлеру опять остается ждать.
Муторное занятие.
На рассвете тюльпаны кажутся одинаковыми: темными плотными бутонами на стройных тонких ножках. На скалах вокруг – розовый нежный свет, небо над головой цвета сизого шелка, а в низине застряла ночь, и цветы тонут в лиловатых сумерках.
Он неуверенно касается свернутых лепестков, боится, что его прикосновение как-то повредит цветок. Его руки, пальцы, лишком грубые, чтобы по-настоящему ощутить нежность цветка, и тогда он накланяется сильнее и касается тюльпана щекой. Да, очень нежный, прохладный, мягкий и упругий, а когда выпрямляется – видит блонди.
Тот сидит почти в центре цветочной поляны, в той заковыристой позе, которую он не раз наблюдал два года назад. Вообще он такой, каким Черный помнит его в пустыне: похудевший, усталый, но с блестящими глазами и чем-то таким внутри – живым, настоящим – что заставляло его верить в победу, верить, что они дойдут. Тогда Черному все время казалось, что если рассмотреть блонди внимательнее, поговорить, то можно увидеть, где это живое. А что будет потом – уже неважно.
Сейчас блонди такой же, только одет прилично и волосы в порядке: тяжелая, светлая волна до самой земли, а глаза в сумерках кажутся черными, как у него самого. Блонди тоже его рассматривает, потом наклоняет голову, предлагая подойти.
Черный прослеживает взглядом все расстояние до блонди, сплошной цветочный ковер, гладит грубыми, нечувствительными пальцами тюльпан и отрицательно качает головой.
- Не-а. Я все передавлю.
Блонди иронично выгибает бровь. Движение такое знакомое, такое родное, что Черный не удерживается и откровенно улыбается. Похоже, его веселье раздражает блонди, тот слабо хмурится и вот-вот должен сказать: «Не капризничай, пет». Почему-то блонди молчит, и Черный вдруг ощущает себя невероятно счастливым. Совершенно свободным и совершенно счастливым.
Когда он просыпается, то все еще смеется. И чувствует себя совершенно счастливым. Небо над головой - как сизый шелк, в точности как во сне, а воздух пропитан ароматом цветов и чист как вода из источника. Черный думает, что даже во сне, даже мысленно, он никогда не произносит имя блонди, и почему-то это кажется ему какой-то счастливой приметой. Что может измениться из-за одного имени?
И он шепотом, одними губами произносит имя блонди. И действительно ничего не меняется.
Тракт пуст.
Бывают случаи, когда караван двигается несколько дней подряд и никого не встречает. Например, когда это первый караван этого года, и нет смысла малым группам выходить на дороги – торговля еще не восстановлена. Или когда налетает большая буря: не обычный буран, а несколько дней сильного, порывистого ветра, с ураганами, с ливневыми дождями – тогда даже кочевники стараются прибиться к какой-нибудь лежке или стать лагерем. Еще тракт пуст перед приходом Северного ветра, хотя Черный знавал одно исключение.
Но сейчас весна, скоротечная, яркая как улыбка солнца, весна. Караваны снаряжаются чуть ли не каждую неделю, между базами уже вовсю шныряют охотники и «сынки» местных «бугров», обитатели лежек и поселений группами и поодиночке выходят в пустыню за «добычей» в виде редких сланцев, соли, выходов пород, рагонов, крысюков, мумифицированных трупов, останков горнорудной и геологической техники, роботов и прочее и прочее. За несколько сотен лет разработки и попыток освоения пустыня поглотила такое количество отходов жизнедеятельности человеческой цивилизации, что вышеперечисленного «богатства» хватит еще на пару сотен лет. И если мелкая техника или ее останки используются в большинстве своем на месте, то мумии, пластинки содержащих немагнитное железо пород и даже рагоны являются статьей экспорта. Просто удивительно как падки гости самого высокотехнологичного города галактики на местные знахарские зелья и порошки.
Сейчас весна: в «озах» трубчатые стволы древнего мутировавшего папоротника покрыты зелеными узорчатыми листьями, вода подымается в каменных колодцах почти до уровня земли, в спрятанных в скалах низинах цветут тюльпаны, на несколько дней превращая сухую вечно голодную землю в рай. И в «озы» приезжают «свадьбы» - пышные, со многими гостями или скромные, состоящие только из жениха и невесты, и нежные весенние ночи оглашаются стонами и шепотом, вечными и неизменными во все времена.
Сейчас весна: самое время для любви, для работы, для поиска, для пути. Так почему тракт пуст? Что происходит?
Байки Красного Рагона начинают выходить из строя, несколько человек уже едут по двое и недалеко то время, когда кочевникам, так или иначе, понадобится обновить транспортный парк. Понимает это не только Черный. От кочевников и так старались держаться подальше, а теперь и подавно сохраняют дистанцию. По ночам между ближайшими спящими охотником и кочевником шагов десять не меньше. Черный проходит их, морщась от досады, но делать нечего: многолетнее противостояние между кочевыми и оседлыми обитателями пустыни за пару недель не исчезнет.
- Слышь, Красный, - тихо говорит он, усаживаясь на корточки над валяющимся рядом с байком предводителем кочевников, - надо поговорить с кем-нибудь.
- Угу, - кивает тот, философски рассматривая звездное шелковое небо над головой, - только сначала поймаем. Этого кого-нибудь.
Черный хмыкает, вытаскивает сигареты, предлагая одну Рагону. Оба закуривают, по привычке тщательно прикрывая огонек рукой.
- Стремаешься? – спрашивает Рагон. Без насмешки, какая уж тут насмешка. Черный задумчиво кивает:
- Уж больно тихо. Жди беды.
- Да, спокойно как на жальнике. Даже рагонов нет.
Это, конечно, преувеличение, не далее как вчера Вин наткнулся на двух тварей мало не с байк размером. Убивать их не стали, но шугнуть пришлось: твари оказались упрямыми и раздраженными. Весна – она для всех весна.
- Помнишь, на лежке перед Железным Камнем, твой человек сказал, что те четверо были своими: охотник и трое торгашей с ними? Шли на Белую Базу? Ну и где они?
Рагон пожимает плечами.
- Да мало ли? Могли перед нами пройти, могли разделиться: охотник ушел дальше, а те трое потопали обратно по тракту. Тогда мы их и не увидели, они позади были.
- Могли, - кивает Черный. Вполне правдоподобное объяснение. А могли и не вернуться. Могли остаться на Базе в качестве… трофеев.
- Втроем, или если дальше один охотник пошел, могли и срезать, могли предыдущий караван догнать, - продолжает рассуждать Рагон и Черный снова кивает.
- Могли.
И предыдущий караван им догнать было бы нелегко, даже если он заходил на Белую Базу. Они тоже задержались на Железном Камне, и двигаются они в обычном темпе, загонять людей Черный смысла не видит.
- Стремаешься, - констатирует Рагон и усаживается, опираясь спиной о байк. Объяснять ему тоже ничего не надо: тракт пуст, это он и так собственными глазами видит. Но и вокруг никого нет. Его удальцы, гоняющие по пескам, так никого за все время и не обнаружили: ни охотника, ни пустынника, ни своего брата кочевника. А это уж совсем странное дело, если кочевые вдруг перестали на караваны нападать. А если вспомнить, что у некоторых кочевых теперь оружия немеряно, так совсем уж странное дело.
- Что ты сделать хочешь? – Рагону понятно, что Черный не поболтать перед сном пришел, а с каким-то делом. Только непонятно почему ночью.
- Сгонять надо в одно место, с одним человечком потолковать.
- Ну, так в чем дело? Скажи куда, мы быстро.
Черный слабо улыбается, качает головой.
- Нет. Человечек этот ни с кем кроме меня говорить не будет, пусть ты хоть Песчаная Дева. Мне самому нужно ехать.
- Ага, - глубокомысленно изрекает Рагон, прикидывая, сколько заряда осталось на его батареях, и не придется ли снимать с другой машины.
- И ехать надо мне одному.
- Чего? – от удивления Рагон говорит намного громче, чем до этого. Ближайший кочевник приподымает голову, сонно оглядываясь. Красный машет ему рукой и тот снова укладывается на песок.
- Ты, что сдурел? – эксперссивно шепчет Рагон, наклонившись к Черному, - оставить караван? Сейчас? А если ты там, где угробишься, что тогда?
- Не угроблюсь, - спокойно произносит Черный, - не тот расклад.
- Один не поедешь, - категорично изрекает Рагон, - я поеду. Возьми Вуда, еще пару ребят и…
- Нет. Целая группа привлечет внимание намного большее, чем один человек.
- Ты… блядь… ты сдурел!
Черный помалкивает, слушая экспрессивную ругань Рагона, только глазами блестит. И Рагон, повспоминав всех существующих и несуществующих родственников спятившего дарта и всласть изругавшись, понимает, что Черный решения не изменит. Выражение лица у него не такое, чтобы можно было его словами с места сдвинуть: сидит довольный и улыбается как крысюк после мяса.
Рагон прав. Не дело дарту покидать караван, да еще и во время войны, но дело легендарного Черного найти разгадку и привести людей к цели. И то, что разгадку надо искать самому, как в «добрые старые времена», для Черного… ну как свежее мясо для крысюка.
Он справится. Он сделает все как должно.
- Ты останешься, потому что ты знаешь весь расклад. Вуд знает только о договоре, и с кочевниками дела почти не имел. Ни с твоими, ни с другими парнями. Он тоже останется, потому что все контакты в Городе и Соленом Побережье завязаны на нем, а Келли Юпитер знает, когда появится. И если что случится, вы двое знаете, что делать дальше.
- Иди на х***, Черный. В Юпитерову ж*** понял? Случится – не случится, а ты возьмешь двоих моих ребят и умолкни в тряпочку.
Черному становится смешно: рассерженный и обескураженный Рагон, воинственно потряхивающий рыжими усами и косичками – зрелище сногсшибательное. Он не удерживается от улыбки, даже хихикать начинает. Рагон еще сильнее пушит усы, матерится и в избытке чувств прикладывает кулаком по корпусу байка. Машина обиженно гудит и кочевник, давеча уже просыпавшийся, снова встревожено подымает голову.
Теперь Черный успокаивающе машет рукой и поближе подвигается к собеседнику.
- Не кипешуй. Вдвоем вы справитесь при самом дурном раскладе. Главное – дотащить караван до Четвертого «колодца». Там ждет Белка со своими приспособлениями, а дальше уже дело Вуда и Келли.
- Ага, конечно. А всем остальным я расскажу сказочку о том, что Черный ушел к Песчаной Деве и теперь я говорю его устами. Да меня и слушать никто не будет. И Вуда слушать не будут. Блядь, Черный, ты не врубаешься что ли? Они пойдут только за тобой.
Черный кивает терпеливо: в этой части возражений Рагон, безусловно, прав. Очень многое - контакты, люди, обещания - завязано на нем самом, на его личности, на его словах. Но, безусловно, и другое: все то время, которое понадобилось Черному, чтобы превратиться из охотника в дарта, в голос Побережья, все это время он действовал не один. У него были свои люди и этих «своих» людей, так или иначе, знает каждый его контакт: каждый фискал, каждый купец, каждый «бугор», каждый вождь кочевников или продажный армейский. Знаю и те люди, с которыми заключено соглашения о взаимопомощи. Знают и те, которые почитают Черного за врага.
Черный считает, что его команда справиться.
- За моими людьми тоже пойдут. Может не все, может не без обещаний или доказательств, но пойдут обязательно, - Черный вдруг улыбается как старик, печально и горько и говорит, - у них просто нет выбора. Или идти за кем-то, кто хочет сохранить пустыню, или остаться на месте и погибнуть.
Он снова улыбается, немного не так горько, встает, говорит так, словно отвечает своим мыслям:
- Идет война, Красный.
Тихий в отличие от Рагона никаких возражений не приводит и в правильности решения Черного сомнений не выказывает: мимолетно скользит взглядом по лицу дарта, наполовину скрытого маской, кивает и утыкается взглядом куда-то в горизонт. Черный улыбается про себя и поворачивается к Рагону:
- Постарайтесь держаться вместе. Я вернусь через неделю, возможно полторы. Тихий знает маршрут.
Рагон с недоумением смотрит на дарта, оглядывается, словно желая убедиться в том, что тракт никуда не делся, потом снова смотрит на Черного.
– Какого черта?
- Хочу проверить еще одну загадку.
Загадка собственно та же – отгадки разные, а сама загадка большая и одним ответом не решается. В голове Черного фрагменты одного важного большого ответа складываются из мелких, не связанных друг с другом фрагментов: из «ничейного» шпика Никласа и всевидящего ока спутников, которые, как он знает, никогда не оставляли пустыню своим вниманием; из отсутствия кочевником на тракте и прогулки неизвестных торговцев к Белой базе; из согласия Автоклава присмотреть за Келли и пары строчек, второпях напечатанных на допотопном наладоннике; из тихого неумолимого шепота песка и содержания двух контейнеров, привьюченных к байку. Все эти куски следовали друг за другом, никак не связанные, они крутил их мысленно, так и эдак, прикладывал друг к другу и, когда головоломка не складывалась – оставлял на потом, а когда складывалась – пробовал на прочность и точность, и складывал заново, если догадка утрачивала смысл при другом положении вещей. Не то, чтобы ему это нравится, это складывание головоломок, он предпочитает действия, но он точно знает: время действия наступает тогда, когда цель и путь к ней становятся единым целым, ясным и прозрачным как вода в «озах». И пока это время не настало.
Байк натужно гудит, выбрасывая воздух с долей песка, всхлипы сопел и едва слышное при остановках скрипение при поворотах руля обещает скорую и окончательную остановку. Весна идет на убыль: по вечерам ветер взвихривает мелкую поземку на песчаных склонах, утреннее небо уже не столь упоительно-чистое, день становится все жарче, и обходится без маски даже на короткое время привалов вся тяжелее. Скоро лето.
Черный подымает голову вверх, улыбается синему, немного побледневшему небу над головой. Он щурится, как если бы ехал без маски и очков, просто так, и мог смотреть на небо без обрыдлых стекол. Он готов заорать от восторга, как делал всегда, когда гонял байки, хоть в пустыне, хоть в Городе. Он, машина и ветер – это и есть свобода.
.Он соскучился за этим, соскучился гораздо больше, чем думал. И Черный думает, что хотел бы снова идти по пескам, или мчаться на байке через ущелья и перевалы Южных Гор, или брести сквозь каменные нагромождения Железной Долины – одному, и чтобы только ветер и небо над головой. И может быть, чтобы где-то там, далеко, среди других людей кто-то ждал его, или хотя бы помнил о нем. И тогда он не просто шел бы куда-то, а шел к кому-то. Но место, где мог быть такой человек, осталось далеко позади, и время, когда такое могло бы случиться, давно истекло.
Черный думает, что это все весна. Ну а как же, даже рагоны вон, бегают через всю пустыню, а он же человек, его весна тоже тревожит.
Солнце только склоняется к закату, когда Черный останавливает байк и готовится к ночевке. Тихо напевая про себя песенку, в основном состоящую из трам-там-там, готовит нехитрую снедь, и наевшись, неторопливо, в смак, закуривает. Ложится он не спешит, разглядывая курящиеся, оранжевые в закатном пламени, вершины дюн и ожидая начала первой весенней бури. Хотя, конечно, это еще не буря, а так – проба сил.
Сначала по вершинам легко-легко скользит ветер: глинистые склоны лишь чуть сильнее блестят, а с песчаных холмов в воздух поднимается пыль – алая и блестящая в лучах солнца. Затем ветер усиливается, и с вершин начинают скатываться мелкие песчаные ручейки. Их становится все больше и больше, с песком скатываются мелкие глиняные осколки, похожие на куски цветного льда, по ложбинам двигается поземка и наступает момент, когда кажется, что весь песок вокруг ожил. Льется, кружится, покрывается мелкой кружевной рябью, как вода, и поет. То есть сначала он шепчет, а потом – поет.
Это момент, которого ждет Черный. Как это называется и почему происходит только в первый достаточно сильный ветер весной – он не знает. Но пески поют: тонкими тягучими голосами, пронзительно-тоскливыми, иногда низкими, пугающими, иногда – чистыми как источник. Звуки перекликаются между собой, сливаются в одно и распадаются и льются, и льются, как льется песок под ветром.
Эта удивительная музыка живет недолго: стоит ветру достигнуть силы настоящей бури и голоса стихнут, превратятся в обычный вой и рев воздуха. Но пока она звучит, Черному, кажется, что более удивительного и красивого места на Амой просто не существует.
Караван идет целый день, как и полагается нормальному каравану поздней весной: между идущими дистанция в несколько футов, у последнего за плечами торчит рогатина с цветной тряпкой: предосторожность для хорошей погоды вроде бы и лишняя, но Черный требует ее соблюдать, а значит, требование будет выполнено, идет ли сам дарт с караваном, или куда-то отлучился по служебной надобности. Из чего как раз следует, что караван идет необычный и дарт у каравана тоже особенный.
Караван идет целый день без остановок. Тихий даже полчаса не выделил: ели на ходу сухой паек, а отливать бегали по мере надобности. Причем отливающего сопровождал последний идущий, который с тряпкой, так что через какое-то время предосторожность перестала казаться излишней: подозрительное отсутствие мелких стычек с кочевниками, и вообще кочевников, тревожит всех караванщиков. И то, что с тракта к вечеру караван сошел и направился по неглубокой долине на север ни у кого не вызвало вопросов. Наверное, еще и потому, что на повороте в долину сидел верхом на байке Красный Рагон и во всеуслышание доложил Тихому, что место чистое.
О том, что место на последнюю неделю вряд ли использовалось для засады, он тоже доложил. Тихий помрачнел, но только головой кивнул. Черный как в воду глядел: нет бандюков паршивых, и не было. Если бы кто-нибудь месяц тому назад сказал бы, что он, Тихий, будет счастлив, если на его караван нападут кочевники – посмеялся бы. А вот поди ж ты, и такое случается.
Жизнь умеет много… чего. Куда больше, чем наука.
Лагерь готовится к буре: кочевники накрывают оставшиеся машины нанопеной, используя байки под стену убежища, остальные роют ямы, желательно поближе к глинистым склонам. Дарт еще утром перед отъездом предупредил, а сейчас и самый первый новичок и тот увидел бы, что идет сильный ветер. Дюны курятся, песок шевелится, кажется, что до самого горизонта, и если смотреть сверху, то, кажется, что плывешь на корабле, а перед тобой океан и нет ему ни конца, ни края. Тихому это зрелище нравится, он простаивает на вершине холма лишние минут пять, чтобы посмотреть как это красиво. Океан: желтый, оранжевый, красный океан, движется и движется, течет и течет.
Тихий неожиданно для самого себя, усаживается на задницу, на подол вытертого до белого сияния охотничьего плаща, и, отталкиваясь ногами и локтями, съезжает вниз. Вместе с ним съезжает куча песка, и он тратит минуту на то, чтобы отплеваться и стряхнуть хотя бы часть песка и пыли, но это все равно не портит ему удовольствия. Там где он раньше жил, океан замерзал зимой. Полосы берегового льда могли протянуться на несколько фарлонгов, и если скатиться с засыпанного снегом пологого склона, можно было нестись по льду несколько минут. Их вечно ругали за опасную забаву, да когда ж ребятню останавливали выпоротые задницы?
Отряхнувшись, Тихий огибает холм, чтобы вернуться в лагерь и останавливается, услышав чей-то диалог:
- Ни фига не понимаешь, парень. Дарт до Песчаной Девы подался.
- Куда?
- До Песчаной Девы. Потолковать.
Судя по молчанию собеседник, склонного к мистицизму караванщика, несколько опешил. Тихий решает дослушать и замирает на месте:
- А разве… Песчаная Дева… может говорить?
- Хм… с тобой она, если и заговорит, то только перед твоей смертью. Да и со всеми остальными. Хоть уши затыкай, хоть пой вслух, хоть криком кричи – ничем ее голос не заглушить.
- Это ты о голосах в песках, что ли? От которых с катушек съезжают? Так это никакой не голоса. Просто от постоянного шума идут глюки, как на торве, вот у человека крышу и сносит. При чем тут дарт-то?
Тихий узнает голос спрашивающего, как и голос «сказочника» - Лукас, большой любитель помолоть языком - и вслушивается еще внимательней, стараясь запомнить даже интонацию.
- Дурень ты, хоть и городской. Дальше своего носа ничего не видишь.
- Ага. Во всех местах у людей глюки и поэтому они умом трогаются, а здесь Песчаная Дева говорит.
Лукас какое-то время молчит, то ли думает, то ли обливает собеседника презрительно-холодным взглядом «настоящего охотника», которому на такую глупость и обжаться-то зазорно. Но Лукас продолжает говорить совсем не снисходительным и не ироничным тоном и Тихий понимает, что ошибся.
- Это тебе не все места, парень. Это пески. Это пустыня. Это такое место, по которому ты сегодня идешь, завтра ползешь, а послезавтра они тебя сожрут, и следа не останется. И увидеть здесь можно много чего, чего и самому страшному врагу не пожелаешь, и самому близкому другу – тоже. Ты вон, такой блин умный, чего дальше с Черным двинулся, а? Чего назад в Город не побежал? А потому что знаешь: кто пойдет с Черным, тот и выиграет. Хотя я б на его месте сразу бы тебя в песок закопал. Но дарту виднее, так что ходишь ты по этим пескам по его милости и по его слову.
Голоса замолкают. В наступившей тишине отчетливо слышен усиливающийся шум ветра и отдаленный слабый гул, словно где-то очень далеко бьют во множество маленьких барабанов одновременно. Тихий уже собирается вставать, когда вновь слышит голос:
- Пески – не все места. И Черный… не такой как все. Ну и что? При чем тут Песчаная Дева?
Проходит еще с десяток секунд, пока Лукас необычно резко и гневно произносит:
- Ни хрена ты не понял, что я тебе тут толкую. Ни хрена.
Тихий дожидается, пока оба монгрела отойдут на достаточное расстояние и тоже возвращается в лагерь. Лукас правильно понял: Никлас отправился с ними, потому что выбрал Черного. Вот только из кого он выбирал-то? И что хочет проверить?
К середине ночи ветер стихает и Черный просыпается. Чем еще удобен байк, так это тем, что из него получается отличное убежище. Жаль, что до сих пор никто не озаботился нуждами пустынников и не создал байки, которым песок не страшен. Выбравшись из-под нанопены, Черный минуту любуется чистым ночным небом, утыканным стеклянными гвоздиками звезд и начинает собираться. Ехать еще далеко, рассиживаться нечего.
Воздух отчаянно холоден, хоть лето и близко, но по ночам температура не выше 7-8 градусов. Черный, не жалея, тратит время на то, чтобы разогреть на спиртовке консервы и выпить горячей воды, и только потом отправляется. Байк заводится не сразу, двигатель чихает и кашляет, но, в конце концов, машина двигается с места. Черный прикидывает, какова вероятность того, что у Пифийского оракула найдется лишний или вообще какой-либо байк, полагает, что вполне может найтись, и решает не беспокоится раньше времени.
Вообще называть надо было как-то не так. Черный не помнил точно, какое имя носила та одурманенная каким-то газом женщина, которая слыла прорицательницей, какое-то похожее, но другое. Да и пророчествовать местный оракул был не мастак. Зато владел одной необыкновенно-ценной вещью, перед которой стоимость хрустального или даже бериллиевого гадательного шара непоправимо меркла.
- Живи, Черный.
- Живи, Крон. Как дела?
- Цветами не пахнут.
- А кредитами?
- Только если ты привезешь.
- А зачем? Солить их, что ли будешь?
- Не-а. разложу на матрасе, буду потом всем говорить, что в кредитах купаюсь.
Черный фыркает. Крон здесь навроде «сынка» и телохранителя при бугре, хотя с первого взгляда и не скажешь: худой, жилистый, разве что высокий как для монгрела. Да и лицо у него – обветренное, выдубленное как у настоящего пустынника, слишком живое и сообразительное. Последнее впечатление верное: в ремонте оборудования он участвует наравне со своим боссом. Роль телохранителей исполняют другие обитатели лежки. Можно сказать, что все остальные обитатели.
- Транки привез? И антифаги обещал в прошлый раз.
- Привез, - Черный стаскивает контейнер с байка и тянется за вторым, - биофильтры и оптика во втором.
- Ага, - Крон помогает Черному разгружаться. Кроме лекарств Черный привез «лишний» кислород, доставшийся после разгрома банды в Железных камнях. Пара подошедших аборигенов тут же начинают потрошить и рассортировывать содержимое контейнеров, и Черный мысленно хвалит себя за предусмотрительность: шесть штук гранат, которые он намерен презентовать Пифийскому оракулу, покоятся в его поясе. И хотя нет пока никаких оснований подозревать кого-то из людей Жанги в предательстве, лишняя предосторожность не помешает.
- Там он, - Крон машет в сторону центральной хибары поселения, имеющий вид подозрительно-красочный и экзотический. Черный кивает, вполне равнодушно, и спокойно, не торопясь, направляется к жилищу оракула.
Дверной проем украшенного заковыристыми рисунками и кусками слюды сооружения подпирает плечом «часовой». Или может младший жрец. Черный подает условный знак, бросает в протянутую ладонь черный керамический диск, плоский, гладкий, без всяких видимых узоров, тот кивает и провожает Черного вглубь, где за расшитыми цветными лентами кожаными коврами и металлическими наборными лентами скрыто основное сооружение – старый, укрепленный дот. Набирает код на простеньком сканере, дверь отодвигается и Черный ныряет в низкий дверной проем, останавливается на середине комнаты и улыбается так широко и искренне, как можно улыбаться только лучшему другу.
- Живи, Алек.
- Иди на хрен, Дарк!
продолжение в комментариях
Продолжение за 30.03 - очень мало. Для разгона требуются отзывы.
Продолжение от 13 апреля - для поклонников Келли.
Я больше не буду указывать, когда выкладываю продолжение, а просто буду поднимать запись.
28 апреля - последний привет из Таганрога
-
-
05.04.2012 в 00:14Спасибо за
обедпродолжение,скоро ли ужин?И жалко, что карты пустыни нет Присоединяюсь!
А насчет Тихого, мне кажется, что его внутренняя речь соответствует ситуации. Было бы странно, если бы во время боя человек выстраивал бы у себя в голове высококультурные монологи.
-
-
13.04.2012 в 20:44Келли несколько раз медленно, сосредоточенно переводит дух, мысленно представляя, как он встанет, как поправит сумку, которую из-за лопнувшего ремня теперь так неудобно нести, как проведет ладонью по шершавой, холодной до дрожи стене и двинется дальше – медленно и осторожно, нащупывая ногой пол, соблюдая равновесие и не думая о цели. Это первое, чему научил его черный дикарь со сверхцивилизованной, передовой и развращенной планеты: не думай о том, куда ты идешь – просто иди.
Ребра по-прежнему чертовски болят, и Келли подозревает, что что-там неблагополучно стало. Раны, полученные в бою с Ромиком и его бандой, затянулись и даже почти не чесались. Но вот удар ножа, скользящий, едва задевший ребра, но поверх свежей двухдневной давности раны, был очень некстати. Келли кое-как перебинтовал себя, заклеив скотчем края, но эта временная повязка давно пришла в негодность – нужно остановиться и нормально заклеить рану. Биоклей, гелевую повязку, пластыри, даже противоожоговую сыворотку, которая каким-то чудом оказалась у Автоклава, ему удалось сохранить. И поскольку эту часть поклажи он приготовил сам, под зорким наблюдением Ганта и самого «бугра», то имеет все основания полагать лекарства действующими, а пластыри не очень просроченными.
Келли прикидывает, сколько времени займет перевязка, сколько придется истратить полосок ткани, которые тоже сначала нужно оторвать, вздыхает и подымается на ноги. Нет смысла тратить время. Если он дойдет до ущелья Мангары, то сможет и перевязку сделать нормально. А если нет, то и огород городить не зачем.
Келли фыркает: присказка эта, ни на что непохожая, слышана была когда-то от Тихого и что она означает буквально, Келли так и не понял. При мысли о Тихом он сразу же вспоминает такыр, «Нону», сумасшедший, настоящий бой, о котором раньше только в учебных программах читал, усмехается, думая о себе с гордостью. Как ни крути, а он не струсил ни разу, ни побоялся, разве что о друге, он справился, победил противника. А значит и сейчас сможет.
Келли осторожно делает шаг вперед, аккуратно, плотно ставит ступню на пол: поскользнуться и подвернуть лодыжку сейчас - значит просто сдохнуть без вариантов, переносит вес тела и, скользнув ладонью по стене, делает следующий шаг. Он помнит что надо думать о следующем шаге, как учил Черный, о том, чтобы удержать равновесие, о том, чтобы дышать спокойно и медленно, и больше ни о чем не думать. Больше ни о чем.
Келли внимательно прислушивается. Шансов на то, что неведомые шпионы Сталлера или Винта, или кого там еще рискнут без проводника, если конечно среди них нет старого жителя Серых Камней, ринутся за ним в катакомбы, практически нет. Но упускать и эту мизерную возможностью не хочется. Достаточно того, что по вине своей излишней как выяснилось, доверчивости, он остался без фонарей, нагревательной плитки и как он опасается, без еды тоже. Воду, к счастью, принес ему Гант, так что от жажды – первого убийцы пустыни, он не умрет. А если выберется отсюда, то голод ему тоже особо грозить не будет. Из ущелья до Старого Города 4 дня пути – выдержит. О том, что он потерял много крови Келли старательно не думает. Тем более, что крови по его прикидкам вытечь сильно много не успело, так что есть все шансы выжить. Надо только идти вперед.
Келли делает следующий шаг. Ступня, почти не отрываясь, скользит по корявой глине, но в конце шага почти половина оказывается повисшей в воздухе. Сцепив зубы, Келли осторожно опускается на корточки, ощупывает впереди пол. Ладони находят старые, закругленные края обвала, и Келли удовлетворенно кивает: Гант подробно объяснил ему дорогу, так и не потребовав объяснений, хотя недоумение и даже обида были явно прописаны на добродушной физиономии монгрела, и теперь его любопытство принесло плоды. Он сумел-таки выбраться в нужное ответвление лабиринта.
Хорошо. Теперь надо добраться до противоположной стены и найти останки террасы, рухнувшей когда-то от очередного землетрясения, и способные выдержать вес не слишком крупного человеческого тела. Вообще-то, проводник, сгинувший примерно на сороковой минуте перехода «через Альпы» и потому лишенный почетного звания Суворова, как окрестил его про себя Келли, утверждал, что останки способны выдержать даже Ганта. Но где тот проводник, где Гант теперь уже неизвестно и призвать к ответу в ближайшем будущем никого не получится. Келли замечает, что внутренний монолог его изобилует красноречивыми многословными рассуждениями а это явный признак страха.
На ощупь на противоположной стене он ничего не находит, а вспышка крохотной зажигалки не особенно проясняет дело. Можно сделать фонарь из воздуха, сели ты какой-нибудь особенно одаренный житель чего-то вроде Катароны, можно сотворить светящийся шар, если ты волшебник, чего лично Келли в природе пока не наблюдал, но мало ли что на свете бывает. Можно сделать факел из подручных средств, которых как ни грустно тоже мало. Келли снова ловит себя на изрядном многословии и роется в карманах.
Честно говоря, он просто боится обнаружить на месте напалма, бережно хранимого в контейнере на всякий непредвиденный случай, что-нибудь неправильное , негорючее или еще что. Контейнер делает вид что он – армейская консерва больших размеров, и обычно не вызывает подозрения. Обманку эту Келли выловил в прошлом году на торжище Старой Озы и остался страшно ею доволен. Хитро сделанный на подобие термоса со специальным абсорбирующим слоем контейнер позволял спокойно таскать любые взрывчатые вещества на виду любых химических датчиков. Контейнер Келли лично проверил, получил после доклада бодрящую выволочку от Черного, и с тех пор не расставался с полезным девайсом. Правда заменил начинку обычным напалмом: затеянная Черным масштабная сигнализация требовал постоянное наличие горючего вещества под рукой.
Келли натягивает перчатку, аккуратно вскрывает контейнер и, мысленно побеспокоив Песчаную деву, отковыривает кусок. Для пустыни, где экономия места есть гарантия выживания, сгущенный до студнеобразного состояния напалм гораздо выгодней да и обращаться с ним удобней. Закрыв и загерметизировав упаковку, Келли отрывает очередной лоскут от многострадальной майки, укладывает горючий «студень» на тряпку, поджигает и быстро удаляется на пару шагов. Напалм, конечно, не взрывается, но горит страшно. Впрочем Келли это сейчас не заботит, он осматривает стены на предмет тех самых останков и ничего похожего не видит ни слева, ни справа, и когда уже готов завопить от злости и разочарования, замечает упомянутые останки на уровне чуть выше своей головы.
Несколько секунд Келли смотрит на выступ, не шире трех ладоней, но вполне прочный, тянущийся над обрывом до противоположного его края, потом усиленно трет лицо и начинает хихикать. Не составляет никакого труда ухватиться за край выступа, подтянуться и, соблюдая известную осторожность, добраться до того края. Если, конечно, у решившегося на этот подвиг не повреждено плечо, не порезан ножом бок и недавние пулевые ранения не ограничивают его движения. Или, если бы у этого решившегося был под рукой здоровый спутник. Келли еще с пару секунд смеется и затихает с болезненным стоном. Ганта жаль, чертовски, страшно жаль. Он не видел как тот погиб, он упорно греет душу надеждой, что здоровенный, сильный монгрел удрал, отмахался от противников, но все равно жаль, что нет с ним его заботливой и занудной наседки.
Келли вытаскивает нож, примерившись, всаживает кончик в трещину на стене и мерными ударами, загоняет немного глубже. Он сделает зарубки, обычные, достаточно глубокие зарубки, чтобы можно было пару раз переставить ноги и подняться-таки до выступа. И пойдет дальше. Сначала остановится, чтобы сделать более качественную перевязку, а потом двинется дальше.
Он найдет способ добраться до Черного. Или передать информацию. Или сделать что-нибудь. Так или иначе, но он не собирается сдаваться.
-
-
13.04.2012 в 20:45Убийца взвыл, в свою очередь пытаясь отодвинуться, и сгорбился от боли. В следующую минуту Келли зажал рану вместе с ножом правой рукой, а левой ударил убийцу в солнечное сплетение. Не попал, да и удар вышел слабым, но Гант, наконец-то понявший, что отнюдь не встречу старых любовников наблюдает, в два шага настиг убийцу и нанес сокрушительный удар тому по голове.
Тот без звука рухнул на песок, Келли, морщась. опустился на корточки – боль уже давала себя знать – и взмахнул рукой.
- Гант, нет! Надо узнать от кого он.
В глазах защипало так сильно, словно песку кто насыпал: удивительно обидным, бессмысленным показалось умереть сейчас, здесь, совершенно бесполезным образом, потом перед глазами все поплыло и очнулся он уже только в своем «лазарете».
- Везет тебе в драке, парень, - покачал головой Автоклав, наблюдая, как дружку Черного накладывают новую повязку. Рана действительно была не слишком серьезной и у нормального здорового человека затянулась бы меньше чем за пару дней. Парню чертовски повезло или убийце чертовски не повезло, потому что имей тот дело с этим самым нормальным здоровым человеком без плотной повязки на груди и ребрах, лежал бы здесь не вновь раненый ослабленный помощник Черного, а вполне себе труп. Автоклав вновь мысленно взвешивает ценность поддержки Черного и угрозу со стороны явно сильного и не брезгующего никакими методами противника, и мысленно же вздыхает. Возможно, если бы он был один или хотя бы только с семьей, он и бросил бы сомнительное дело защиты пустыни. Но у него за плечами было целое поселение, полсотни людей, которыми управлял, порой безжалостно и жестоко, но за которых привык отвечать и о которых привык заботиться, так что выбора на самом деле у него нет.
- Зато в любви не везет!
Келли усмехается, вполне бодро и зло, ждет пока «доктор» Шеен не закончит перевязку и не выйдет из комнатушки. Усмешка тут же сползает с его лица, и он деловито спрашивает:
- Что удалось узнать?
В том, что «сынки» Автоклава уже начала работать с убийцей Келли не сомневается. Правда есть вероятность, что Автоклав не захочет сказать все, что выдал несостоявшийся киллер, но совсем отмолчаться ему тоже невыгодно. Не после того, как он у всех на виду отхаживал помощников Черного, и не после того, как отвоевавшую, но все еще боеспособную «Нону» перетащили на Серые Камни. Празднество было похлеще свадьбы.
- Да ни хрена. Пришли, предложили, не смог отказаться. Имя не называли, а типа указали еще в Городе.
Келли презрительно фыркает:
- Ага. И он ждал два месяца, чтобы потом следом за караваном топать.
Об отбытии которого все знали. А вот о ранении и месторасположении Келли могли узнать только от купцов из абр, ходивших до Реки за этот месяц. И то не сразу, а только за последние две недели. Потому что первые две Келли лежал, не вставая, и Автоклав его от чужих глаз берег. Как в воду глядел.
- Ты его знаешь?
Келли пытается вспомнить, где и когда он видел своего убийцу. Лицо знакомое, совершенно точно, но где они пересекались, действительно ли в Старом Городе, и важно ли это обстоятельство – воспризвести не получается. Он с тоской вспоминает основы психологии, на курс которой он записывался исключительно потому, что предмет читался перед логистикой и можно было дополнительно подготовиться к зачету – кто там будет проверять активность студента на дополнительных занятиях? – в голове крутится незабвенный Фрейд, как основоположник всего и вся и комплексная гешталь-терапия от которой осталось только название. Не очень обнадеживающее.
- Да. В смысле видел. Но где и когда – не помню.
Келли садится на край лежака, прислушиваясь к ощущениям: особой боли или неудобства он не испытывает – рану зашили, заклеили и бинты приладили. А добрый доктор бармалей вколол что-то обезболивающее. Келли мысленно вздыхает, представляя во сколько ему обошлось бы «лечение» при обычных обстоятельствах, и подозрение, что Автоклав задолжал Черному гораздо больше «добрых торговых отношений» и боевого орудия только крепнет.
- Но посмотреть поближе и повнимательней очень хочется.
Автоклав кивает:
- Давай. Я велел своим морду его пока не трогать.
С методами «работы» или принудительного приобщения к давно известной истине на счет того, что с ближними надо делиться, Келли знаком довольно близко. С обоих сторон. Так что вид висящего на вывернутых назад руках мужчины его не смущает. Лицо парни действительно не трогали.
Келли подходит поближе. В нос ударяет запах пота, крови и мочи, киллер подымает голову, криво усмехаясь при виде жертвы.
- Что милок, не побрезговал придти посмотреть?
Келли не обращает внимания, сосредоточенно, долго рассматривает то лицо,то полуголый торс монгрела, не столько пытаясь найти знакомые черты, сколько прислушиваясь к самому себе. Невозможность вспомнить этого человека раздражает. Дергает внутри что-то болезненное, заставляет отвернуться и попытаться выбить правду из него, ударить, и Келли отступает. Он знает этого человека и с ним связано что-то дурное, что-то, что он отказывается вспоминать.
- А сколько тебе дали за меня?
- С головой хватит, - насмешливо усмехается монгрел и сплевывает кровь.
- Это как – утонуть что ли? – Келли не к месту вспоминает, как на тех самых дополнительных занятиях упоминалось, что для того, чтобы понять, что человек чувствует, надо смотреть не только на лицо, но и на руки. Но вот беда: руки монгрела скручены нейлоновым канатом и почти не видны.
- Тебе и не снилось, топляк, – убийца снова сплевывает набежавшую в рот кровь, - для таких как ты и десять кредитов – куча денег, крысюк драный.
Куча денег – сильное выражение, и с головой выдает жителя Церес или Старого Города. Но в Церес худо-бедно, а проводят профилактические компании, так что жители 9-го района, надышавшись противоалергенных средств, распыляемых прямо в воздухе или наглотавшись специально обрабатываемой раз в месяц водички, от эпидемий застрахованы и редко болеют кожными болезнями. А лицо убивцы покрыто старыми и свежими оспинами, которые остаются после лишая. Значит, все-таки Старый Город. Куча денег там имеет меньшее значение, чем в Церес, но большее чем в пустыне.
- А тебе, значит, пообещали больше, - Келли пытается с ходу вспомнить контрабандистов и людей из Нил Дартс, с которыми имел дело тогда, пять лет назад, когда прибыл на Амой. Он так спешил исчезнуть, что перестал быть законопослушным туристом уже на вторые сутки: полдня он потратил на поиск нужного почтового адреса, а еще полдня ожидал специалиста.
Специалист, правда, сразу предупредил его, что избавление от чипа не является гарантией сохранения инкогнито. Келли, покивав с видом прожженного знатока, отправился в Церес, где по предварительной договоренности его ждали знакомые знакомых по контрабанде, готовые за определенную плату представить жилье и относительную безопасность новоявленному гражданину 9-го района. Когда он добрался до места и нашел знакомых знакомых , гарантии, обеспеченные деньгами и договоренностями закончились. В Церес существовала своя полиция, по непонятным причинам плохо относящаяся к топлякам, или к некоторым из них, и Келли оказался примерно в тех же застенках, которых пытался избежать, сбежав на Амой.
Что именно хотели от него заказчики ареста или хозяева цересской полиции, о которых он узнал значительно позже, осталось неизвестным. Воспользовавшись результатом плохо проведенного обыска, Келли устроил фейерверк в кабинете допроса и сумел сбежать от местных копов-бандитов, не привыкших к таким проворным арестантам. А дальше выхода уже не было: или сдаваться какой-либо версии СБ. или направиться в Старый Город – место не только для инопланетян, но и для большинства амойцев легендарное и практически несуществующее.
Сколько и как он провел там времени, Келли вспоминать не любит. Иногда ему кажется, что настоящая его жизнь началась только тогд, кКогда он попал в пустыню, в свой первый караван. А до этого шла следом змеи не для каждого любопытного. Последнее выражение он подцепил от одного своего знакомого еще в университете и не смотря на пафосность, оно ему до сих пор нравилось.
-
-
13.04.2012 в 20:46- Тебе и не снилось, - повторяет монгрел, скаля зубы. Зубы не все, усмешка выходит щербатая и от того какая-то недоделанная. Келли подходит к нему вплотную, говорит с тем же интимным намеком, который ему чудится в голосе пленника.
- Мы что, трахались? Тебе понравилось?
На миг глаза пленника расширяются, что-то вроде страха или испуга появляется на лице и стирается похабным подмигиванием:
- Это тебе понравилось, сучка. Ты та-ак стонал, так подмахивал. Любо-дорого смотреть.
- Ага, - Келли слышит, как Гант за его спиной угрожающе шевелится, но не обращает внимания. То, что он не любит вспоминать о той части своей жизни, не означает, что он не помнит о ней.
- Вряд ли Винт до сих пор в обиде за то, что я свалил от него, - а хорошо, что пленник висит в таком неудобном положении: можно смотреть ему прямо в лицо так близко, что видно как пульсируют зрачки, когда он произносит имя босса, как проскальзывает презрение в ухмылке, - так что заказал меня кто-то другой. А ты повелся, как покорная овечка.
- Да пошел ты, – сплевывает монгрел. Келли удовлетворенно улыбается. Вряд ли рядовой киллер Винта знает имя заказчика. Если берешь заказы в клановых разборках надо проявлять недюжинную хитрость при, так сказать, оформлении, и Винт прекрасно с этим справлялся. А вот зачем кому-то понадобился именно он, Келли, и в каком качестве…
Задумавшись, Келли молчит несколько минут, пока один из подручных Автоклава не спрашивает:
- Так что с ним делать?
Келли с тем же задумчивым видом смотрит на говорящего, пожимает плечами.
- Не знаю. Спросите у босса. Мне он больше не нужен, - и покидает пыточную конуру, стараясь не слышать и не думать о том, что сделают с пленником, который ему больше не нужен.
Цирка здесь нет, медицинской мастерской по разборке на органы тоже. Келли надеется., что до публичной казни с выкорчевываньем нежных частей тела не дойдет. Вроде бы Автоклав такого рода развлечения не уважает.
Вечером «бугор» сам заходит к гостю на огонек. Особо странного в этом ничего нет, он и раньше баловал Келли визитами, но после сегодняшних событий, цель посещений наверняка другая.
Автоклав усаживается на широкую низкую скамеечку, которую здесь держат специально для него, молчит несколько минут. Келли тоже молчит: беседовать по-пустому как-то не с руки, так что молчание заменяет им дань вежливости. Когда дань оплачена Автоклав вздыхает, кладет ладони на бедра и говорит:
- Тебе надо уходить.
Келли молчит. Автоклав прав: раны, если не считать сегодняшнюю, практически зажили, передвигается он уже почти свободно. Конечно, ни о каком переходе через пустыню речь идти не может, но добраться до Старого Города или даже Цереса не составит большого труда. А как гость он становится опасным: дело даже не в том, что при следующем покушении, если таковое будет, погибнет кто-то из «мирного населения», а в том, что Автоклав, кажется, больше не может выполнять свои обязательства перед Черным.
- Пойдешь с Гантом. Я дам проводника, чтобы точно вывести из подземки, – Келли вскидывается, удивленно глядя на Автоклава. Тот с досадой хмурится и поясняет, - хрен тебя знает, парень, зачем за тобой гоняются. Но лучше если ты исчезнешь так, чтобы вообще никто ничего не знал.
Келли опять молчит. Вряд ли имя Винта что-то сказало Автоклаву, но как видно сообразил пустынный босс, что история с запашком и тянется из далека, и что ему, «бугру» крупного пустынного поселения, не с руки лезть в это давнее и дурно пахнущее дело. И если связано все это не только с гостем, но с самим Черным, то тем более надо убрать его помощника с глаз долой и как можно быстрее. Соображения такого рода Келли понимает. Единственное, что его беспокоит: не покажется ли Автоклаву радикальное решение более удачным.
- Подземкой можно добраться аж до Четырех Оползней. А там до Старого Города всего-ничего.
Келли удивленно поднимает брови. Четыре Оползня – нечто вроде небольшого ущелья, где после каких-то доисторических геологических изысканий на каменисто-глинистых склонах остались следы схода искусственной лавы. Блестящие, как полированные, потоки, причудливо изогнутые и образующие на дне ущелья подобие зеркально-блестящего озерца, выглядят удивительно живописно и могли бы привлечь туристов,.если бы они там были. От этого привлекательного, но не пользующегося популярностью места, до Города не больше десяти лиг. И район неплохой: Марципан держит Курт, а он – союзник Варма.
А вот о том, что подземными катакомбами с Серого Колодца можно добраться почти до Города Келли слышит впервые.
- До выхода у старой лежки – подземкой. А там до Оползней и двух лиг нету.
- Ага, - кивает Келли. Собственно, предложение звучит так, что отказаться от него нет возможности и, судя по неопределенно-недовольному лицу «бугра», отсутствие выбора ему самому не нравится.
- Воды, еды, кредитов мы тебе соберем. Фонари, плитку, оружие и «кошки» - само собой, кислород тоже возьмешь на всякий случай, - заметив недоуменное выражение лица Келли Автоклав только хмурится сильнее, – на всякий случай. Это подземка. Пойдешь через Мангары., там самый спокойный путь, Гант его как пять пальцев знает – не заблудитесь. А на всякий случай до полосатой пещеры еще человека дам.
Автоклав решительно хлопает себя по бедру и встает.
- Так что давай, собирайся.
- Ага, - покорно соглашается Келли и начинает собираться.
Выглядит это несколько загадочно: Келли кружит по своей конурке, вытаскивает и складывает обратно упаковки бинтов, фильтров и туб с лекарствами, которыми его усердно пичкали больше месяца, напевает под нос, опрокидывает табуретку, дергает зачем-то подвешенное на выходе одеяло, а когда оно едва не сваливается, продолжает кружить, дергая теперь уже себя то за нос, то за ухо.
Автоклав говорит правильные, здравые слова. Он заботится о населении своего поселка и поэтому старается убрать из поселения человека, несущего потенциальную угрозу. Автоклав выполняет обязательства и договоренности с Черным и старается обеспечить его помощнику безопасность, даже когда попросту выгоняет его из поселка. Все это совершенно правильно и характеризует «бугра» с самой лучшей стороны. Чего не понимает Келли, так это почему Автоклав так забеспокоился из-за покушения на своего гостя. То есть, причина для беспокойства есть и еще какая, но почему беспокойство такое больше? Жителям пустыни мало свойственна привычка предусматривать самый паршивый вариант, если этот вариант связан с человечески фактором, а не со стихиями или с армией, которой по здешним масштабом все равно, что стихия, так в чем же дело?
Келли приходит к выводу, что Автоклав чего-то не договаривает. И раз уж не удосужился сказать о своих подозрениях помощнику Черного после покушения, особенно после покушения, то теперь уже не скажет и Песчаной Деве.
Неладно что-то в датском королевстве.
Через четыре часа они: Келли, Гант, и новоиспеченный проводник по имени Майорик бодро спустились через подземный склад общественного «караван-сарая» в выкопанный подземный лаз. И Келли, мысленно рассуждая о паршивых вариантах и их вероятностях, не предполагает, что самый поганый из них ждет его буквально через пару часов.
Это выяснится некоторое время спустя. Когда неожиданно садится батарея фонаря Келли, а следом гаснет фонарь Ганта, и они вынуждены передвигаться чуть ли не на ощупь, ориентируясь на слабый огонек осветительного прибора Майорика – так как решила поберечь последнюю рабочую батарейку. Когда на первой остановке, где начинаются настоящие, оставшиеся от геологических изысканий подземные коридоры –добротные, выкопанные землеройными машинами с прочными запеченными стенками – выясняется, что из шести разнокалиберных батарей четыре разряженны, и охваченный подозрениями Келли пробует активировать все подряд из оборудования и выясняет, что эти две батарейки – весь энергетический запас, который у них есть. Когда Гант потрошит аптечку, пытаясь узнать что именно из таких необходимых его подопечному лекарств действительно здесь есть, а Майорик, прогоняет пробы воды через фильтр, чтобы убедиться, что хотя бы в воде ничего нет. И оба судорожно пытаются вспомнить, кто и когда приносил воду и еду. Когда проводник предлагает возвращаться, а Келли решает двигаться вперед, а через минуту решать уже нечего, потому что на их стоянку врываются четверо и Майорик гибнет, продырявленный чанкером в первую же минуту. Когда Келли простреливает плечо убийцы из гвоздемета, и с трудом увернувшись от удара шокером получает удар ножом от третьего нападающего – тот самый по касательной, едва задевший ребра, но так не кстати – а Гант тяжеленным ударом кулака просто сбивает с ног второго бандита и, кажется, сворачивает ему шею. Когда Келли падает под ноги четвертого, успев отметить, что нападающих в лицо не знает, а значит это все-таки пришлые люди и скорее всего попросту следили за ними, и Автоклав не имеет отношения к нападению. Когда снизу бьет ножом в печень, попадает и падающее тело прикрывает его от удара третьего. Когда вскакивает и видит, как Гант пробивает ножом грудную клетку своего противника и думает, что они справились, но тут из коридора доносятся звуки шагов, и Гант, швырнув ему рюкзак, кричит: «Беги, я их задержу». И Келли делает к нему шаг, пытаясь объяснить, что он его не оставит, но Гант толкает его в плечо к коридору и повторяет: «Беги, я справлюсь», и Келли бежит, надеясь, что Гант сумеет не столько задержать нападающих, сколько запутать, потому что в отличие от него, Гант знает катакомбы и пещеры как свои пять пальцев и сможет удрать там, где Келли останется только сдаться.
Но глядя на догорающую лужицу напалма с другой стороны провала Келли изменяет мнение: все-таки это не самый поганый вариант. Он жив, может двигаться, знает куда двигаться, вода и кислород есть, оружие есть, цель тоже есть. Что еще нужно?
-
-
13.04.2012 в 20:46Но существуют задачи, выполнять которые необходимо лично.
Хо Син, приведший уважаемого гостя в зал соревнований тенью замер за спиной блонди: сзади и слева, чтобы можно было тут же приблизиться, изъяви высокий гость такое желание. Вряд ли многоопытный и молчаливый, как старинная статуэтка Будды младший партнер семьи Чен, знает, кого именно он сопровождает, но то, что это лицо важное и наделенное властью не сомневается. А большее младшему партнеру уважаемой и необыкновенно многочисленной семьи Чен знать пока не положено.
Ринг расположенный внизу практически не виден: по замыслу устроителей непосредственное наблюдение за происходящим на арене стоит дополнительной оплаты, поэтому арена доступна обзору только с ближайших пяти рядов, а остальные зрители довольствуются изображениями на мониторах. Для Ясона, прибывшего в клуб ради встречи с представителем упомянутого семейства, зрелище интереса не представляет: монитор исполняет роль шумового заграждения, интерфейс – целевого. Ясон как всякий гость клуба даже делает ставку.
Встреча не занимает много времени. Старший партнер семьи Чен немногословен и деловит, Ясон испытывает некоторое удовлетворение от краткости и информационной насыщенности беседы и, когда собеседник удаляется, задерживается еще на несколько минут, дабы не привлекать случайного внимания. Осторожность кажется излишней: накал борьбы внизу достиг апогея, зрители вокруг кричат, экспрессивно жестикулируют, выше на два уровня от места Ясона двое зрителей сцепились в драке. Судя по нарастающему шуму, внизу тоже начинается драка, и охрана клуба, соблюдая «права» зрителей не спешит вмешиваться.
Почему-то именно в этом момент Ясон вспоминает слова Юпитера: «Хочешь быть богом, сын мой?». Проект колонизации Земли Райсы Оливера утвержден больше года назад, договоренность с «Тайгой» достигнута, решение использовать в качестве первоначального населения монгрелов одобрена Синдикатом, многоэтапная операция по подготовке к переселению начата восемь месяцев назад. Почему именно сейчас, когда в проекте корректируются только отдельные детали, Юпитер сформулировала\ мотив Ясона именно таким образом? Он хочет стать богом, хозяином будущего мира?
Возможно. Основать новое общество, отличное от Амой, отличное от Федерации, создать новую инфраструктуру, наладить экономику нового мира, выстроить дипломатические отношения с совершенно иных позиций – реализовать свои идеи, свой опыт и знания в совершенно иных условиях. Означает ли это быть повелителем нового мира? В этом новом мире он будет представителем верховной власти, так же как и на Амой, но в отличие от родины на той новой земле он будет высшей законодательной и исполнительной властью. Означает ли это быть богом этой земли? Наверное, в той форме в какой это Юпитер представляет возможным для своих сыновей.
Ясон рассматривает Скарр как колонию: длительный, но прибыльный экономический проект; дипломатический и экономический буфер между Амой и Федерацией; физическая территория, помимо всего прочего, занимающая выгодную стратегическую позицию между двумя пространственными узлами; научный проект, позволяющий реализовать исследования в тех областях науки, которые на Амой просто недоступны – огромные перспективы, огромные возможности, совершенно новая позиция в галактике. Это действительно перспективный проект. И прежде всего Ясон отталкивался именно от этих размышлений.
Но в словах Юпитера тоже содержится правда: возможность быть высшим решающим лицом привлекает его. Именно поэтому Ясон настаивал и настаивает на своей кандидатуре. Вся его деятельность, жизнь всей колонии будет направлена на процветание и благо Амой, Юпитера, но польза, которую он принесет своей родине, будет обеспечена его собственными, самостоятельными решениями. И это – та форма независимости, которую может достигнуть сын Юпитера.
Но Ясон был бы нечестен сам с собой, если бы не признавал, что у этого решения есть еще два мотива. Первый: пятилетней давности размышления об ущербности, нежизнеспособности расы элиты, таких совершенных и сильных по сравнению с людьми, но безнадежно уступающих этим людям по силе желания жить. Парадокс, но для элиты сила обернулась поражением, лишила их желаний, а для людей слабость оставалась и остается причиной для движения вперед, точкой, от которой они отталкиваются, чтобы выжить. Спустя пять лет размышления трансформировались в желание найти такую точку и для своей расы.
Второй мотив связан с людьми, которых он видел в пустыне: жестокими, злыми, веселыми, никогда не сдающимися, людьми больше всего на свете жаждущими жизни и сражающимися за нее. И с тем одним человеком, чью преданность и отвагу он все еще не сумел вознаградить.
Снизу от ринга подымается грохот и крики, свидетельствующие об окончании схватки. Ясон выжидает пару минут, чтобы дать иссякнуть бурному выражению эмоций и поднимается, чтобы выйти, не ожидая, когда бушующая толпа хлынет из зала. Прямо перед ним в коридор между ложами успевает пройти человек. Ясон отмечает какую-то неправильность, неестественность в том, как этот человек двигает левой рукой. Потом он замечает отблеск пластика на кисти руки, мимолетно удивляется: механические протезы используются крайне редко, по-видимому, результат неудачной операции, который турист надеется исправить на Амой – и не торопясь направляется к боковому выходу. Младший партнер тенью следует за ним.
-
-
13.04.2012 в 21:16-
-
13.04.2012 в 21:36-
-
14.04.2012 в 01:17О, Ясон появился! Получается, он Сталлера не знает?
В этом новом мире он будет представителем верховной власти, так же как и на Амой, но в отличие от родины на той новой земле он будет высшей законодательной и исполнительной властью. Т.е. делиться властью он пока не намерен, все сам?
-
-
14.04.2012 в 10:15"Т.е. делиться властью он пока не намерен, все сам?" - да. Изначально Ясон предполагал существование ...ну там главы совета, предщсдателя чего-нибудь, которым должен быть человек только как номинальную должность. а на самом деле власть осуществлять будет только он с благословения Юпитера. Но... люди менются. блонди тоже.
-
-
15.04.2012 в 14:14Очень нравятся особенности внутреннего монолога Келли - с такими земными оборотами и метафорами.
-
-
15.04.2012 в 22:47-
-
16.04.2012 в 00:24Честно говоря. переделать "Дорогу" или "Держаться" в оридж особого труда не составляет.
-
-
23.04.2012 в 21:47Утром все стало по-другому. Нагрев консервы, он сам с удивлением отмечает, что ест необыкновенно быстро, что надел нательный пояс сразу же как проснулся и автоматически распределил поклажу, словно собрался идти немедленно, не ожидая еды. Даже сигарету, редкое удовольствие, он выкурил торопливо и без наслаждения. Что-то изменилось за ночь, к какому- то выводу он пришел и сам не знает к какому. Но это ощущение – не успевает, опасность, надо быстрее – гонит его вперед.
Черный решает обойтись без десяти-пятнадцати минутной послеобеденной паузы, которую позволял себе и своим людям в караване – спокойное время, когда мысленно измеряешь пройденный путь и путь, который собираешься пройти сегодня. 15 минут редко что решают, когда дело касается долгого пути, но необыкновенно ценны, потому что позволяют тебе чувствовать путь, а не долг, движение, а не тяжелый груз. Но сейчас, так далеко от тракта, от своих людей, эти 15 минут кажутся неизмеримой потерей.
Черный быстро собирается, поудобнее располагает сумки и двигается, еще сильнее отклоняясь на запад. Он думает, что караван тоже торопится, и что если бы он был тем загадочным игроком, и была бы у него такая фантастическая связь и осведомленность обо всех пустынных делах, то он бы не преминул напасть на караван без вожака, в надежде разгромить его или хотя бы нанести существенный ущерб. И что если Тихий это понял, а Черный думает, что понял, то поторопит караван, и на торжище Белой Базы не задержится. А значит, ему тоже нужно торопиться.
В какой-то момент это ощущение становится настолько сильным, что Черный и так идущий куда более быстрым темпом, чем принято идти большие расстояния, срывается на бег, не замечая, что делает. Слежавшийся, почти не растревоженный ветром песок, пружинит под ногами, глиняные проплешины глухо отвечают его шагам, и он несется вниз по склону, не замечая своего груза, не испытывая усталости. И только достигнув дна низины между двумя такырами, почти заставляет себя перейти на шаг. Он не сможет долго сохранять такой темп, только зря силы истратит. Так что он просто быстро идет, очень быстро идет, до следующего пологого склона, где опять срывается и несется вниз, пытаясь лишь не бежать слишком быстро и сохранять определенный ритм.
Черный спешит.
-
-
23.04.2012 в 21:47С той стороны гряды, где Рагон сцепился с кочевниками, тоже было тихо. И с передней части каравана не долетало ни звука. Вряд ли нападающие сумели уничтожить весь караван, скорее всего, схватки завершились примерно в одно и то же время и теперь обе стороны затаились и выжидают.
Их сержант утверждал, что позиционная война выгодна только в случае, когда на крыше дома лежит снайпер и терпеливо ожидает появления цели. Во всех остальных случаях выжидание только ослабляет боевой дух. Однако, тот же сержант говорил, что активные действия по форме могут быть очень разными.
Тихий смотрит налево, на своих людей, цепочкой залегших под укрытия из глиняных отвалов и песка, сметенного на эту сторону обочины весенним половодьем. Дожди в пустыне бывают, и не так уже редко, как кажется, но выглядит это иначе: могучий порыв редкого западного ветра приносит из-за гор Констанции тучи, не успевшие вылиться дождем на склоны «Милосердия», и дождь падает на землю стеной, потоком воды такой плотности, что люди попавшие под дождь тонут, а такыры и песчаники превращаются в сели, в двигающийся водоворот, страшный и неправдоподобный здесь, на земле песка и солнца. Вода и песок несутся по пустыне, затопляют ущелья и тропы, смывают озы и поселения, и даже военные базы не всегда в состоянии успешно противостоять сбесившейся стихии.
А потом дождь прекращается, и через несколько минут вода, рухнувшая с неба подобно божьей каре, бесследно исчезает в пустой земле. Небо наполняется синим цветом и только развороченные барханы и дюны, да трупы людей и животных напоминают о том, что случилось здесь всего пару минут назад.
В наступившей тишине кажется, что он сам и его люди – единственные, кто остался в живых. Тихий предупредительно шевелит рукой, на всякий случай. Флетч понятливо кивает, Силлер не удостаивает Тихого взглядом, напряженно всматриваясь в открытый участок дороги. Тихий не знает, как организовал оборону Вуд с первой частью каравана, не знает, кто там сейчас вжимается в землю в надежде выжить или наоборот, готовит гранаты и чанкеры, чтобы сражаться, но надеется придти на помощь соратнику. Если его собственный план удастся. Шанс есть.
Через несколько минут с той стороны тракта, немного дальше, чем представлял себе Тихий, раздается какой-то звук, словно что-то шевельнулось или скатилось по склону. Тихий отрицательно качает головой, и никто из его отряда не шевелится. Это провокация, и Тихий думает, что напавшие не такие же безграмотные как могло показаться. С другой стороны, это кочевники, так что в чем-чем, а в науке нападений и бегства они преуспели.
Что-то опять, то ли катится, то ли падает, но чуткий слух Тихого сквозь шум ветра улавливает слабый звук голоса. Определить месторасположение говорящего все равно нельзя, но он и не пытается – он просто ждет, пока кочевники перестанут опасаться нападения и решат удостовериться в гибели своих противников.
Первый из них осторожничая, перебегает от одной кучи камней к другой и замирает. Второй делает это гораздо медленнее, а третий, уже не таясь, выходит на тракт. Тихий опять подымает открытую ладонь, призывая к терпению, он видит как судорожно стискивает «лягушку» Врон, как дрожат руки Силлера и тот, опускаясь плашмя на песок, переводит дух, а потом снова приподымается в готовности к броску, видит как Флетч беззвучно матерится сквозь зубы, пренебрегая помощью респиратора. Но не один из них не нарушает его приказа: не шевелиться. Ждать. Действовать вместе.
Первый подымается к тракту, третий что-то говорит ему, тот кивает, машет рукой, но к разочарованию Тихого остальные кочевники, а он уверен, что все пятеро живы, на показываются. Тогда Тихий решается на придуманный ранее трюк.
Эта штука – крошечное одноразовое устройство, простейшая схема на обработанной нанобумаге, обеспечивает создание голограмм: не очень сложных, беззвучных и кратковременных, и на карнавалах или играх-розыгрышах пользовалась неизменным успехом. Тихий заполучил такие записи в качестве компенсации от одного из торговцев и всю прошлую зиму развлекал себя, Черного и всех зазимовавших у Курта, цветными отрывками из голофильмов. С собой он захватил с десяток штук с целью показать Белке и заинтересовать последнего: авось он найдет им более оригинальное использование. Оказалось, что с поиском этого использования он и сам справился.
Тихий прилепляет бумажную пластинку с записью к камешку, активирует и отбрасывает футов на пять вправо. Кочевник реагирует мгновенно, не столько на полет камешка, сколько на звук, с которым тот шлепается где-то за трактом, и стреляет очередью. И когда через десяток секунд – время активации – вместо уместного стона или караванщика-камикадзе, решившего подороже продать свою жизнь, над дорогой возникает видение высоченной белой фигуры с бородой, пылающим красным венцом на седой голове и посохом, рассыпающим разноцветные искры во все стороны, стрелявший замирает как вкопанный, а те что прятались за камнями обочины, наоборот, вскакивают и начинают стрелять.
Пора.
-
-
23.04.2012 в 21:48Этих драгоценных секунд почти хватает: он успевает выпустить по две пули в две «свои» цели – в грудь и в голову, и одну в третью. Все трое падают замертво, своим замедленным, каким-то плоским падением, без взмаха руками или запрокинутой головы, напоминая Тихому манекены или картонные цели в тире. Сиггел, зарекомендовавший себя самым метким стрелком, стреляет в ближайшего кочевника, а последний шестой, по-видимому, оставшийся от предыдущей «пятерки» достается Флетчу. Флетч своего противника ранит, тот продолжает стрелять, а Тихий и его люди снова падают на землю.
- Живы? – не подымая голову, поворачивается влево Тихий.
Сиггел морщась, показывает поднятый большой палец, а потом тычет указательным в сторону последнего их «бандита». Тот тоже успел упасть и затаился. Проще всего было бы использовать гранату, но Тихому до смерти не хочется этого делать: граната последняя, а при общем невысоком умении обращаться с огнестрельным оружием, гранаты остаются самым эффективным средством уничтожения.
Тихий активирует еще одну запись и швыряет ее подальше на дорогу. Не смотря на то, что трюк уже один раз использовали, раненый кочевник стреляет прежде, чем успевает сообразить, что это. В этот момент с переднего края каравана, где предположительно прячутся люди Вуда, как их уже мысленно окрестил Тихий, раздается глухой взрыв гранаты и короткие вскрики. Не размышляя, Тихий швыряет третью голозаписку, даже без камня-утяжелителя, а сам прыгает на тракт и кувырком катится к обочине. Голограмма вспыхивает еще где-то в воздухе, удивительно удачно, что это оказывается запись какого-то грандиозного фейерверка, и кочевник, сбитый с толку одновременно стрельбой с другой стороны, иллюзией и стремительно кинувшимся через дорогу телом, теряется и не успевает правильно выбрать цель. Когда он, наконец, разворачивает оружие к Тихому, тот уже стреляет ему в голову.
Последний выстрел.
Стоять в торжественном молчании над трупом некогда. Тихий резво опускается на колени, кричит своим, выдергивает винтовку из рук мертвеца, и в самый последний момент, услышав предупредительный вопль Сиггела, плашмя падает на труп. Пуля, как ему кажется, свистит прямо над головой, вторая совершенно точно вспарывает плащ на его спине, и Тихий, не ожидая следующей и успев удивиться, почему это кочевник стреляет одиночными, обхватывает труп под собой руками и переворачивается, закрываясь им от стрелка.
Раненый кочевник успевает выстрелить еще пару раз, Тихий чувствует, как вздрагивает мертвое тело в его руках, потом раздается визг «лягушки», еще пара выстрелов и сочный тяжелый мат. Тихий улыбается, слушая многоэтажные конструкции, отпускает тело и садится, неловко опираясь на одну руку. Ранения он не чувствует, но руку наверное таки потянул.
- Осталь..
- Сдохли, - прерывает его Сиггел, споро выкручивая из пальцев лежащего перед ним кочевника с развороченной головой, винтовку. Смотрит на нее, плюется, посылая и так уже мертвого бедолагу совсем далеко, и бросает испорченное взрывом ружье на песок.
Тихий его успокаивает:
- У других сохранились, - и кивает появившимся Врону и Флетчу. Караванщики быстро обыскивают трупы, ползая на карачках и пригибаясь, забирают гранаты, винтовки, патроны, и не обращая внимания на воду – не до того, дружно натягивают маски и так же дружно смотрят на Тихого. Тот, тоже успев забрать со «своего» кочевника ружье и патроны, кивает в сторону первого отряда.
- Там еще двое должны быть.
Сиггел, сидя на трупе, из пояса, которого выковыривает серые бугорчатые шарики непонятно чего, коротко матерится и шлепается ничком на землю. Остальные следуют его примеру.
- И че делать? Гранатами их?
Тихий мысленно прикидывает, где эти двое могут быть и мысленно же проклинает чертовых уродов, которые не могли спокойно подохнуть от его пуль или взрыва, а теперь возись с ними. Потому что, конечно, те двое не остались на месте, и если сию же секунду они не начинают стрельбу, то или затаились и ждут удобного момента, или ушли вперед. Или вообще тихо смылись, решив не жертвовать животом своим ради мирового господства. А ведь не факт, что от первой пятерки тоже никого не осталось.
- Идем вперед. Этих двоих к черту. Налево, - показывает Тихий влево и отряд срывается с места, пригибаясь как можно сильнее. За цепью такыров, которые и превратили мелкое ущелье в такое удобное место для ловушки, они смогут передвигаться бегом и явиться неожиданно, а это уже увеличит их шансы.
В этом момент справа, от места схватки Рагона и его «кочевников» с напавшими кочевниками, раздается дикий грохот, оглушительный визг снарядов, и вверх поднимается десятифутовый фонтан глины и камня.
Рагон его забери, что это?
-
-
23.04.2012 в 21:48В вышеприведенное и «нет», сказанное с гордо задранной до небес красной косицей бороды. Черный тогда промолчал, словно бы соглашаясь, но позже, когда знакомил нового союзника с Белкой, попросил последнего кое-что тому продемонстрировать.
Белка отнесся к просьбе с большим энтузиазмом: в то время он сидел на "травматиках" и его интерес к жизни и к людям подогревался с такой интенсивностью, что последние начинали сравнивать его с чертом, вертящимся на своей собственной сковородке. Белка, на глазах ничего не подозревающегося Рагона и застывшего Черного, слепил «на сухую» пластилиновый шарик с астридом, и прочел целую лекцию об ацетиленовых и нитратных заместителях, разминая и перебрасывая шарик из руки в руку. Видел он, как меняется лицо Черного, или не видел – осталось неизвестным. Подбрасывая смертоносный шарик в руке, он потащил своих «любимых друзей» на испытательную площадку, где разнообразно расположенные ямы, выбоины и кучи осколков давно переплюнули по живописности лунную поверхность, и попытался испробовать продукт прямо здесь и сейчас. Черный бледнеть не умел, от природы смуглый цвет кожи, усиленный действием ветра и солнца, не позволял эмоциям так явно проявляться на лице, но говорить он вдруг стал мягким грудным голосом, а жесты его приобрели оттенок интимности и заботы.
- Белка, друг, тут мы ничего толком не увидим. Посмотри, - Черный широко обвел левой рукой местность, не снимая правую с плеча Белки, - тут же яма на яме. Давай дальше отойдем.
- И тут все хорошо, – заупрямился тот, желая как можно скорее продемонстрировать свои новые умения.
- Нет-нет, мой друг, - Черный сильнее сжал плечо Белки, мягко улыбнулся, - мой друг очень не доверчив. И очень практичен, понимаешь? Ему нужен… о! Образец! – Черный глубокомысленно улыбается, подымает указательный палец, подчеркивая важность сказанного, – да, образец! Поэтому мы и пришли к тебе.
- Еще бы, - согласился Белка, неотрывно глядя в гипнотические черные глаза своего давнего знакомца, - я лучший. Я, блин, вообще единственный.
- Да, - подтверждает Черный, важно кивая головой.
- Я лучше армейцев.
- Да.
- И я хочу показать.
- Точно, - Черный перехватывает вторую руку Белки, убедительно глядя тому в глаза, - совершенно точно. И ты покажешь. Образец! На ровной поверхности, где твердая глина и камень, чтобы было эффектно и абсолютно , полностью, совершенно.
- Да, - кивает Белка, и покорно дает себя увести с «полигона», подальше от лежки. И даже отдает шарик Черному, который почтительно просит его оказать ему честь, не меньше. И Рагон смотрит на все это скептично и с некоторой долей разочарования и брезгливости, какую вызывают у него не начинающие сходить с ума наркоманы, а те, кто пытаются общаться с последними как с нормальными людьми. И так он смотрит до тех пор, пока Черный не укладывает уже совсем обмякшего и тихого Белку на песок, кивком головы не предлагает Рагону тоже лечь сюда же, а сам становится на колени и кидает шарик за цепь дюн и хлопается на песок, закрыв уши руками.
Взрыв поражает Рагона до глубины души. Через пару секунд с той стороны дюн взметается фонтан, фейерверк, гигантское облако в виде карикатурного гриба, грохот раздирает перепонки, не смотря на то, что уши он тоже закрыл, следуя примеру Черного. Затем он слышит толчок горячего воздуха, потом еще один, потом толчки превращается в ветер, бурю, самум, который тащит его по песку, засыпая мелкими и крупными осколками, песком и кварцевой пылью. И Рагон мысленно благодарит себя умного, что не снял маску, как это сделал этот глупый автор взрыва, и проклинает на чем свет Черного, который мог бы отвлечься от своего спятившего дружка и предупредить. Потом крупный осколок больно впивается в ногу, последний толчок ударной волны прижимает к песку и все прекращается.
Рагон садится, сплевывая кашу из слюны, крови и песка, все-таки пробившегося сквозь тряпку. Уже бесполезную тряпку: он стягивает маску с лица, сбрасывает, облизывает языком зубы, удивляясь, что они таки остались в целости, трясет головой и видит перед собой Черного.
- Ну как? – интересуется тот и с легкостью уклоняется от удара. Рагон рычит, прицеливается лучше и вторым ударом таки попадает Черному, правда не в лицо, а куда-то в ухо. Черный предупреждающе подымает руки, но Рагон и не собирается продолжать драку.
- Сволочь ты, – сообщает он Черному, не произвольно повышая голос. Закрывай уши или не закрывай а в такой близости от взрыва все равно глохнешь, - блондяк недорезанный! Сука армейская.
- Мило, - скалит зубы Черный. Рагон наклоняет голову в раздумье, а не зацедить ли в этот белозубый оскал еще раз, но решает, что успеется.
- Крысюк гнилой. Дура песчаная.
- А это что значит? – удивляется Черный. Рагон еще раз сплевывает и тяжело подымается.
- Ладно, Черный, твоя взяла. Но только чтоб про штуку эту молчок. Не зачем про это дерьмо всем знать.
- Конечно.
Когда Белка очухался, и они вернулись в мастерскую, оба потратили еще почти день, чтобы наловчиться мастерить шарики и запалы. Еще несколько дней Рагон привыкал к тому, что без запалов это дьявольское дерьмо точно не сработает. Равзе что стрелять в него. Черный же , если и привыкал, то незаметно. Про себя он только думал, что когда Белкиным увлечением были механические игрушки жизнь в пустыне была куда как спокойнее. Или наоборот.
-
-
24.04.2012 в 00:09-
-
24.04.2012 в 00:36-
-
24.04.2012 в 10:42-
-
24.04.2012 в 11:36-
-
24.04.2012 в 12:02читать дальше
-
-
25.04.2012 в 20:08-
-
25.04.2012 в 20:53Спасибо, что читаете, буду крайне обязана, если оставите отзыв о впечатлениях, мне одинаково ценно и плохое и хорошее мнение.
-
-
25.04.2012 в 23:30-
-
25.04.2012 в 23:32-
-
28.04.2012 в 20:40Когда обстрел поутих, Вуд и Мальт одновременно швырнули гранаты, потом «лягушки», из укрытия еще двое человек последовали их примеру, и пока кочевники приходили в себя от неожиданной атаки, бегом проскочили те пятьдесят футов, что отделяли их от спасительной канавы. Кочевники снова начали стрелять, но только ранили еще одного. Стрелки из них был аховские.
Укрывшись от пуль, караванщики, повинуясь приказу Вуда, поползли по канаве дальше туда, где искусственное углубление переходило в ложбину между такырами. Вуд, как и Тихий, тоже отметил, что кочевники предпочитают использовать винтовки, использовать активно, чуть ли не напоказ – демонстрируя силу и щедрость «спонсора». Это производило впечатление: на караванщиков, не настолько хорошо знакомых с оружием и не так уж давно перешедших в статус бойцов из обороняющихся торговцев. На самого Вуда – тем, насколько небрежно, не опасаясь остаться без патронов, ведут стрельбу кочевники. И на самих кочевников, заставляя уверовать в собственную мощь и избранность. Последнее оказалось причиной того, что перенести стрельбу на другой конец канавы они догадались только через несколько минут, когда люди Вуда уже были в относительной безопасности, и того, что гранату тоже бросили в последний момент: одна взорвалась на тракте, не причинив никому вреда, вторая улетела слишком далеко на склон. Взрывом никого не задело, но на спины лежащим обрушилась масса песка и глины.
Вуд, откатившись еще на пару шагов, спас свою винтовку, и как только первый из кочевников приподнялся, чтобы оглядеться - выстрелил. Стрелок он был не так хороший как Тихий, но та холодная сумрачная ярость, что бушевала сейчас в нем, придала твердость руке и остроту глазу. Второго кочевника он сбил, как только в проеме между песчаными холмиками промелькнула макушка с поднятыми на голову очками-консервами.
После третьего выстрела, неудачного, Вуд пополз обратно. Выбитые пулями фонтанчики песка за его спиной говорили, что по меньшей мере один из кочевников умеет вычислять месторасположение противника по стрельбе. Все-таки их учили. Много ли, мало ли, но учили, Вуд, второй раз в жизни сталкивавшийся с огнестрельным оружием, знал о том, что место дислокации после выстрела – точная формулировка из уст Тихого привела его в благоговейное восхищение – следует сменить немедленно. Потому что по месту поражения можно вычислить траекторию полета пули и определить, где находится стрелявший. Это кажется очевидным, когда касалось чанкеров и гвоздеметов, но вовсе не очевидным, когда взрывается или поражает нечто такое маленькое как безгильзовая пуля. Надолго ли, но это знание спасло жизнь ему и тем, кто послушался его приказа.
Вуд плюхнулся рядом с русым, покрытым оспинками парнем с нелепым прозвищем Шарик. Тот отряхивался от песка и шумно сопел и впрямь напоминал большую дружелюбную собаку. Однако отряхивался осторожно, стараясь не подыматься.
Вуд толкнул его локтем в бок:
- Гранаты есть?
- Одна, и две «лягушки». Вон, - указал он на следующего караванщика, который тоже пытался избавиться от свалившегося на спину лишнего груза, - у Стивена еще одна и «лягушка» тоже.
- Хорошо, - Вуд оглянулся назад, где на месте его недавней «дислокации» снова взметнулся фонтанчик песка, прикинул расстояние до возможного положения стрелка, - хорошо. Давай гранату мне, а «лягушку» бросишь по моему сигналу во-он туда, - он указывает на самую низкий песчаный холмик на обочине, - и Стивену скажи, чтобы бросал вместе с тобой. Остальным передай, чтобы пока не высовывались.
- А ты? – удивляется Шарик, недоуменно глядя на то, как Вуд снимает плащ, выворачиваясь из него как змея из старой кожи.
- А я…
Договорить Вуд не успевает: на той стороне тракта взрывается граната, спустя десяток секунд еще одна, потом пронзительно визжит «лягушка», взрывается и наступает тишина. Вуд переглядывается с Шариком и, соблюдая прежнюю осторожность, ползет к краю канавы.
Через пол минуты над одной из куч глины взмывает белый флаг, то есть потрепанная и весьма условно белая, тряпка, и Вуд, не скрываясь, кричит своим:
- Не стрелять, - он не уверен, что кто-то из его «отряда» способен стрелять, но знать противнику об этом необязательно.
- Это я, - заорали с той стороны, размахивая тряпкой, - это я, Никлас.
Вышеназванный осторожно подымается, готовый рухнуть на землю в любой момент, выпрямляется во весь рост и протягивает руки, показывая, что держит в них только свою головную повязку, послужившую знаком капитуляции. Шарик сдавленно ругается, кто-то дальше восторженно свистит и тоже осторожно, готовый упасть в случае чего, поднимается с песка.
- Все мертвы. Здесь шестеро. Это все, что напали на нас - я считал.
Вуд выпрямляется, выходит на тракт.
- Откуда у тебя гранаты?
Никлас опускает руки, морщится, чешет висок двумя пальцами: объяснить не так легко как кажется. Вуд не знает точно, что именно говорил Черному Никлас, не знает точной причины, по которой этот странный двуличный человек, остался в караване, но доверять этому человеку он не готов совершенно.
- Я…, - Никлас опять морщится, вскидывает открытые ладони, - послушай, я знаю, что ты мне не веришь и… рагон с тобой – не верь. Но я только что спас ваши жизни, ладно? Так что если тебе не понравится то, что я скажу, обещай, что дождешься Черного.
Заявление звучит неожиданно: Шарик и Дин, успевшие встать рядом с Вудом переглядываются, и Шарик сжимает «лягушку» в кармане плаща, кто-то поминает рагона в ответ на заявление, кто-то говорит «ни фига себе» - Вуд медленно кивает головой в знак согласия. Да, парень спас их жизни. Может не все, но точно чьи-то, и поэтому Вуд согласен выслушать и ожидать приказа Черного. Потому что этот человек зачем-то нужен Черному, а значит – зачем-то нужен им всем.
- Я купил гранаты на торжище, - Никлас продолжает держать руки на виду. Вуд думает, что его надо обыскать, а потом вздергивает голову и невольно крепче сжимает винтовку: что? Купил на торжище?
- У кого?
Никлас вздыхает.
- Я могу опустить руки?
- Нет, - если на торжище можно было купить гранату, то, что еще, интересно, там можно было купить? Вуд рисковать не собирается.
- Я не знаю, как его зовут. Но я… я знаю что-то вроде пароля с которым можно обратиться к определенным людям. Вы все ожидали, что на вас нападут, я тоже считал, что нападут, но у меня-то не было даже ножей.
- И ты решил не мелочиться? – уточняет Вуд. Он собирается задать следующий вопрос, но тут справа, там где оставались, если еще оставались кочевники Рагона, раздается грохот и над такыром расцветает взрыв. Порыв воздуха ощутимо толкает людей, те, кто встал, кроме Вуда падают на землю, а тот, устояв на ногах, разворачивается и как завороженный смотрит, как падают раскаленные куски глины и кварца.
Рагон вас задери, что это такое?
-
-
28.04.2012 в 20:40Милостивая Дева была настолько милостива, что поместила Никласа в первый отряд, хотя мало кто в тот момент мог оценить величину этой милости. И что тоже немаловажно, она позволила Рагону убраться с тракта, но не дала возможности вмешаться в драку с кочевниками.
Рагон вывихнул ногу. Прыгая со склона, в общем-то невысокого и пологого такыра, он приземлился левой ногой на камень, спрятанный под песком, поскользнулся, услышал как хрустнула и заледенела от боли лодыжка, и полетел вниз кувырком. Он успел прикрыть голову руками, но это не спало его от чувствительного удара затылком и непродолжительной потери сознания. Это спасло ему жизнь, потому что занятые истреблением его парней, кочевники не обратили внимания на незваного помощника, который умудрился укокошить сам себя; а немного позднее – сыграть решающую роль в окончательной победе.
Возможно, что невнимательность или самоуверенность кочевников тоже относилась к милостям Песчаной Девы: слишком уж приметная внешность была у знаменитого Красного, чтобы бандиты могли его не узнать. Но в позднейших пересказах даже самые самонадеянные сказители опускали какую-то из этих милостей, чтобы слушателям не казалось, что милостей набралось чересчур много и победа была предрешена. Так не бывает.
И… так действительно не было.
Вожак кочевников, который, кстати, действительно был когда-то соплеменником Красного Рагона, и сумел выжить с горсткой своих людей во время «чистки» совершенно самостоятельно, был человеком, возможно не самым отважным и проницательным, но определенно хитрым и умным. И получив свое задание, не поленился уточнить: сколько людей осталось в караване, есть ли и какое оружие, сколько боеприпаса осталось, учитывая «наследство» Ромика, и, узнав, что караван Черного сопровождает знаменитый Красный Рагон, выяснить, сколько человек Рагона и на чем сопровождают караван. Более того, подтверждая мнение о себе, как о человеке предусмотрительном и хитром, за что в свое время и получил кличку Лис, потребовал увеличения вознаграждения. Анонимный абонент попытался возмутиться или пресечь оные поползновения угрозами, на что хитроумный Лис, заметил, что караван Черного уделал отряд Ромика и с кем-то уже схлестнулся на мелкой лежке, а, значит, в караване его идут люди опытные и смелые. Абонент замолчал, а через некоторое время подтвердил требования Лиса.
В этих предположениях-опасениях, на счет действующей в пустыне связи, и Черный, и Рагон, да и все остальные, к сожалению, оказались правы.
Лис и его команда составляли что-то вроде мобильного отряда, без определенного места базирования, но с некоторым районом влияния, простиравшимся от торжища Белой базы, до, если привязывать географию к тракту, озы Весенней Луны, получившей свое поэтическое название за краткий срок существования: только весной, пока серебряная луна… и так далее. Из пустынных мифов этот, наверное, был самым красивым и самым бессмысленным. Зиму они проторчали возле Реки, изрядно надоев обитателям Черной Слюды, а весну – курсируя между торжищем и лежками к северу от тракта. Поэтому о схватке Черного со своими как бы «соратниками», Лис узнал, наверное, раньше, чем его, неизвестный ему босс: они перехватили сначала крысу у Белой Базы, а позднее – пару человек с Железного Камня, на свою беду решивших добраться до торжища. Так что, обдумывая план операции, Лис учитывал не только численность караванщиков, кочевников Рагона и возможное количество оружия – он пытался учесть опыт монгрелов и организованность действий каравана, и, конечно, легендарное везение Черного.
Поэтому когда его человек с торжища донес ему о том, что Черного в караване нет, Лис не медлил ни секунды. Его люди выдвинулись к заранее присмотренному ущелью в ту же ночь. В ту же ночь Лис потребовал усиления отряда и получил людей: неизвестных ему, но оплачиваемых тем же боссом. В ту же ночь, он потребовал оружия из расчета винтовка на каждого человека, и получил его. Последнее заставило Лиса судорожно рвать полупереваренным ужином, когда он, наконец, понял в какую игру он вляпался. Но тогда же, он понял, что выбора у него уже нет.
Лис, решил напасть на караван сразу в трех местах, а людей Рагона – отделить усиленным отрядом из 12 человек. Расчет его был бы абсолютно верным, если бы он не впал в ту же ошибку, что и большинство других пустынников: винтовка, огнестрельное оружие с Большой буквы представлялось материальным, почти что чувственным воплощением той власти, что дает сила, смертоносная сила послушная легкому движению пальцев. Гранаты в представлении кочевников казались лишь милым дополнением.
-
-
28.04.2012 в 20:41И… он был почти прав, хитроумный и проницательный Лис, потерявший глаз в прошлогодней армейской компании по «чистке», но оставшийся в живых. Он был почти прав, предположив губительность одновременной атаки в нескольких местах. И даже в своем предположении, что боевые действия надо ограничить стрельбой, сведя к минимуму возможные рукопашные – тоже был прав. Возможно, Лис просто не все знал.
А потом все пошло не так: караванщики. Не иначе, как получив совет прямо от рагона, караванщики закидывали его людей гранатами, «лягушками», а кто-то, несомненно, чертовски опытный и удачливый стрелок, выбил не меньше пятерых, пока остальные отвлекали внимание. В результате и третья, и четвертая пятерка сосредоточились на уничтожении «второго» отряда караванщиков, вместо того, чтобы завершить уничтожение первого и вернуться объединенными силами ко второму. Кочевники Рагона гранаты использовать не могли: слишком узким оказалось ущелье, где их заперли, и ожесточенно отстреливались. Два байка они потеряли сразу – машины догорали выше по склону, три перевернули, использовали в качестве оборонного укрепления. Это увеличивало время схватки, но обе стороны понимали, что кочевники Рагона обречены. И когда люди Лиса, наконец, прекратили стрельбу, куда более плотную по сравнению со стрельбой караванщиков, и начали закидывать противников гранатами, последним не оставалось ничего другого как попытаться спастись бегством.
Лис, наблюдая за сражением в бинокль с верхней точки такыра, с удовлетворением наблюдал за гибелью людей Рагона. Куда исчез сам Рагон – вот это был интересный вопрос. Неужели убрался вместе с Черным? И хотя отсутствие лидеров должно было и оказало негативное влияние на боевые способности каравана, Лис предпочел бы встретиться с Красным Рагоном лично.
В этот момент с тракта опять донеслись звуки взрывов, и Лис перенес свое внимание на дорогу. Второй отряд продолжал сражаться и весьма успешно: быстро перемещаясь под прикрытием куч глины и камней, караванщики уходили от атак и воздерживались от стрельбы. Когда Лис увидел как его люди, тоже перестав стрелять, собрались вместе и вместе же полезли через дорогу смотреть как там «трупы» он застонал и вслух стал проклинать идиотов, берущих в руки оружие и не умеющих соображать. Потому что естественно стрелки каравана десятком пуль уложили идиотов как малых детей. Лис все еще поливал руганью покойных соратников, когда бой между кочевниками вступил в завершающую фазу: брошенная граната взорвала укрытие из байков, и оставшиеся пятеро из людей Рагона попытались убежать.
Рагона с ними не было. Рагон стоял на склоне такыра позади людей Лиса, и его рыжая борода, волосы и брови сверкали в лучах солнца как расплавленное золото. Рагон поднял вверх руку, словно приветствуя кого-то, взмахнул ею, совсем слабо, так что бросок тоже вышел слабый, и то, что он кинул было таким маленьким, что Лис никак не мог разглядеть, что это. А потом на дне ущелья родилась буря, и Лис уже ничего не видел.
Когда он очнулся, на пустыню спускалась ночь: нежная и таинственная. Она обнимала пески как возлюбленная, сияла мерцающими точками звезд и прозрачным, серебряным светом выбирающейся из-за горизонта луны. На западном крае еще светилась лилово-розовая полоска, уменьшающаяся с каждой секундой, и Лис понял, что провалялся в отключке почти четыре часа.
Воздушная волна взрыва вышвырнула его с такыра как бумажную игрушку. Он скатился вниз по противоположному склону и потерял сознание от удара. Та же рукотворная буря присыпала его сверху песком и возможно, именно .этому обстоятельству он был обязан своей жизнью. Найди его люди Черного… и он бы уже наверняка стал настоящим трупом.
Лис осторожно шевелит руками и ногами – вроде все целое. В голове гудит и при любом движения пустыня начинает крутиться перед глазами, а тошнота подступает к горлу. Он ощупывает пояс, убеждается, что и фляга с водой, и респиратор, и даже баллон с кислородом остались на месте, с облегчением вздыхает. Руки-ноги на месте, вода есть. дышать есть чем - надо определиться с маршрутом.
Лис выуживает из пояса странного вида мобильник, по которому с ним связывался посредник босса и без всякого сожаления отшвыривает его куда подальше. Мысль о том, чтобы позвонить и доложить о неудаче или вернуться на торжище и связаться с кем-то из известных ему ставленников босса, даже не рассматривается как вариант. Он не идиот, который будет прыгать на задних лапках и подохнет по приказу чувака, только потому, что тот дал ему в зубы огнестрельную игрушку и пообещал райскую жизнь, о нет. Такой дурости он делать не будет. Он сейчас встанет, аккуратненько осмотрит, что осталось от трупов и на трупах – что-то полезное всегда можно обнаружить - а потом разврнется на сто шестьдесят градусов, и, держа направление на Белую Озу, уберется отсюда так быстро, как только получится. А там уже можно присоединиться к абре или просто к охотнику какому и добраться до Соленого Побережья.
Возможно, маршрут придется изменить, возможно, придется связаться с каким-либо знакомцем, возможно ждать придется дольше, чем он рассчитывает: одно Лис знает точно – в этом дерьме он больше не участвует.
-
-
28.04.2012 в 20:42-
-
28.04.2012 в 20:59